– Так вот, – продолжил психоаналитик, упершись взглядом мне в переносицу. – У вас, любезный Евгений Михайлович, совершенно неверный взгляд на такие понятия, как жизнь и смерть. Это и является основным дестабилизирующим фактором в вашей нервной системе. Давайте посмотрим на вещи под другим – объективным – углом зрения. Что такое есть ваша краткая жизнь? Всего лишь прелюдия к вечной смерти. Жизнь человеческая полна бедами, болезнями, разного рода невзгодами и неприятностями. Смерть – блаженное спокойствие навеки. Вас угнетает мысль, что вы убийца, хоть и в прошлом? Но это неверная постановка вопроса, уверяю! Вы тех фигурантов лишили не жизни, а тех несчастий, что их ждали впереди. Вы их облагодетельствовали, можно сказать. И еще: убийство ни в коей мере не является каким-то сверхособенным или, тем паче, тяжким деянием. Вся история человечества построена на убийстве и насилии, от этого никуда не деться. Уничтожить себе подобного в крови у сильных личностей, к которым, безусловно, принадлежите и вы, Евгений Михайлович. Не занимайтесь вредным самокопанием, ориентируйтесь на прародительницу Природу. В ней все просто и одновременно жестоко. Идет постоянная борьба за выживаемость, за самку, за жирный кусок мяса. Сильный уничтожает слабого, хитрый – глупого. И это совершенно в порядке вещей, так испокон устроен мир, и не нам с вами браться его переделывать. Так было тысячелетия до нас, так будет тысячи лет после нас. Глупо и бессмысленно противиться инстинктам. Желание убить так же естественно для человека, как желание соития. А что естественно – то не безобразно.
– Весьма любопытно и поучительно, – не сдержал я усмешки, с неподдельным любопытством разглядывая холеное лицо этого софиста – прохиндея от медицины.
– Вот и прекрасно! – самодовольно кивнул Лев Карлович, сгребая стодолларовые ассигнации в верхний ящик письменного стола. – Работать с вами, любезный Евгений Михайлович, одно удовольствие. Вы все схватываете на лету. Думаю, что в самом ближайшем будущем будете спать как младенец. Следующий сеанс назначим на завтра?
– С меня вполне достаточно и одного. – Я одарил эскулапа своей самой коронной доброжелательной улыбкой. – Ваш непревзойденный дар убеждения, на мой взгляд, заслуживает достойной премии...
Моя рука привычно скользнула под куртку и вынула оттуда уже на пару с десятизарядным «братишкой». Увидев направленный на него вороненый ствол с глушителем, Лев Карлович посерел лицом и, забавно заикаясь, спросил:
– Что за глупые шутки, Евгений Михайлович? Не станете же вы...
– Никаких шуток. Все очень серьезно, Лев Карлович. Против инстинкта не попрешь! – отрезал я и добавил любимую присказку: – А что, неужто доктору не по вкусу собственное лекарство?..
Дожидаться ответа не счел нужным.
«Братишка» в моей руке дважды натужно кашлянул, просверлив в «профессорском» лбу парочку аккуратных дырочек и запятнав его пороховой гарью.
Психоаналитик завалился в кресле на бок и замер в неестественной позе, став реальным кандидатом в «фигуранты» моего следующего надоедливого сновидения. Похоже, очень скоро я, наконец, перестану удивляться количеству силуэтов под деревьями. И то вперед.
В кабинете я ничего не трогал и потому суетиться с протиранием поверхностей носовым платком надобности не было. Сто процентов – моих отпечатков следственная бригада ментов здесь не обнаружит.
Хотел было забрать из стола свою кровную тысячу обратно, но передумал. Надо все же быть справедливым – Лев Карлович баксы честно заработал, потратив личное время на длительную со мной беседу. Какой-никакой, а труд. А любой труд должен быть оплачен. Таков закон рыночных отношений.
Выйдя из кабинета в приемную, плотно прикрыл за собой дверь локтем. Цыпа дисциплинированно сидел на диване, сонно уставившись на противоположную стену. При моем появлении поднялся, зевая во всю пасть.
– Ну как, Евген, проветрил докторишка тебе мозги?
– Очень даже хорошо, как и я ему...
– Я ж говорил, он спец высокого класса! – Наивный Цыпленок радовался выздоровлению шефа как пацан.
– Да, крупный был дока в своем деле, – согласился я. – Ты личные «пальчики» здесь не оставил на память? Ни к чему не притрагивался?
– Нет. А что случилось?– соратник подозрительно поглядел на закрытую дверь за моей спиной. – Неужели, Евген, ты...
– Да. Ты ведь в курсе, какой я трудный пациент. Вконец умаялся со мной эскулап, и я, как человек истинно гуманный, отправил его «в Сочи» отдохнуть! Пора рвать когти!
Пластилиновая конфета, или Кровь смывает все следы
Коктейль «Северное сияние» весело-искристо пузырился в наших высоких бокалах, словно откровенно выказывая радость по поводу интимного слияния сухого итальянского шампанского с русской смирновской водкой.
