Отправившись на поиски вдоль мыса, Джеймс заметил, что, пока он был в доме, небо потемнело и свирепые тучи нависли над морем, грозясь пролиться дождем. Он дошел до конца мыса Полумесяц, до самой Фалсгрейв-роуд, когда внезапная ослепительная вспышка раздвоенной молнии осветила небо впереди. Уняв минутную дрожь, он заметил вдалеке маленькую фигурку. Хотя из-за нависших облаков стало слишком темно и трудно было сказать наверняка, Джеймс почти не сомневался, что перед ним его потерявшаяся сестра. Но не успел он ее окликнуть, как девочка скрылась во мраке и побежала к центру города. Тихо выругавшись себе под нос, Джеймс почувствовал на лице и руках первые тяжелые капли дождя и поспешил вслед за ней.
Дождь усилился. Джеймс остановился и вгляделся в пустынную улицу, ведущую к железнодорожной станции. На улице никого не было. Он быстро обернулся, убедившись, что Ада не пошла в другую сторону. Убыстряющийся темп дождя вторил ускоренному биению его сердца. Он ссутулил плечи, покрепче запахнул куртку и угрюмо зашагал к центру города. Через сто ярдов сильный дождь сменился беспощадным ливневым потоком; с силой бьющиеся о булыжную мостовую струи разлетались миниатюрными фонтанами. Джеймс вмиг промок насквозь. Забыв о поисках, он бросился бежать к ближайшей парадной, где обычно собирались кебмены. На пути к укрытию сквозь пелену дождя он заметил фигурку, бегущую через дорогу с явным намерением спрятаться за той же дверью. Это была девушка, но не Ада; его сестра была намного ниже ростом. Приблизившись, Джеймс, забыв о собственном благополучии, снял куртку и набросил девушке на голову и плечи. Вместе они пробежали оставшиеся пятьдесят ярдов до укрытия.
За дверью Джеймс забрал у девушки куртку и встряхнул ее; капли разлетелись во все стороны. Он огляделся. В парадной никого не было, хотя россыпь окурков на полу и слабый запах никотина и мочи указывали на недавнее присутствие кебменов. Лишь осмотревшись, он повернулся к своей подруге по несчастью. Его глаза удивленно округлились, когда он узнал девушку, смотревшую на него с глубоким беспокойством.
— Элис, — запинаясь, поздоровался он, — я вас не узнал.
— Благодарю за помощь, мистер Джеймс, — ответила девушка. — Вы поступили очень по-джентльменски, отдав мне куртку, но взгляните на себя, вы промокли насквозь.
Это была самая длинная фраза, которую он когда-либо от нее слышал. Его волновала ее близость и ситуация, в которой они вместе оказались. Пульс участился. Элис опустила руку в карман пальто и достала маленький платочек, промокнула ему лицо и волосы, но крошечный льняной лоскут моментально пропитался водой, и помощь ее оказалась бесполезной. Но ее прикосновение лишило Джеймса всякого контроля над собой; он взял ее за тонкое запястье и притянул к себе. Сжав ее на мгновение в объятиях и заглянув в ее ярко-голубые глаза, он обвил ее тонкую талию другой рукой, а затем, не в силах противиться нахлынувшим чувствам, поцеловал долгим и страстным поцелуем. На миг ему показалось, что Элис ответила на поцелуй, но вскоре она начала сопротивляться и сдавленно протестовать, и он внезапно осознал всю тяжесть своего поступка.
Он отпустил ее и отстранился, покраснев от стыда и смущения.
— Элис, прошу меня простить. Это было недопустимо. Не знаю, что на меня нашло, но вы… вы так красивы, и капли дождя в ваших волосах… Умоляю, пообещайте меня простить.
Последовала долгая пауза, прежде чем Элис ответила, как всегда, спокойно и ласково, без тени упрека в голосе:
— Разумеется, я прощаю вас, Джеймс. Взгляните, дождь прекратился; не пора ли нам возвращаться?
