Боков побежал в указанном направлении.
Через четверть часа Боков вошел в номер, завернул в ванную комнату. Налив полстакана воды, плеснул валокордина. Со стаканом в руке проследовал в комнату, доковылял до кровати и сел. Тут из туалета вышел Девяткин.
– Что с тобой, Саша?
Боков помассировал ладонью грудь, влил стакан с лекарством себе в горло. По номеру поплыл густой запах камфары.
– Что-то сердце прихватило. На улице. Не успел до машины дойти. Хорошо, аптека рядом. Ой, черт! Вот всегда так, не вовремя. Ой!
– Врачам показывался?
– У меня врожденный порок сердца. Ох, давит, не могу. Прилягу.
Боков спиной повалился на кровать. Тихо постанывая, не отпуская руку от груди, смежил веки, будто заснул.
Пятидесятивосьмилетний дядя Коля Попов жил бобылем на окраине Черниховки, деревни в двенадцать дворов. Отсюда, из этой самой деревни, он выезжал редко, однако все же умудрился сделать две ходки на зону. В первый раз получил пятерочку за воровство колхозного имущества. Второй раз Попов сел за хищение госсобственности, двух машин шифера.
Районный прокурор устроил дяде Коле командировку на шесть лет в Республику Коми. Под Ижмой Попов научился сколачивать ящики под тару и шить из брезента рабочие рукавицы. Там же к дяде Коле, человеку крестьянского происхождения, прилепили кликуху «Мозоль». В тот год, когда Попов снял все казенное и вернулся в родную деревню, умерла его жена.
Черниховка, даром что относительно недалеко от столицы, встретила блудного сына нищетой и полным запустением.
Когда в начале лета возле деревни стали гореть леса, о Черниховке вспомнили. Дважды сюда приезжал какой-то агитатор из области, убеждал стариков уехать, временно поселиться в пионерском лагере в двадцати километрах отсюда. Бесплатная кормежка, все условия и так далее. А там или пожарные справятся с огнем, или дожди пойдут, и люди смогут вернуться.
За жителями Черниховки прислали автобус. Кто хотел – уехал. Дядя Коля остался сторожить имущество – трех кур, пять литров прозрачной, как слеза младенца, самогонки, допотопный телевизор «Темп» и почерневший от времени дом, который всем, кроме хозяина, без надобности.
Во второй декаде июня огонь подошел вплотную к опустевшей деревне. Дядя Коля, лечившийся от дыма самогоном, бросил пить, потому что боялся пьяным сгореть заживо в собственном доме. Даже ночами стало трудно дышать, Попов часто просыпался, садился на лавке и водил носом по сторонам: не загорелся ли дом. Он ругал себя за то, что не поехал вместе с другими жителями в пионерский лагерь. Пропади пропадом эти куры!
В конце месяца дядя Коля решил, что больше ждать нельзя, нужно собираться и рвать когти, пока тут не поджарился. Он упаковал в два старых рюкзака все самое ценное, что мог унести на себе: две четверти самогона, пару новых хромовых сапог, пиджак и еще кое-что по мелочи. Целый день просидел на собранных вещах, но так и не тронулся в дорогу. Он зарубил и выпотрошил кур, наварил картошки, твердо решив сниматься с якоря завтрашним утром. Но и на следующий день нашлись какие-то дела, пришлось отложить поход до следующего дня.
А вечером к дому подъехали новенькие синие «Жигули», и дядя Коля как стоял во дворе, так и сел на лавку. Из автомобиля вышел друг Витьки Окаемова, покойного племянника, Леонид Степанович Тимонин. Поздоровавшись за руку с хозяином, он объявил, что приехал в Черниховку, как в прежние времена, погостить на пару дней и, если придется, рыбы половить.
– Так ведь у нас того, сами видите, – развел руками дядя Коля. – Лес горит. Дымина. Какой уж тут отдых? Какая рыбалка? Пруды повысыхали.
– Ничего, – сказал Тимонин. – Черт с ней, с рыбалкой. А лес пускай себе горит. Это отдыху не мешает. Зато комаров нет.
Он прошел в дом, уселся в горнице за столом. Дядя Коля открыл собранный рюкзак, поставил на стол четверть самогона, холодную картошку, жареную курицу. Слазил в подпол за огурцами.
– Что-то постарел ты, дядя Коля, – прищурился Тимонин. – Седой весь.
– Это ничего, седина бобра не портит. – Попов налил по полному стопарю. – Давай за здоровье, чтоб побольше его у нас было.
Когда накатили по второй, Тимонин наклонился, достал из-под стола портфель, расстегнул хромированные замочки и выложил на стол восемь толстых пачек рублевых купюр крупного достоинства. Деньги были вдоль и поперек схвачены тонкими резиночками. Дядя Коля, давно не державший в руках ни больших, ни мелких денег, лишился дара речи.
– Перед смертью я разговаривал с Виктором, – объяснил Тимонин. – Он попросил забрать из его сейфа кое-какую наличку и раскидать ее между родственниками.
– Кое-какую? – переспросил дядя Коля и показал пальцем на увесистые пачки. – Ничего себе! Да я одну такую пачку за всю жизнь не заработал.
– Я забрал деньги из сейфа и разделил их на две части. Поровну. Это ваша доля. – Тимонин подвинул пачки к Попову.
Дядя Коля крякнул. При жизни племянник был не слишком уж щедрым человеком, не баловал Попова подарками или копейкой. А тут вдруг сразу целое состояние привалило… Впрочем, Попов Витьке не родной дядя, теткин муж всего-навсего. Но если разобраться, куда ему было девать деньги, перед смертью-то? С собой в гроб не положишь. После третьего стаканчика дядя Коля чуть не прослезился и перешел на «ты».
