Промучившись пять уроков в душегубке класса, я больше вытерпеть не смог. Меня манили шумно-бездумные улицы, сверкающие на солнце витрины-зеркала, детский лепет молодых тополей, скинувших ледяные оковы зимнего сна.
Слиняв с шестого урока с идиотским названием «трудовое воспитание», решил идти домой не сразу, а побродить по парку, чтоб мамуля ничего не заподозрила. Она ведь знает расписание моих уроков даже получше меня.
Свернул на боковую аллейку, где всегда было прохладно из-за густо росших деревьев и акаций, не пропускавших жарких солнечных посланцев на землю.
В глубине аллеи, в тупичке под шатром дикой акации, находилась скамейка. Но давно облюбованный мною уютный уголок оказался нахально захвачен неизвестной компанией.
Четверо парней, моих сверстников, шпилили в карты, а пятый, рыже-пегий детина лет двадцати, равнодушно-скучающе следя за ходом игры, наигрывал что-то на гитаре, почти сплошь покрытой западными наклейками бесстыдно оголенных девиц в явно вызывающих позах.
– Подойди-ка, пацан! – сказал один из играющих.
Я послушался.
– Ты чего, не в курсях, желторотик, что это место лично нам принадлежит и чужакам здесь очень вредно для здоровья? – явно издеваясь, оскалился игрок.
– Во-первых, не в курсях, а во-вторых, это мое место! – Я сбросил на землю свой школьный ранец, с какой-то даже веселостью чувствуя, как привычно напряглось тренированное тело. Я отлично понимал, что драки не избежать – они сами нарывались. Но нисколько не боялся – меня не напрасно считали в классе специалистом по мордобою. Я никогда не отказывался от схватки, воспринимая ее таким же видом спорта, как бокс или карате.
– Отвяжись от малыша, Серый! – явно подначивая, сказал гитарист. – А то он тебя размажет, а нам отскребать придется!..
Серый, мерзко усмехаясь, встал со скамейки:
– Это мы щас будем поглядеть, кого отскребать придется!..
Но он даже не успел сделать замах для удара, как я применил свой коронный прием: левой в солнечное сплетение, а правой – снизу в челюсть. Мой самонадеянный противник отлетел к скамейке и рухнул под ноги своим ошарашенным приятелям. Попытался подняться, надсадно выплевывая ругательства, но не смог и опять уткнулся разбитой мордой в траву.
На ближайшее время он стал уже не опасен.
Игроки несколько мгновений ошалело глазели то на своего поверженного товарища, то на меня, а затем без слов кинулись на победителя. Лишь парень с гитарой остался на скамейке, со странной улыбкой наблюдая происходящее.
Первому из нападавших крупно не повезло. Защищая живот, он по-глупому открыл шею, и я не преминул этим воспользоваться. Короткий скользящий удар ребром ладони, и атакующий, хватая ртом воздух, повалился кулем на землю.
Второй нападавший, не рискуя вступать в ближний бой, пнул меня в пах – подлейший прием, которым я никогда не пользовался. Невыносимо резкая боль скрючила меня пополам, и, получив новый удар ногой, теперь уже в голову, я упал.
«Все», – неожиданно равнодушно подумалось мне. Сил сопротивляться и даже кричать уже не осталось.
– Ша! Кончай свару! – внезапно вмешался гитарист. – Помогите ему встать!
Явно неохотно ребята повиновались.
Меня, грубо залапав, усадили на скамью.
– Займитесь Дантистом!
Дантист, невысокого роста кряжистый парень с калмыцки раскосыми глазами, сидел на земле и обеими руками старательно растирал себе шею. Ему помогли принять вертикальное положение.
– У-у! Падла! – прохрипел-просипел Дантист.
В руке он сжимал тяжелый медный кастет.
– Убери, идиот! – скользнул по нему пренебрежительным взглядом гитарист.
Дантист сразу как-то весь съежился, обмяк. Кастет скользнул в карман.
– Так-то лучше. Сбегай-ка в гастроном за водярой. Тяжкий грех не вспрыснуть такое славное знакомство с современным Гераклом!
Дантист, вмиг повеселев, ушел.
– Давай знакомиться. Жора, по прозвищу Артист! – протянул руку гитарист.
– Евгений, по прозвищу Женя! – я улыбнулся и искренне ответил на рукопожатие, понимая, что если бы не он, то не миновать мне вынужденного отдыха в травматологической клинике. – Выношу благодарность Жоре за своевременное вмешательство от имени и по поручению моей школы и любящей семьи!
Артист захохотал, обнажив крупные лошадиные зубы. Видя это, засмеялись и остальные ребята. Больше всех старался в усердии Серый, чей хохот мощными раскатами разносился под деревьями, почти покрывая и подавляя все другие звуки.
– Сергей. Можно попросту – Серый, – представился он и, явно дурачась, поклонился.
– А это братья Бобровы, – небрежно кивнул Артист на двоих очень похожих ребят, с широко распахнутыми, словно постоянно чему-то удивляющимися, карими глазами.
Появился Дантист. Из карманов брюк у него торчали два зеленых бутылочных горлышка. Встретили Дантиста, а вернее его алкогольную ношу, коротким троекратным «ура!».
Откупоренные бутылки пошли путешествовать по кругу.
– Глотни, Джонни! – протянул мне водку Артист.
