– Да.
Где-то в окрестных дворах завели газонокосилку. Когда ее тарахтение чуть притихло, Сьюзан добавила:
– Сегодня я впервые за много лет общалась со Стивом. Попросила у него прощения за то, что была ему плохой женой. Мы хорошо поговорили.
Как она и боялась, на глазах выступили слезы, соленая капля покатилась по щеке. Сьюзан утерла ее запястьем.
– Это чудесно, милочка. Что вы хорошо поговорили. – Миссис Дринкуотер сняла очки и протерла их платком. – Нехорошая штука сожаления. Совсем нехорошая.
Не удержавшись от слез, Сьюзан дала волю и засевшей в ней печали.
– Но уж вы-то не можете сожалеть о том, что были плохой женой. По-моему, вы были идеальной женой. Вы отказались от своей семьи ради него.
Миссис Дринкуотер чуть заметно кивнула.
– Я сожалею о том, как вышло с моими девочками. Женой я была хорошей. Думаю, я любила Карла больше, чем дочерей, а это неправильно. Думаю, им не хватало тепла. И они злились. – Старушка нацепила очки обратно на нос и некоторое время молча глядела на лужайку. – Знаете, милочка, бывает, когда не складываются отношения с одним ребенком в семье. Но сразу с двумя…
Собака в тени под кленом заскулила во сне, ударила хвостом и опять засопела безмятежно. Сьюзан приложила к шее холодный стакан.
– У сомалийцев в обычае иметь по десятку детей. Ну, я так слышала. И они жалеют тех, у кого всего двое. А уж если ребенок всего один, это для них наверняка вообще дико. Все равно что козла родить.
– Я всегда считала, что главная цель католической церкви – преумножать число маленьких католиков. Может, сомалийцы хотят преумножать число себе подобных. – Миссис Дринкуотер повернула к Сьюзан свои громадные очки. – Ни одна из моих дочерей не завела ребенка, и мне очень стыдно. – Она медленно покачала головой. – Подумать только. Ни одна не пожелала стать матерью.
Сьзан опустила глаза на свои кеды. Она до сих пор продолжала носить простые кеды, как в юности.
– Знаете, наверное, не бывает единственно верного способа прожить жизнь, – произнесла она мягко. – Если у них нет детей – ну, значит, просто нет детей.
– Вы правы. Не бывает такого способа.
– Когда я была в Нью-Йорке, – проговорила Сьюзан задумчиво, – я будто поняла, каково приходится сомалийцам. Конечно, наверняка все не так или не совсем так… Но вот я приехала в город, в котором мне все непонятно. Не знала, как пользоваться метро, стояла растерянная, а все меня обходили и мчались вперед – потому что они-то знали! Люди многое воспринимают как само собой разумеющееся – привыкли. А я каждую минуту не знала, что делать. Очень неприятно, доложу я вам.
Миссис Дринкуотер по-птичьи наклонила голову.
– Но самыми странными были мои собственные братья, – продолжила Сьюзан. – Возможно, и у сомалийцев так. Те, кто переехал и какое-то время пожил здесь, сделались непонятными для тех, кто остался на родине. – Сьюзан почесала лодыжку. – В общем, так мне подумалось.
Стив сказал ей, что он больше виноват, чем она. Ты хорошая работящая женщина, так он сказал, и Зак тебя обожает.
– Хотела бы я, чтобы все оставалось как в старые времена, – вздохнула миссис Дринкуотер. – Мне тут вспомнился «Пекс»…
– О, я бы послушала про «Пекс».
Сьюзан отпила из стакана, не вникая в то, что говорит миссис Дринкуотер. Она редко ходила в «Пекс». Это братьев одевали там, а ей мать шила одежду сама. Приходилось стоять на стуле посреди кухни, пока мать возилась с подолом. «Да стой ты спокойно! – вечно прикрикивала она. – Вся извертелась!»
Мы сделали все что могли. Так сказал ей Стив сегодня утром. У нас обоих было непростое детство, Сьюзан. Мы оба не знали, что делаем. Я не хочу, чтобы ты себя винила. Так он сказал.
– …и они всегда были хорошо одеты, – вещала тем временем миссис Дринкуотер. – В те времена никто не ходил за покупками в затрапезном виде.
Мать Стива ребенком подобрали босой и чумазой в том маленьком городке на севере. Ее взяли в семью, что стало причиной войны между родственниками, многие годы поливавшими друг друга грязью. Когда Сьюзан представили будущей свекрови, та уже была разведена и страдала ожирением.
– Хотите историю?
Миссис Дринкуотер слегка развернула свой стул к Сьюзан и воскликнула:
– Конечно, обожаю истории!
– Помните, как несколько лет назад священник положил яд в кофе и отравил нескольких человек? Помните? Так вот, это было в Новой Швеции. В родном городе Стива.
Миссис Дринкуотер обратила свои колышущиеся глаза на Сьюзан.
– Ваш муж оттуда?
Сьюзан кивнула.
– Мне там никогда не нравилось. В девятнадцатом веке на тамошние фабрики специально позвали шведов, хотели, чтобы было побольше белых.
– Но при этом не канадосов вроде меня, – добродушно закончила миссис Дринкуотер и покачала головой. – Люди такие странные. А я и забыла. Ну, в смысле, про священника с отравленным кофе. Надо же…
– Теперь этот город, считай, вымер. Фабрики закрылись, люди уезжают. Вот Стив в Швецию уехал.
