Как предсказывал врач, морской воздух и сытная здоровая пища благотворно повлияли на самочувствие Майкла, и тот постепенно пошел на поправку. Закончился август, начался сентябрь, и Майкл стал поговаривать о возвращении на работу. Но Конни даже слушать не желала об этом.
В окрестностях Брэдфорда, в высоких пустошах над Куинсбери, близ трактира «Рэггалдз-Инн» есть перекресток. Там, как ветер разыграется, он завывает волком, а в близлежащих долинах тишь да гладь. А в непогоду здесь дождь из-за ветра льет горизонтально, словно не желая опускаться на землю. Дорога в этом месте опасная для автомобилистов, даже если те не заходили в трактир пропустить по маленькой.
В ранние утренние часы из трактира вышел гуляка. По закону в такой час заведения, продающие алкоголь, должны были закрываться, но в столь удаленном месте законы толковались свободно. Пьяный приехал в трактир накануне вечером, а теперь сел в машину, намереваясь вернуться в Брэдфорд. Он был не в состоянии вести автомобиль, но шел сильный дождь, и идти пешком он тоже не мог.
Когда он выехал с парковки на дорогу, дождь на пустоши лил сплошным потоком, и один короткий стеклоочиститель не мог справиться с таким напором воды. Довольно мощный для того времени автомобиль разогнался до сорока пяти миль в час но, достигнув перекрестка, резко остановился. Он остановился, потому что капот машины ударился о низкую каменную стену, какие можно было часто встретить в том регионе в сельской местности. Водитель не пристегнулся, и при столкновении его отбросило к ветровому стеклу. Ударившись о твердый камень, мотор машины сдвинулся в сторону пассажирского салона, и рулевая колонка придавила грудь автомобилиста, вызвав многочисленные повреждения внутренних органов. Были ли те смертельными, неизвестно, но не так уж это важно, так как осколком разбившегося ветрового стекла водителю перерезало сонную артерию.
Прошло два часа, прежде чем подняли тревогу, но водитель умер мгновенно, так что ему бы все равно не успели бы помочь.
К вечеру все местные газеты трубили о страшной аварии. Кларенс Баркер прочитал заметку практически без интереса. Личность погибшего пока не обнародовали; полицейские, видимо, хотела сначала оповестить родственников. Кларенс перешел к другим новостям; ему хватало своих проблем.
Вскоре после увольнения Чарли Бинкса с химического завода Кларенс получил письмо от адвоката. В нем говорилось, что завод больше не имеет права производить краски по патентам, зарегистрированным на имя Чарли. В письме перечислялись виды красок; Кларенс навел справки и с яростью выяснил, что заводу теперь нечего производить. От него осталось одно название.
Это событие оказало торговцам «ХАК» медвежью услугу. Почти все клиенты фирмы привыкли покупать краски завода «Аутлейн». И когда склады опустели — а это случилось очень быстро, — клиенты были вынуждены обратиться к другим поставщикам. Многие ушли в «Спрингз-Хемикал», новую ветвь «Уокер, Пирсон, Фостер и Доббс». Другие разозлились, что их подвели, и отменили крупные заказы на поставки шерсти. Были и те, кто пока остался, но на будущее решил обращаться в «Уокер, Пирсон, Фостер и Доббс».
Кларенс злился, злился и боялся. Все, ради чего он работал, плел интриги и заговоры, манипулировал и подсиживал, ускользало от него именно тогда, когда он достиг своей цели, и он не знал, как исправить ситуацию. Без доходов от химического завода прибыль компании неизбежно должна была уменьшиться. Показатели шерстеобрабатывающего завода в последнее время оставляли желать лучшего, так как Кларенс тянул из завода деньги, чтобы платить вымогателю. В отчаянии он выписал сам себе чек, чтобы наскрести денег на последний платеж. Другого выхода не было, и в глубине души Кларенс понимал, что это начало конца и, если не случится чудо, вскоре он все потеряет.
Доктор Ричард Миллер наблюдал за Рэйчел, переходившей от пациента к пациенту. Он проработал в больнице больше года, когда ему представили сестру Каугилл. Она пришла на место коллеги, вышедшей в декрет. Это было десять месяцев назад. Миллер сразу же проникся к новой медсестре симпатией, и со временем это чувство лишь усилилось. К сожалению, Рэйчел не подавала никаких ответных знаков. Неизменно вежливая, дружелюбная, веселая и усердная, она вела себя с ним чисто профессионально. Когда же Ричард пытался перевести разговор на личные темы, спокойно, но твердо возвращалась к медицинским вопросам. Ее отказ был мягким, но все равно обидным.
Из больничных слухов Ричард узнал, что Рэйчел овдовела во время войны и у нее был маленький сын. Ни то ни другое его не смущало, тем более что поговаривали, что она — богатая наследница. Ричард вздохнул, зная, что разрешить эту ситуацию сможет лишь судьба. В судьбу он верил. Судьба помогла ему выжить на войне, пока вокруг люди погибали тысячами.
Глава сороковая
Во время отлива вода обнажила гладкий и ровный песчаный берег. Маленький мальчик уверенно вышел на середину пляжа и установил крикетные воротца — подарок на день рождения. Две женщины снисходительно наблюдали, как он аккуратно отмеряет шагами расстояние, которое, по его мнению, составляло двадцать два ярда. Он протянул мяч матери, а бабушке велел быть вратарем.
— А боулером меня, значит, не возьмешь, Марк? — рассмеялась бабушка.
— Ты слишком закручиваешь мяч, — ответил Марк со всей серьезностью, на которую только был способен пятилетний мальчик.
Участники и зрители наслаждались матчем. Впрочем, наблюдали за игрой в основном чайки; в октябре на южном пляже почти никого не было, кроме самых смелых, так как погода стояла холодная.
Бродяга, должно быть, совсем продрог, но, кажется, не собирался уходить. Сосредоточенно нахмурив лоб, он наблюдал за игрой издалека. Его возраст было нелегко определить из-за длинных, спутанных и грязных каштановых волос, посеребренных сединой, как и его неопрятная длинная борода. Чем занимались эти люди? Их игра казалась бродяге очень знакомой. Он должен был вспомнить. Бродяга попытался. Вспоминать он не любил; один раз попытался, и, когда вспомнил, начались кошмары. Он не хотел, чтобы кошмары вернулись.
После одного особенно хорошего удара мяч подкатился к его ногам. Бродяга неуклюже наклонился, поднял мяч и отдал его мальчику, подбежавшему его забрать. Отдавая мяч, бродяга похвалил ребенка, но тут же пожалел, что не промолчал. Такое у него было правило. Молчи, не лезь не в свое дело. Ему стало тревожно; он развернулся и пошел своей дорогой.
Мальчик же вернулся к бабушке и маме, раздумывая над словами странного человека.
— Бабушка, — сказал он стоявшей на воротах Ханне, — тот дядя сказал кое-что очень странное.
— Какой дядя? — встревоженно спросила бабушка.
— Вон тот, на пляже. — Мальчик указал на набережную. — Ох, он уже ушел. Он сидел на той скамейке. Такой бородатый, с длинными волосами. Он отдал мне мяч и сказал странные слова.
— Что же он сказал? — Бабушка всерьез забеспокоилась.
— «Молодец, Сонни. Берегись крученых мячей». Что это значит?
От шока Ханна чуть не потеряла равновесие.
— Сонни? Он сказал «Сонни», ты уверен? Может, не расслышал?
— Нет, бабушка, он точно сказал «Сонни». А что это значит? — Видя тревогу бабушки, мальчик тоже заволновался.
— Не знаю, Марк. Правда не знаю. — Ханна нахмурилась, точно задумалась о чем-то, а может, нахмурилась от боли.
По пути домой они с Рэйчел обсудили странную встречу.
— Наверняка совпадение, мама. — В последнее время Рэйчел стала называть Ханну мамой, и это несказанно радовало их обеих.
— Возможно, — согласилась Ханна, — но крученые мячи… Когда Сонни было столько же лет, сколько Марку сейчас, мой отец любил мучить его, бросая крученые мячи, которые тот не мог отбить. Помню, Сонни это очень злило, но он поставил себе цель научиться их отбивать. И научился.
— А что такое крученый мяч? — спросила Рэйчел.
— Не имею понятия. В наших краях мальчиков часто называют Сонни, но с чего чужому человеку заводить разговор о крученых мячах? Да еще с Марком.
Мальчик и Аббатство — как они связаны? Он думал и не понимал. Осенним вечером на набережной прохожие попадались редко и видели в нем лишь бродягу, одетого в обноски и бормочущего что-то себе под нос. Бродяга шел вдоль берега к замку.
Он хотел вспомнить, но боялся. В То Время мальчика еще не было, в этом он не сомневался. Так как же мальчик связан с Аббатством? То Время слишком его пугало, он не хотел о нем вспоминать, хотя в последнее время кошмары отступили. Иногда ему казалось, что он никогда не разгадает загадку Того Времени, не узнает, что было до него и что случилось потом. Он помнил Место; вспоминать о нем было легко, ведь после этого его не преследовали кошмары. Помнил он и путешествие, долгий путь, который он проделал после того, как ушел из Места, но большая часть его прошлого все еще находилась под замком в той части сознания, куда он никак не мог и не осмеливался проникнуть. Воспоминания путались, всплывали обрывками. Он нашел Аббатство, но не обнаружил там ответов. Маленькая деревушка и развалины монастыря оказались точно такими же, какими он их нарисовал. Он также помнил разочарование, которое испытал, поняв, что искал совсем другое. И новую надежду, что зародилась в нем в Тирске, когда он увидел рекламный плакат.
Он не знал, в чем причина, но, увидев плакат, понял, что должен дойти до Скарборо. Непонимание мотивов его не слишком беспокоило; он же не знал, зачем пришел в ту маленькую деревушку, почему ему необходимо было увидеть Аббатство, зачем он раз за разом рисовал один и тот же пейзаж.
Кажется, его ум пытался связать воедино обрывочные части головоломки. Но откуда ему знать, что эти части складываются правильно? Что, если в голове его что-то замкнуло и память отправляет его в бесплодные путешествия по случайным местам? Аббатство. Скарборо. Когда он дошел до этих мест, лишь что-то очень смутное всколыхнулось в памяти.