— Нет еще, барон, но он скоро придет. Верно, вы оставили в Меркоаре очень сильные воспоминания о себе, — продолжала хорошенькая вдова с коварным видом, — не проходит и недели, чтобы из замка не присылали нарочного узнать о вашем здоровье, о том, что вы делаете… Даже расспрашивают о мосье Легри; это, кажется, должно быть очень для него лестно!
Это замечание было принято бароном с двусмысленной улыбкой, а Легри — с гримасой.
— В самом деле, — отвечал Ларош-Боассо, — у нас там друзья; но дружба так непостоянна, мадам Ришар… Когда Фаржо придет, сообщите мне; нам нужно с ним переговорить.
— Хорошо; не желаете ли вы еще чего-нибудь?
— Конечно, моя милая! — отвечал Ларош-Боассо.
Он вдруг повернулся и два раза поцеловал круглые щеки трактирщицы.
— Теперь позаботьтесь о моем завтраке, — сказал он, — сенерейского вина и яичницу с форелью, как прежде.
— Видно, что вы выздоровели, — ответила вдова, улыбаясь, — вы возвратились к прежним привычкам!
Как только дверь за ней закрылась, Ларош-Боассо вдруг сделался серьезен.
— Садитесь, Легри, — сказал он своему поверенному, указывая на стул. — Вчера вечером, когда вы приехали из города, я ощипывал этих молодых деревенских ветреников, которые осмеливаются вызывать меня на игру, и не мог еще поговорить с вами. Однако вы, наверное, хотите многое рассказать мне… Ну, какие известия сообщите вы мне о вашем отце, этом неумолимом Крезе? Поддержит ли он меня своим кошельком в новом процессе, который я затеваю против фронтенакского аббатства насчет поместья Варина?
— Сказать по правде, любезный барон, старик еще не решается; вы уже столько ему должны! С другой стороны, эти фронтенакские аббаты очень могущественны и на них боятся нападать… Однако я, может быть, устрою дело к вашему удовольствию… Надеюсь, что вы никогда не сомневались в моей дружбе и преданности.
— Тысячу раз благодарю вас за вашу дружбу, Легри; но, черт побери, ваш отец не очень-то и рискнет, если даст мне еще несколько тысяч пистолей; можно предвидеть, что я успею образумить этих плутов аббатов. Поместье Варина может стоить, по моему расчету, от пятисот до шестисот тысяч экю… Денежки хорошие, Легри, ваш отец должен бы это сообразить. Но прежде всего нам надо во что бы то ни стало договориться с Фаржо… Вы уверены, что этот человек владеет важной тайной относительно смерти моего молодого кузена Варина?
— Я вам сказал, Ларош-Боассо, все, что знаю об этом. Мой камердинер несколько дней тому назад пьянствовал в трактире и узнал от трактирщика, что Фаржо хвалился, будучи пьян, что он может погубить некоторых довольно важных лиц; он намекал, что вы дорого дали бы за бумагу, которая находится у него в руках, потому что эта бумага могла бы возвратить вам поместье.
— Это прекрасно, — сказал барон, задумавшись, — ну, Легри повидайтесь с этим человеком, как только он придет сюда. В вас нет недостатка хитрости, когда вы захотите; окажите мне еще эту услугу, и вы не раскаетесь. Отведите Фаржо в кабак, напоите его, наобещайте золотые горы… я отдаю в ваше распоряжение все золото, которое выиграл; найдется еще, если понадобится… Я не поскуплюсь, чтобы наконец иметь возможность проучить проклятых аббатов!
— Откровенно говоря, барон, это поручение не очень легкое. Бывший лесничий после трагической смерти своей дочери сделался мрачен, молчалив; он перестал пить, в кабак больше не ходит. Мой камердинер не смог вырвать у него ни слова об этом деле.
— Ваш камердинер дурак, а вы человек умный, любезный Легри. Я не верю этим внезапным превращениям. Пословица говорит: «Кто пил, тот всегда будет пить». Я полагаюсь на вашу дружбу и уверен, что вам удастся… Но оставим это… Какие известия о нашем прелестном друге, владетельнице Меркоара?
— К моему живейшему удовольствию, обета графини де Баржак публика не знает. Вы помните, приор Бонавантюр велел нам всем молчать, «чтобы уменьшить число женихов». Итак, пока немногие знают, какая великолепная награда ожидает победителя зверя; об этом говорят, как о неопределенных слухах, не заслуживающих доверия. Я знаю только трех или четырех человек…
— Среди которых вы конечно же считаете и себя, не правда ли, Легри? — спросил барон с иронией. — В самом деле, почему бы и вам не стать господином Меркоара? Ваш отец купит вам должность, которая даст вам дворянское сословие, ваши дети будут носить титул, и через два-три поколения никто не будет подозревать, что вы были сыном прокурора. Однако не слишком восторгайтесь, мой дорогой Легри, потому что у вас будут сильные соперники.
— Правда, барон, не считая вас, имеющего столько шансов на успех, говорят, что один из наших знакомых становится в ряды охотников. Это один юноша, которого мы считали способным только вздыхать и цитировать Библию.
— Вы говорите об ягненке фронтенакских аббатов? — изумился Ларош-Боассо. — Черт побери, я считаю его способным и на другое; у него нет недостатка ни в энергии, ни в мужестве, и если он оборвет свои помочи… Итак, мосье Леонс любит графиню де Баржак — я угадал это с первой минуты. Это нехорошо для нас, ибо влюбленный способен на многое, чего никак нельзя ожидать от человека в здравом рассудке!
— Уверяют, что он перевернул вверх дном все фронтенакское аббатство, куда вернулся со своим дядей приором. У него теперь есть собаки и лошади, для него купили самое лучшее оружие, он постоянно упражняется, чтобы сделаться первоклассным стрелком. Он познакомился с бывшим егерем королевской охоты, о котором рассказывают чудеса, и они вместе рыщут по лесу, то верхом, то пешком. Аббаты не отказывают ему ни в чем и щедро дают деньги на все его издержки. Несмотря на это, я очень сомневаюсь, чтобы мосье Леонс достиг когда-нибудь своей цели.
— Откуда нам знать? — возразил Ларош-Боассо с озабоченным видом. — Для этого ему нужна только одна минута удачи. Но, может быть, эта минута не настанет. Когда этот новичок окажется в состоянии пуститься на охоту, зверь будет давно мертв. Мы об этом позаботимся, если только этот парижский охотник не позаботится прежде нас.
— Бросьте, Ларош-Боассо, неужели вы можете принимать всерьез этого барона д'Энневаля, который приехал к нам с такой самоуверенностью, такой гордый королевским поручением? Однако он начинает сознаваться, что это выше его сил. После десяти неудачных охот он продвинулся не больше, чем в первый день. Зверь играет с ним в догонялки; он все бегает за ним и не может его догнать. Д'Энневаль измучился, его собаки, лошади, слуги нуждаются в отдыхе. Он поговаривает о возвращении в Париж и хочет, чтобы кто-нибудь другой исцелил Жеводан от этой язвы.
Ларош-Боассо сделал по комнате несколько шагов с задумчивым видом.
— То, что вы мне говорите, Легри, — продолжал он, — подтверждает мысль, которая пришла мне в голову после той проклятой охоты, которой я распоряжался в Меркоарском лесу. Шумная охота никогда не удастся с таким зверем, недоверчивым и хитрым, как этот волк; она его тревожит и заставляет постоянно быть настороже. Стало быть, нужно, чтобы на охоту отправились два решительных человека, два хороших стрелка, которые могли бы положиться друг на друга — как вы и я, например — со своими ружьями и с двумя или тремя слугами, не более. Бесполезно тащить с собой свору крикливых и трусливых собак, которые тотчас убегут, как только зверь повернет к ним. Я возьму с собою только мою ищейку Бадино, чтобы отыскивать след, и хорошую большую меделянскую собаку, которую надо спустить в удобную минуту. Волк, по всем рассказам, очень дерзок, он не откажется от битвы с врагами, храбро ввяжется в борьбу, и, каким бы ужасным он ни был, если постараемся, мы убьем его. Я знаю, где мне найти хорошую собаку, она уже храбро нападала на жеводанского зверя, это собака Жана Годара, меркоарского пастуха. Жан Годар уступит ее, хоть бы мне пришлось заплатить ему тысячу ливров. Я отправлюсь в путь, как только возвратятся мои силы, а это будет через несколько дней. Ну что вы скажете о моем плане, Легри?
— Он превосходен и имеет шансы на успех; он совсем непохож на те планы, которые до сих пор не удавались. Итак, барон, вы возьмете меня с собой, несмотря на риск: ведь, может быть, я заслужу награду… Это маловероятно, но…
— Помните о наших условиях: шансы равны как для вас, так и для меня. Если судьба будет к вам благосклонна, я первый вас поздравлю; если счастье попадет в мои руки, вы должны покориться своей участи. Мы друзья, Легри, и у нас равные возможности заслужить награду. И я надеюсь, что как бы все ни сложилось, мы останемся друзьями и впредь.
— Я благодарю вас, барон. В этой экспедиции против жеводанского зверя нас ожидают большие опасности…
— Если вы боитесь, — сказал Ларош-Боассо с фанфаронством, — оставайтесь дома: по всей вероятности, ни в трудах, ни в опасностях недостатка не будет…
— Ни те, ни другие не испугали бы меня, если б я был уверен в победе! Что бы вы ни говорили, барон, шансы на успех у вас и у меня далеко не равны. Вы опытный охотник, а я в этом, как и во многом другом, стою гораздо ниже вас. Поэтому нельзя ли, чтобы, разделив ваши труды и опасности, я имел какую-нибудь долю награды?
— Это было бы очень возможно, мой бедный Легри, — ответил Ларош-Боассо с добродушием, скрывавшим хвастовство, — но что же делать? Я обязуюсь честно предоставить вам случай заслужить награду, хотя буду стараться выиграть ее сам, но больше не ждите ничего.
Легри казался не очень-то доволен сомнительной возможностью, которую ему предоставляли в общем предприятии. Он, может быть, весьма сомневался в великодушии своего друга и в уме хорошо рассчитывал, придумывая средства обеспечить себе весомую выгоду. После минутного размышления он сказал решительно:
— Будем откровенны, Ларош-Боассо. Истинно ли вы любите графиню де Баржак, которая вас не любит и доказала это?
Глаза барона сверкнули необыкновенным блеском при этом вопросе; но вспомнив, что его интересы требуют щадить товарища, он отвечал с притворной веселостью:
— Неужели вы так мало знаете женщин, любезный Легри? Или вы думаете, что подобный поступок доказывает неприязнь? Или вы мало знаете меня самого, чтобы понять, что удар ножом очаровательной владетельницы замка скорее разожжет мою страсть, чем погасит ее?.. Но к чему этот вопрос и что вы хотели им сказать?