– Лучше уехать, чем остаться и народ травить, – заметила миссис Дринкуотер. – Не помню, а что стало с тем священником?
– Покончил с собой.
Потом они сидели в умиротворенном молчании. Солнце опустилось за деревья, и стало чуть прохладнее. Собака, не просыпаясь, лениво виляла хвостом.
– Забыла сказать, – спохватилась Сьюзан. – Мне позвонила жена Джерри О’Хара, ну, начальника полиции, с которым я в школе училась. Звала приходить в ее клуб рукоделия.
– Надеюсь, вы пойдете, милочка.
– Собираюсь. Чуточку нервничаю.
– Пфуй! – фыркнула старушка.
8
Наутро после Дня труда Хелен столкнулась с Дороти в зеленной лавке. Продавец заворачивал в бумагу три подсолнуха, Хелен уже открывала кошелек, чтобы за них расплатиться, случайно обернулась и увидела Дороти. И даже обрадовалась, вдруг заскучав по старой дружбе.
– Привет! Ну как вы? В Беркшир ездили? Мы весь август провели в городе, давно так не делали. Но куда деваться, у Джима забот полон рот. – Хелен отдала деньги продавцу и взяла букет. – Конечно, это очень волнительно, все же для нас настал конец целой эпохи…
– Что ты называешь волнительным, Хелен?
Хелен не запомнила, что именно Дороти покупала в этот день; помнила лишь, что Дороти стояла за ней в очереди к кассе.
– Джим решил начать собственное дело! – сообщила тогда Хелен с энтузиазмом.
– Какие милые у тебя подсолнухи, – проговорила Дороти.
Хелен врезалось в память то, какое у нее при этом сделалось выражение лица – смесь подавленного удивления и жалости. Хелен запомнила ее лицо в этот момент на всю оставшуюся жизнь, ведь сразу после она узнала, что Алан попросил Джима покинуть компанию из-за угрозы предъявления ему обвинений в сексуальных домогательствах. Ее муж предположительно вступил в интимную связь с подчиненной, использовав свой статус для давления на нее… Дело быстро замяли, подчиненная согласилась на материальную компенсацию, до газет ничего не дошло. И каждое утро пять недель подряд Джим Берджесс вставал, надевал костюм, брал портфель, целовал Хелен в дверях и шел в манхэттенскую публичную библиотеку. Он сказал Хелен, что в компании новые порядки, все личные звонки – только на мобильный, ни в коем случае не проси секретаря соединить с ним. Конечно же, Хелен послушалась. Джим стал чаще говорить о том, что недоволен работой, и Хелен сама предложила: «Может, пора уже начать собственное дело? С такой репутацией и опытом перед тобой открыты все двери». Джим опасался, что содержание офиса потребует слишком больших расходов. «Но у нас есть деньги! – воскликнула Хелен. – Давай вложим часть моих». И сидела с ним вечерами, подсчитывая, во что обойдется аренда, услуги биллинга, страхование профессиональной ответственности, секретарские услуги. Она позвонила подруге, у которой был знакомый риелтор, работавший с коммерческой недвижимостью в Манхэттене. Риелтор сразу предложил офис на двадцать четвертом этаже в центре, а если их это не устроит, у него были другие варианты. Джим, правда, как-то не сильно радовался свободе, хотя вроде бы только к ней и стремился. И этой весной Хелен действительно нашла на его рубашке длинный светлый волос, когда собиралась нести ее в химчистку – но что могла подумать Хелен Фарбер Берджесс по поводу волоса на рубашке мужа? Разве она криминалист?
Через несколько дней после разговора с Дороти Хелен обыскала карманы Джима – он уехал в Атланту брать показания по очередному делу. В кармане брюк обнаружилась визитка некой дамы, называющей себя «консультантом по стилю жизни». «Ваша жизнь – моя работа» – гласила надпись на визитке. Хелен села на кровать. Ей не понравилась эта надпись. Ей вообще это все не понравилось. Она позвонила мужу на мобильный.
– А, да это никто, – ответил Джим. – Дура одна, хочет снять тот же офис. Всем совала свои визитки, и риелтору вот досталось.
– Консультант по стилю жизни хочет снять тот же офис, что и ты? Это каких же размеров ей нужен офис? Что это за профессия вообще такая, консультант по стилю жизни?
– Хелли, милая, не знаю я. Не бери в голову.
Хелен еще долго сидела на кровати. Она думала о том, что в последнее время Джим похудел, и у него начались проблемы со сном. Она думала, что, вероятно, именно из-за Джима Боб перестал навещать их и вообще отдалился от брата, так же, как Зак наконец отклеился от матери. Она даже хотела позвонить Бобу – но не стала, обиженная его долгим отсутствием. Наконец она потянулась к телефону и позвонила тому самому знакомому риелтору. Изъявила желание посмотреть на офисы, которые смотрел ее муж.
Риелтор удивленно ответил:
– Миссис Берджесс, ваш муж еще не смотрел никаких офисов.
Когда она набирала номер Джима, ее трясло. Джим помолчал и тихо произнес:
– Нам надо поговорить. – А потом еще тише: – Я вернусь завтра, и мы все обсудим.
– Я хочу, чтобы ты прилетел домой немедленно, – потребовала Хелен. – И говорить я хочу немедленно.
– Завтра, Хелли. Я должен закончить работу.