Альберт шел через прихожую дома на мысе Полумесяц, когда пришла телеграмма. Генри открыл дверь почтальону; Альберт взял у него из рук конверт и разорвал его, двигаясь заторможенно, как в тумане.
…с глубоким сожалением… капитан Марк Каугилл… считается погибшим…
Строчки расплывались у него перед глазами. Он слепо повернулся и пошел по коридору. Генри, двадцать лет прослуживший у Альберта дворецким и бывший его другом, увидел, как его хозяин сделал два шага, резко остановился и замер. Последовала пауза, Генри бросился вперед, а Альберт Каугилл повалился на пол и неподвижно застыл, не видя ничего перед собой; с ним случился обширный инфаркт.
Через четыре недели Альберт перенес второй инфаркт. Он еще не успел оправиться после первого и второго уже не пережил. Альберт Каугилл, последний из поколения великих текстильных магнатов, благодаря которым «Хэйг, Акройд и Каугилл» достигли первенства на рынке, умер во сне. Ему было шестьдесят три года. Так завершилась эпоха.
Глава двадцать шестая
Главврач приюта для умалишенных близ Лизьё в Нормандии с любопытством изучал отчет своего заместителя. В последние четыре года у приюта не было отбоя от пациентов; в основном поступали жертвы ужасающих событий на востоке.
— А как там наш немой? Так и не выяснили, кто он?
Заместитель покачал головой.
— Он здесь уже два месяца и до сих пор не проронил ни слова. Мы даже не знаем, может ли он говорить. Полагаю, один глаз у него видит, хотя второй по-прежнему слеп. Возможно, это временно; затрудняюсь ответить. И, кажется, он глухой; я попробовал стандартный тест, уронил металлический поднос за его спиной, но он не отреагировал. Одежда при поступлении была в таком состоянии, что идентифицировать его по одежде не представлялось возможным; что до его физического состояния, когда мы удалили осколки шрапнели, порезы и ссадины быстро затянулись. Я бы сказал, что физически он здоров, однако его психика вызывает опасения. Я привык слышать от пациентов иррациональные ответы, но не привык, что они молчат.
— Напомни-ка, откуда он взялся, этот немой? Что о нем вообще известно?
Заместитель пролистал историю болезни, хотя помнил немногие известные им сведения наизусть.
— Его нашел в конце августа местный крестьянин; он спал в сарае. Хотя по виду его не оставалось сомнений, что он изнурен голодом, украсть еду он не пытался. Крестьянин позвал жандармов, и те, не зная, как с ним поступить — ведь никаких преступлений он не совершал, — привели его к нам.
Австралийский адъютант оказался верен слову и собрал все личные вещи, которые только смог найти в окопе. Он отправил в дом на мысе Полумесяц небольшое портмоне, в котором были фотографии Альберта и Ханны Каугилл и семейный портрет Майкла, Конни и детей. Была там и студийная фотография необыкновенно красивой молодой женщины, которую Ханна не узнала. Как ни странно, именно при виде этой последней фотографии она начала плакать.
Через несколько недель Джеймс и Элис тоже получили посылку. Помимо семейных фотографий, в посылке было незаконченное письмо, найденное адъютантом в окопе. Смахивая слезы, застилавшие его глаза, Джеймс прочитал вслух смятое, в пятнах письмо.
Дорогие мама и отец,
это страшная война, но у меня пока все в порядке. Ребята в моем подразделении подобрались что надо, мы прикрываем друг другу спину. Вот только сейчас немец совсем остервенел и бомбит нас по-черному.
Англичане вроде тоже ничего, кроме пары офицеров, которые задирают носы так высоко, словно наступили в кенгуровую лепешку (прости, мам). Нам, впрочем, повезло; офицер, к которому нас приписали, славный малый. Мы с ним хорошо поладили. Я ему сказал, мол, говор у него такой же, как у моего старика; вы с ним, должно быть, из одних мест. Он даже похож на тебя, пап, только моложе. Он и сейчас здесь, со мной рядом, в блиндаже — это такой укрепленный окоп с крышей. Мы будем сидеть здесь, пока немец не устанет нас обстреливать или не кончатся снаряды; мы оба сидим и пишем письма. Капитан пишет своей зазнобе, а я — вам.
И вот что странно, пап, — мне кажется, ты поймешь. У этого капитана забавное прозвище, он сказал, что так в его краях зовут всех младших сыновей. Все зовут его Со…
На этом письмо обрывалось; Джеймс опустил его дрожащими от потрясения руками.
— Все зовут его Сонни, — договорил он. — О нет, Господи, нет. И Сонни тоже. — Он разразился рыданиями.
Элис обняла его и крепко прижала к себе.
— Ты не можешь точно знать…
Джеймс поднял голову, лежавшую на ее плече.
— Похож на меня, говорит как я, младший в семье, все зовут его Сонни… Элис, ну кто еще это может быть?
Джеймс плакал по сыну и брату, а Элис пыталась его утешить, в глубине души понимая, что от такого горя не может быть спасения.