За приземистым дубовым столом служебного кабинета пивбара, кроме меня, сидели еще четверо – Петрович, Киса с Цыпой и Эсэс, обязанный своей странной кличкой собственным инициалам: Сергей Спирин, а также мастерски выколотой на плече татуировке – голый человеческий череп, пронзенный двумя молниями, – известной малооптимистичной эмблеме головорезов-эсэсовцев из зондеркоманды.
Эсэс неожиданно нарисовался в «Вспомни былое» час назад, высказав барменше Ксюше свое настоятельное желание увидеться со мной в ближайшие пять минут.
Узнав о просьбе, я, по свойственному мне доброму гостеприимству, а также из простого любопытства тут же пригласил через Кису бывшего солагерника в кабинет. Очень захотелось почему-то выяснить, зачем я так срочно вдруг понадобился Эсэсу, с которым мы никогда не были особенно близки. В зоне, правда, довольно частенько общались, но лишь на чисто взаимовыгодной деловой основе, без малейших признаков настоящей лагерной дружбы, когда кенты готовы друг за друга не только в штрафной изолятор с улыбкой отправиться, но и на нож насадить любого обидчика. Даже прапорщика-контролера, за которого по закону голимая «вышка» светит.
Выяснилось, что Эсэс всего несколько дней как откинулся с зоны. Именинник, можно сказать. Блюдя имидж радушного хозяина, я подал Петровичу знак, чтоб мигом соорудил праздничный стол, как и положено в таких торжественных случаях.
По задумчивому выражению моего лица ребята не сумели распознать истинного отношения шефа к гостю и, не сговариваясь, тут же уселись с обеих сторон Эсэса, надежно его заблокировав на всякий случай.
Наша теплая дружная компания уже благополучно «приговорила» пять бутылок – две водки и три шампани, а я все еще не узнал причин, приведших бывшего солагерника на порог моей скромной пивнушки.
Разговор за столом носил самый общий характер: побазарили децал о произошедших разительных изменениях жизни, как в колонии, так и на воле, вспомнили добрым словом ребят, продолжавших чалиться в зоне и мечтавших об объявленной скорой амнистии. Помянули по старой традиции тех знакомых бедолаг, которые уже ни о чем не мечтают и ничего не ждут – навеки успокоились их непутевые буйные головушки, по приговору областного суда «намазанные зеленкой». За разбой и мокруху уже расстрелянных то бишь.
Я спецом даже слабой попытки не делал подтолкнуть Эсэса в разговоре к основной теме – причине его нежданного визита вежливости. Пусть он сам без нажима и спокойно вскроет свои наверняка крапленные карты – зачем тут вдруг нарисовался и что, главное, хочет словить с этого.
Впрочем, я примерно догадывался, о чем пойдет речь, когда у гостя прелестное «Северное сияние» благополучно и окончательно смоет из мозгов осторожность, задавив привычную бдительность беспечными алкогольными парами. Судя по его раскрасневшейся физиономии и неестественно-ярко блестевшим глазам – ждать уже совсем недолго осталось. Самый децал.
– Киса, наполни-ка бокалы! Чего они у нас порожняком простаивают, как неродные? – мягко напомнил я подручному его обязанности виночерпия и повернулся к Эсэсу. – За что выпьем, браток? За твое условно-досрочное освобождение?
– Западло! – злобно ощерился Эсэс. – Четыре помиловки отправлять в Москву пришлось, пока, наконец, прошение «стрельнуло»! Годишник всего-то скостили, козлы столичные! Лучше давай выпьем за твой последний день в зоне. Думаю, Монах, ты его должен отлично помнить, хоть и пробежало времечко...
– Ладушки! – легко согласился я, внимательно вглядываясь в настороженно прищуренные серо-стальные глаза гостя. – Можно и за это стаканчик приговорить. Или два, если пожелаешь.
Конечно, тот последний день в памяти держался очень хорошо. Даже лучше, чем хотелось бы. И на то были довольно-таки веские, надо признать, причины...
Столь нетерпеливо ожидаемое мною все тринадцать лет строгой изоляции знаменательное календарное число приблизилось вплотную до осязаемости – завтра по утряне покину, наконец, ИТК-2, этот надоевший до полного отвращения квадратный километр, заколюченный спиралью Бруно и с караульными вышками по периметру. Даже почему-то не верилось, что желанная цель – свобода – так реальна и близка. Обычное, впрочем, дело: когда долго ждешь и хочешь чего-то, то, получая, панически боишься, что это вдруг окажется всего лишь приятным обманом-сновидением, имеющим отношение к действительности так же, как экватор к Северному полюсу. Такова человеческая психика, ничего не поделаешь. Против законов природы не попрешь, как известно. Хотя я – если до донышка откровенно – вообще никаких законов стараюсь не признавать всерьез. По моему твердо устоявшемуся мнению, любые правила и даже простые привычки являются натуральными кандалами, нагло ограничивающими свободу личности.
К счастью, полностью окунать мозги в пакостно-нервозное состояние у меня времени не имелось – предстояла целая куча неотложных дел.
Во-первых, нужно было выцепить в промзоне прапорщика Князя, твердо обещавшего мне обеспечить сорокаградусным горючим прощальную вечеринку с братвой, а во-вторых, как-то решить, наконец, давно перезревший проблемный вопрос с Кучером, который все последние дни составлял главную мою головную боль.