– Значит, за этим и приехал? Деньги привез?
– За этим и приехал.
– А кому остальные деньги отойдут?
– У Виктора еще родственник имеется.
– А-а-а. Вон оно как.
Дядя Коля был растроган до глубины души. Перед смертью племянник вспомнил о нем, распорядился денег дать. Но в сердце засела острая заноза. Если ему полагается одна часть Витькиных денег, то каким же родичам отойдет другая половина? Того дальнего родственника Попову в глаза видеть никогда не доводилось.
Он налил еще по стопарю, выдавил из себя мутную слезинку, предложил выпить за светлую память безвременно ушедшего племянника и неожиданно поинтересовался:
– Остальные деньги при тебе?
– Вон, в портфеле.
– Значит, прямо от меня к тому родственнику двинешь?
– Прямо от вас.
– А надолго ко мне? Дня два хоть поживешь?
– Дня два поживу.
Тимонин вышел на крыльцо и долго смотрел, как в вечерних сумерках над лесом поднимаются столбы темно-серого дыма. Затем залез на чердак, бросил на сено сшитое из лоскутов ватное одеяло, повалился на него и захрапел.
Утром он проснулся с головой тяжелой, как двухпудовая гиря. С чердака было видно: дымные столбы подошли еще ближе к деревне.
Невыспавшийся дядя Коля все утро ходил смурной. Он боялся надолго отходить от кухни, где спрятал деньги. Но, с другой стороны, кого тут опасаться? Тимонин, ясно, не возьмет, ему своих денег девать некуда. А на всю деревню осталось, может, три слепых старика и туговатый на ухо Семен, молодой мужик, единственный друг и собутыльник дяди Коли.
Он похмелил гостя все тем же самогоном, напоил квасом и усадил перед телевизором, а сам пошел в огород. Окапывая засохшую, уже неживую смородину, дядя Коля решал непростую для себя задачу.
Теперь, когда впереди замаячили лишь болезни, нищая старость, другие прелести одинокой сельской жизни, сам Бог послал такой шанс… Портфель Тимонина полон денег. И о том, что приятель покойного Витьки находится здесь, в Черниховке, никто не знает. Так сказал сам Тимонин. Итак, портфель с деньгами на одной чаше весов, а на другой что? Сущий пустяк – человеческая жизнь.
Темные мысли копошились в голове Попова, как черви в сырой могиле. Картины, одна соблазнительнее другой, рождались и гасли. Попов видел себя столичным жителем, в новой прекрасной квартире с видом на Москву-реку. Обстановочка по самому высшему разряду, вдобавок – женщина его мечты: молоденькая, полнотелая, в коротеньком халатике, обнажавшем крутые бедра, и нейлоновом голубоватом парике. А что? С такими деньгами к немолодому дяде Коле столько баб прилипнет, хоть в шеренгу строй и выбирай на конкурсной основе.
Одно плохо: и большие деньги кончаются быстро. Не успеешь порадоваться всему этому празднику, а в кармане дырки. А в тех дырках опять ветер гуляет. Вот если бы та вторая доля, предназначенная не поймешь кому, до адресата не доехала… Если бы всю сумму, что лежит в портфеле Тимонина, сразу дяде Коле… Тогда можно еще не так развернуться. Тогда бы и до конца жизни хватило, до глубокой старости…
Попов напрасно соблазнял себя, в душе он все уже решил. Осталось обдумать детали, так сказать, технику исполнения приговора. Решено, Тимонин никуда из деревни не уедет. Останется тут навечно. Была бы волына или ружье, все можно кончить за секунду, одним выстрелом. Но придется ублажить дорогого гостя топором или ножом.
Лучше бы сделать это ночью, сонного Тимонина обухом по голове, но есть одна заминка. Гость спит на чердаке, и вниз на ночь спускаться не хочет – говорит, наверху хорошо, соломой пахнет. Там, на чердаке, к нему не подступиться: от шорохов и скрипов лестницы Тимонин наверняка проснется. Да и топор на чердаке высоко не занесешь, потому что крыша совсем низкая. А если ножом? Им в темноте еще попасть надо в то место, куда метишь.
Но это полбеды. Как ни крути, одному с Тимониным, крепким мужиком, трудно сладить. Нужна помощь. Нутром Попов чувствовал, что глуховатый Семен не откажется от предложения пособить в «мокром» деле. Сам прошел через зону, отсидев «трешник» за изнасилование малолетней девчонки по тогдашней срамной сто семнадцатой статье. Семен подпишется…
Попов заглянул в дом, убедился, что гость сидит на лавке, не отрывая пустого взгляда от экрана телевизора.
– Сейчас я за картошечкой схожу, – помахал он рукой. – Сварим – и с соленым огурчиком ее. А то моя совсем меленькая.
– Сходи, – тупо кивнул Тимонин.
Попов взял в сенях пустое ведро, вышел на улицу, затопленную дымом, и зашагал к дому Семена.
Глуховатый Семен слыл в округе недалеким человеком, готовым ради копейки матерь родную на вилы насадить. Но его мать, на ее же счастье, скончалась, не дождавшись, когда сынок повзрослеет, войдет в силу. Дядя Коля вошел в избу соседа, потопал ногами у порога. Семен, отъевшийся, мордастый, одетый в изодранную майку, разложив на газете шестеренки и винтики, чинил будильник.