Двадцать четвертого апреля тысяча девятьсот семнадцатого года в маленьком частном родильном доме в престижном пригороде Шеффилда Рэйчел родила сына. Она назвала его Марком Эдвином и пообещала себе однажды отвезти его в Скарборо и познакомить с бабушкой и дедушкой, которые пока не догадывались о его существовании.
Через три дня после окончания Великой войны — войны, которая должна была положить конец всем войнам и завершилась подписанием перемирия в ноябре тысяча девятьсот восемнадцатого, — Рэйчел сошла с поезда в Скарборо, держа на руках маленького сына. Она нашла автомобиль и попросила шофера отвезти ее на мыс Полумесяц. На месте оглядела высокие горделивые дома и направилась к дому номер один. Ее удивило, что на мысе Полумесяц никто не праздновал окончание войны; не было взволнованных ликующих толп, а здания не украшали флаги, гирлянды и ленты. Обитатели мыса Полумесяц заплатили за победу слишком горькую цену; им было не до торжеств.
В ответ на громкий стук в дверь на пороге возник пожилой мужчина в старомодном сюртуке.
— Могу я увидеться с мистером и миссис Каугилл? — спросила Рэйчел.
Дворецкий болезненно поморщился.
— Сожалею, мэм, — ответил он, — мистер Каугилл скончался. Что до миссис Каугилл, мне не докладывали, что сегодня утром она ждет гостей, — ответил он категоричным тоном, который не должен был вызвать возражений.
Но от Рэйчел было не так просто отделаться.
— Прошу, попросите миссис Каугилл уделить мне несколько минут, — сказала она и одарила Генри лучезарной улыбкой.
Генри чопорно и официально поклонился.
— Прошу, зайдите в дом. Я передам вашу просьбу, мэм, но не могу обещать, что миссис Каугилл согласится вас принять. Могу я узнать ваше имя?
Рэйчел глубоко вздохнула.
— Передайте… — Она запнулась. — Передайте, что ее ожидают миссис Рэйчел Каугилл и мистер Марк Каугилл.
Часть четвертая: 1919–1922
Хотел я глотку промочить, гляжу — трактир открыт.
«Мы не пускаем солдатню!» — хозяин говорит.
Девиц у стойки не унять: потеха хоть куда!
Я восвояси повернул и плюнул со стыда.
«Эй, Томми, так тебя и сяк, ступай и не маячь!»
Но: «Мистер Аткинс, просим вас!» — когда зовет трубач.
Когда зовет трубач, друзья, когда зовет трубач,
Да, мистер Аткинс, просим вас, когда зовет трубач![34]
Глава двадцать седьмая
По всей Европе прокатились разрушительные последствия войны. Распустили армии; прочертили новые границы; солдаты вернулись домой. Политики окрестили Первую мировую «войной, которая должна положить конец всем войнам», и наперебой твердили, что «такого больше случиться не должно». Те же политики, что некогда с уверенностью предсказывали, что война закончится к Рождеству четырнадцатого года, теперь с не меньшей уверенностью заявляли, что Европа больше никогда не допустит подобного кровопролития. Делая столь торжественные заявления, эти самые политики сидели за столом переговоров в Версале и подписывали Версальский мир на таких условиях для побежденных наций, что можно было не сомневаться: подобное кровопролитие непременно случится еще раз.
С началом Великой войны политики и генералы взялись за дело с энтузиазмом и рвением; сколько было речей о долге и необходимости сражаться за честь родины. Долг и честь были их любимыми словами; третьим любимым словом был патриотизм. Разумеется, сами они не воевали; вот если бы им самим пришлось отправиться на поле брани, пыл, с которым они рвались в бой, наверняка бы поутих и бойкие лозунги, из-за которых миллионы погибли, стали калеками и до конца своих дней терпели физические и моральные муки, не слетали бы с их языков столь легко.
Сейчас они сидели и рассуждали, вероятно, даже обменивались очередными банальностями, составляя мирный договор, повлекший за собой жуткие последствия. Приговорив к смерти, увечьям и страданиям одно поколение, они усердно трудились над вынесением такого же приговора поколению его потомков. Условия выплаты репараций, прописанные в злосчастном документе, посеяли семена этого чудовищного будущего. Массовая безработица, нищета, рецессия и инфляция обеспечили хорошую всхожесть смертельных семян и удобряли и холили ядовитые молодые саженцы, пока не подошло время собрать их дьявольский урожай.
В доме на мысе Полумесяц осколки семьи Каугиллов пытались по кусочкам собрать разрушенную войной жизнь. В первые месяцы после смерти Альберта Каугилла слуги дома на мысу начали тревожиться о здоровье Ханны. Лишившись почти всего, что было ей дорого, та больше не видела смысла в своем существовании, пока однажды, ко всеобщему удивлению, в Скарборо не приехала вдова Сонни Рэйчел и не привезла с собой младшего внука Ханны Марка. Стоило Рэйчел войти в гостиную дома на мысе Полумесяц, как Ханна воскликнула:
— Я вас узнала!
Рэйчел оторопела, а Ханна объяснила: