Однажды утром, внезапно, точно очнувшись после крепкого ночного сна, Сонни открыл глаза и взглянул на нее. Рэйчел меняла повязке на его ноге и почувствовала на себе его взгляд. Подняла голову и с удивлением увидела, что пациент пришел в сознание.
— Здравствуйте, — почти шепотом произнес он, — кто вы?
— Сестра Грэм, — ответила она чопорно, скрывая радость оттого, что пациенту стало лучше.
Сонни улыбнулся — вяло, но тем не менее.
— Грэм — что за странное имя для девчонки, — сказал он и опять уснул.
С этого момента он резко пошел на поправку. Несмотря на то что его вычеркнули из списка тяжелых больных и посчитали достаточно окрепшим для перевода из интенсивной терапии в послеоперационное отделение, Рэйчел продолжала ухаживать за ним лично, находя для этого время среди других своих многочисленных обязанностей. Процесс выздоровления оказался медленным и болезненным. Каждый новый день подкидывал Сонни новую задачу, ведь ему приходилось заново учиться пользоваться покалеченными рукой и ногой. Рэйчел помогала ему с того самого дня, как он впервые сел в кровати; она была рядом, когда он робко и осторожно начал упражнять ослабшие мышцы; она принесла ему костыли и поддерживала, когда он сделал первые нетвердые шаркающие шаги.
Все это время они много беседовали и в конце концов узнали друг о друге больше, чем знают многие юные влюбленные. Рассказывая о своей жизни и амбициях, они постепенно перестали быть друг для друга капитаном Каугиллом и сестрой Грэм и стали Марком и Рэйчел, хотя, если Сонни хотел ее подразнить, он называл ее Грэм.
Он по-прежнему ходил на костылях, но ему уже разрешали медленно прогуливаться по территории госпиталя. Однако он не мог делать этого в одиночку, поэтому его сопровождала сестра Грэм. Они медленно бродили по лужайкам вокруг старинного георгианского особняка, на время войны переоборудованного в госпиталь. С одной стороны высилась кирпичная стена, в которой была калитка. Однажды Сонни предложил посмотреть, что за ней. Калитка оказалась не заперта, и, толкнув ее, они оказались в тайном саду. Он простоял заброшенным много лет, но сохранил свое очарование; потайной уединенный уголок. Сонни огляделся и обрадовался, что они обнаружили это тихое убежище.
— Мне кажется, мы неподобающе одеты, — заметил он. — На мне должен быть сюртук и бриджи, а на вас… — он взглянул на ее строгую накрахмаленную форму, — платье с кринолином.
Рэйчел улыбнулась и ощутила удовлетворение, ведь она была счастлива. Глядя на окрепшего капитана, она лучилась от гордости, но к гордости примешивалось еще какое-то чувство. Словно заглянув ей в сердце, Сонни прислонил костыль к стене и взял ее за руку.
— Дорогая Рэйчел, — тихо проговорил он, — в душе моей столько благодарности к вам за все, что вы сделали. Я обязан вам жизнью. Ваш талант, забота и преданность помогли мне побороть смерть.
Он прижал ее руку к губам и поцеловал. Она почувствовала на своем запястье прикосновение его теплых сухих губ и взглянула на него. Сонни смущенно улыбался. Сердце Рэйчел зачастило, а Сонни, не выпуская ее руку, нежно притянул ее к себе. Потом он ее поцеловал.
Паб находился в маленьком городке Уэстергейт, лежавшем между Чичестером и Арунделом на расстоянии примерно пяти миль от каждого. Впрочем, это был даже не городок, а деревушка. Неподалеку раскинулся морской курорт Богнор-Риджис.
Сонни узнал о пабе от санитара в последние дни своего пребывания в госпитале.
— Мало ли, понадобится тихое романтическое местечко и хозяин, не задающий лишних вопросов, — подмигнул он Сонни. Впрочем, Сонни не знал, с чего санитар решил, что ему может понадобиться такое местечко.
Сонни и Рэйчел взяли двуколку и поехали в Уэстергейт, а по пути капитан поведал медсестре о своих планах:
— Я обо всем договорился и отправил хозяину телеграмму. — Он крепко сжал ее руку. — Говорят, там очень красиво. И мне нравится название паба и связанная с ним легенда.
Паб расположился в небольшом здании, сплошь увитом плющом. Там был маленький бар, зал, где пиво наливалось прямо из крана, комната, сдающаяся внаем, и ванная комната на первом этаже. Пока Сонни беседовал с хозяином, Рэйчел прочитала грамоту, в которой рассказывалась легенда, объясняющая необычное название паба.
Паб «Напрасные труды» назвали в память о проделках бывшей жены хозяина, которая жила здесь, когда здание еще было частным домом. Вернувшись с Карибских островов на год раньше супруга, эта леди, по слухам, родила младенца с темной кожей и черными курчавыми волосами, ни капли не похожего ни на мать, ни на отца. Услышав о скором возвращении мужа, блудница-жена решила отмыть несчастного младенца в ванной, но, сколько ни скребла его, ее попытки скрыть последствия греха оказались обречены.
Изучая грамоту, Рэйчел пыталась не выказывать охватившей ее легкой паники. Им с Сонни предстояло остаться наедине, и она нервничала, смущалась и колебалась. Когда они остались одни, она поделилась своими страхами с Сонни.
— Марк, дорогой, думаешь, мы поступаем правильно? Совсем рядом люди гибнут в страшной войне, а мы ведем себя так безответственно.
Они стояли у кровати с балдахином. Сонни обнял ее и нежно поцеловал.
— Мне все равно, Рэйчел. Я люблю тебя. Полюбил в то самое утро, когда открыл глаза и впервые тебя увидел. Я люблю тебя и хочу обладать тобой сейчас и всегда. Даже если «всегда» у нас не будет, вернувшись на фронт, я не прощу себе, что у нас с тобой не было этой минуты.
В ответ Рэйчел сделала единственное, на что была способна, — нежно его поцеловала. Прижавшись к нему, ощутила силу его желания и почувствовала, как в ней поднимается ответная волна страсти. Коварный внутренний голос подстрекал, твердил: «Ну давай же, давай, ты ведь этого хочешь». И после недолгой и неравной борьбы Рэйчел сдалась и его послушалась.
Глава двадцать третья
Наоми сидела в маленькой гостиной своего коттеджа и играла с малышом Джошуа. Дело было в Рождество тысяча девятьсот шестнадцатого; она давно не надеялась снова увидеть отца мальчика. Хотя ее сердце болело за Джесси, она знала, что ей посчастливилось выжить. По-прежнему она боялась, что ее обнаружат, но паника, не покидавшая ее в первые месяцы после бегства из Вены, уже не преследовала неотступно. Тогда Наоми потрясенно взирала на последствия их с Джесси деяний, глядя, как волна кровопролития катится по Европе и все страны постепенно вовлекаются в войну.
Теперь ее жизнь вошла в более спокойное русло. В первое время после приезда в Западный райдинг она жила бедно, но после рождения Джошуа стало легче. Наоми была молода, физически здорова и нуждалась в заработке. Мужчины ушли на фронт, и рабочая сила ценилась высоко. Она легко нашла работу на ближайшей текстильной фабрике, где шили форму для британской армии. Помимо основного жалованья с фабрики, которого вполне хватало на жизнь, брала заказы в ателье. Так она смогла отложить немного денег. Она понимала, что в какой-то момент ей, возможно, придется снова переехать, только в этот раз с ней будет ее маленький сын. К такому повороту нужно было подготовиться. А найти няню для Джошуа на время рабочего дня оказалось несложно, и жалованье няни не проделало большой дыры в ее бюджете.
Шарлотта в то Рождество тоже сидела дома одна, печальная и одинокая. От Джесси не было вестей, хотя с тех пор, как она его в последний раз видела, прошло уже три года. Она не сомневалась, что он мертв и пал жертвой в войне, забравшей миллионы жизней и продолжавшей требовать все больше и больше жертв. Ее нынешняя жизнь казалась Шарлотте скучной, унылой и невыносимо однообразной. Как ни любила она свою дочку Джессику, одного лишь материнства для счастья ей было мало. Подруги, узнав о том, что она беременна незаконнорожденным ребенком, сразу перестали с ней общаться. Соседи почти с ней не разговаривали. В прошлом Шарлотта боролась с одиночеством и скукой с помощью интрижек, обеспечивавших хоть какое-то разнообразие. Но теперь и мужчин-то не осталось: ни холостых, ни видных, ни тех, кто захотел бы иметь дело с сорокалетней женщиной, воспитывающей двухлетнюю дочь.
А для Майкла и Конни в том году Рождество снова выдалось счастливым. Они ждали нового малыша. Накануне Рождества Конни получила письмо от Джеймса, который сообщил о рождении сына Люка — их с Элис шестого ребенка. Он также написал, что Солу исполнилось восемнадцать, тот записался в армию и со дня на день должен был отбыть в Европу.
Немцы атаковали беспощадно, и раненых становилось все больше. Рэйчел работала без передышки. В суматохе госпиталя у нее совсем не оставалось времени на личные дела. Мало того что она тревожилась за Марка — в отличие от его родных, она так и не начала называть его Сонни, — все ее время занимал уход за пациентами. Тем сильнее было ее потрясение, когда подтвердилось то, о чем она подозревала уже несколько недель. Она была беременна.
С этой новостью Рэйчел пришла к врачу, заведующему ее отделением.
— Я хочу уйти со службы, — спокойно сообщила она.
Издерганный врач, работавший много часов без перерыва, хотел было отказать, но заметил, что Рэйчел чуть не плачет.
— В чем дело? — предупредительно спросил он.
— У меня будет ребенок, — прямо ответила она.
— О боже, — потрясенно ахнул доктор. — Это же не имеет отношения к тому симпатичному молодому офицеру, которого вы так заботливо выхаживали?
— Имеет, — призналась Рэйчел.
— Что ж, начну искать вам замену. И что вы планируете делать?
— Вернусь домой в Шеффилд. Напишу Марку и сообщу о беременности.
Но не успела она сесть за письмо, а врач — начать искать ей замену, как пришли сводки погибших под Амьеном, и мир ее перевернулся, а кошмары стали страшной реальностью.
Потребность кормить ненасытное чрево войны влияла даже на доставку почты. Кому-то нужно было сидеть в окопах и держать линию фронта. Никто ни разу не задался вопросом, а не слишком ли высока цена. Задавшего такой вопрос немедля обвиняли в трусости. Однако истинной трусостью было молчание на фоне продолжавшегося кровопролития.