Чтобы не оказаться мишенью всеобщих насмешек, я не отказался. Вскоре бутылки, уже пустые, валялись в кустах акации.
С непривычки в мозгах моих бродил тяжелый дурманный туман, навевая дрему.
Раскрасневшийся Дантист по-приятельски положил руку на мое плечо, видно, полностью предав забвению недавний инцидент между нами.
В парке начинало заметно темнеть. Обессиленные за день, косые лучи солнца освещали уже лишь верхушки тополей.
– Нам пора, – словно извиняясь, сказал старший из братьев Бобровых, – а то тетка хай поднимет.
– Топайте, топайте, детки малые! Вам уж давно пора в постельку бай-бай. И не забудьте шевельнуть извилинами над моим предложением! – улыбнулся-оскалился Жора Артист. – А мы пока еще не в силах оставить столь высокий кайф – вдыхать вечернюю прохладу.
– Я тоже пойду, – заявил я, глянув на часы. – Все уроки уже давно закончились.
– Ну, бывай, Джонни! Вечерами мы почти всегда здесь, – панибратски хлопнув меня по плечу, сказал Артист. – Забегай!
– Ол райт!
Я подхватил с земли ранец и направился к выходу из парка. Братья успели значительно меня опередить, и теперь их темные фигуры мелькали между деревьями далеко впереди.
Сзади доносились аккорды гитары и приятный баритон Жоры:
Когда я жил в Одессе,
Носил я брюки клеш,
Соломенную шляпу,
В кармане – финский нож...
Я скоро шагал по широкой гравийной дорожке. Приятно похрустывало под ногами, вечерний ветер, молодчага, освежал разгоряченное лицо.
Кусты с угрожающим треском раздвинулись, и на дорожку вышли двое.
«Братья! Меня караулили!» – пронеслось в голове.
Я сделал шаг назад, ожидая нападения.
– Зря ты это, – наблюдая оборонные приготовления, хмуро буркнул старший Бобров. – Побазарить просто надо.
– Говори! – на всякий случай не сходя с места, разрешил я. От них вполне можно было ожидать какого-нибудь подлого приема, каким угостил меня старший Бобров во время драки.
– Как тебе Артист показался? – совсем неожиданно спросил Бобер.
– Нормальный пацан, – я не скрывал удивления.
– Даю бесплатный совет, – продолжал старший, – не связывайся с их кодлой. Особенно с Артистом! Свяжешься – после не развяжешься. Ржавые они...
– А чего ж вы, мальчики, с ними? – я проницательно усмехнулся, но понять, что задумали братья, так и не смог.
Старший брат вопросительно взглянул на младшего. Тот молча кивнул.
– Законный вопрос! Но мы больше сюда ни ногой. Коли встретишь Артиста, так ему и передай! – сказал старший. – Ну, нам и на самом деле пора. По-моему, ты неплохой пацан. Сам решай.
Кусты акации сомкнулись за братьями. Когда их торопливые шаги стихли совсем, я пошел дальше, стараясь держаться середины дорожки, чтобы не подвергнуться неожиданному нападению. По пути пытался уяснить потайной смысл подозрительно-странного предупреждения недавних врагов.
«По ходу, темные лошадки эта компания Жоры, – пришел к выводу. – Но с такими куда интереснее, чем с пай-мальчиками и трусливыми рохлями вроде Бобров!»
Я жил рядом с городским парком, всего в трех кварталах. Поднявшись на второй этаж, позвонил в электроколокольчик.
Открыла мама. Мы жили вдвоем. Папашу я помнил смутно, в основном по фотографиям в старом семейном альбоме. Он давно был женат на другой женщине.
Я удивлялся, отчего мама не вышла замуж вторично. Но однажды, еще в детстве, когда прямо спросил ее об этом, мама усадила меня к себе на колени и грустно спросила:
– Женик, нам разве плохо вдвоем?
– Нет. Но...
– Что и требовалось доказать, – она облегченно вздохнула. – Нам обоим хорошо. И никто нам больше не нужен! Согласен, мой маленький? – Мама улыбнулась сквозь слезы и нежными, теплыми руками привлекла меня к своей мягкой груди... – Все пятерки в ранце поместились? – спросила мама по давно заведенной традиции.
– В основном. Оставшиеся рассовал по карманам, – я привычно поддержал игру, чтобы сделать маме приятно.
– Быстро марш в ванную комнату руки мыть. Ужин почти уже совсем простыл!
Наскоро проглотив омлет с «Докторской» колбасой и запив стаканом кефира, я уединился в своей комнате. Врубил магнитофон и плюхнулся в кресло.
Полуприкрыв глаза, наслаждался любимой подпольной кассетой под названием «Хулиганы». Эти песни были не из повседневной скучно-плебейской жизни-прозябания, а из другой – малоизвестной, запретной и потому притягательной. Они чуть-чуть приоткрывали щелку в эту романтично-рискованную жизнь и из-за этого так мне нравились.
Заунывно-бодрячески звучала семиструнная гитара, и юный, но сипловато-хриплый голос пел, срываясь на нервно-надрывную тональность:
Здравствуй, мама, разве не узнала
Своего любимого сынка?
Юношей меня ты провожала,
А теперь встречаешь старика...
В комнату, постучавшись, заглянула мама.
– Тебе все еще не надоели эти пропитые голоса?