Джеймс выглянул из-под навеса и обнаружил, что дождь кончился так же быстро, как начался. Он вдруг вспомнил, как здесь оказался.
— Я искал Аду. Негодница куда-то убежала, а я обещал матери ее найти.
— Хотите, я вам помогу? — вызвалась Элис.
Искушение согласиться и провести время с Элис почти одержало верх, но Джеймс устоял.
— Вам лучше пойти первой. Люди могут подумать что-нибудь не то, если мы придем вместе.
Элис кивнула и на прощание сказала слова, которые Джеймс потом долго не мог стереть из памяти:
— Думаю, нам лучше забыть о том, что случилось, Джеймс. — Она слегка коснулась его руки и ушла.
Лишь много позже, когда у Джеймса появилась возможность спокойно поразмыслить о случившемся — а забыть об этом, как просила Элис, он оказался не в состоянии, — он вспомнил, что, прощаясь, она назвала его Джеймсом, а не мистером Джеймсом. Он также вспомнил, как она коснулась его руки, и, хотя полной уверенности быть не могло, чем больше он об этом думал, тем больше убеждался, что на короткий миг, прежде чем Элис осознала, что происходит, она все же откликнулась на его поцелуй с такой же горячностью.
Он нашел Аду на Фалсгрейв-роуд, когда повернул обратно. В отличие от брата, девочка совсем не промокла и заявила, что заскучала на празднике и решила прогуляться. Пошел дождь, и она укрылась в дверном проеме под козырьком. Ее голос был угрюмым и неприветливым.
Ада не сказала, что козырек, под которым она пряталась от дождя, находился почти напротив двери, за которой укрылись Джеймс и Элис. Не стала она объяснять и причин своей угрюмости. Все время, пока Джеймс и Элис были в парадной, Ада не сводила глаз с двери, за которой скрылся ее брат и служанка. На ее лице отобразились чувства, совершенно новые для маленькой девочки, и она не могла их объяснить. Несмотря на юный возраст и незрелость, она испытывала стыд, примешивающийся к этим чувствам, и понимала, что никогда не сможет признаться в истинной причине своего несчастья. Тайное восхищение Элис вызывало у нее чувство вины, и с этой виной ей предстояло справляться в одиночку.
Глава седьмая
Дождь, хлынувший в день праздника в саду, не прекратился и ночью и ознаменовал конец долгой череды погожих дней. Остаток недели и еще некоторое время спустя над Скарборо гремели свирепые грозы с молниями, громом, ливневыми, почти муссонными дождями и периодическим градом. Но для семейства Каугиллов и его ближайшего окружения лето выдалось штормовым и в переносном смысле.
Джеймс и Конни пробыли в Скарборо всего неделю, когда Каугиллам-старшим — Солу и Эстер — пришлось прервать пребывание на мысе Полумесяц. Телеграмма пришла, когда семья готовилась идти на пикник; Генри принес ее в гостиную на серебряном подносе, но вручил не Альберту, а Солу. Сол поспешно разорвал конверт, пробежал глазами строки и побледнел.
— В чем дело, Сол? — испуганно спросила Эстер.
— Этель заболела. Нам нужно тотчас возвращаться. Что с ней, не пишут, но, похоже, дело серьезное.
Новость заставила всех приуныть: дети обожали сестру Альберта, но что с ней стряслось, Сол и Эстер узнали, лишь вернувшись в Западный райдинг.
Этель заведовала яслями и начальной школой Грейт-Хортон. В последнюю неделю семестра она часто жаловалась на плохое самочувствие. У нее болела голова, поднялась температура и возникло гриппозное состояние: ее бросало то в жар, то в холод. К симптомам присоединилась боль в горле и периодические головокружения. К моменту возвращения Сола и Эстер на Пил-сквер врач, не в силах поставить диагноз, поместил Эстер на карантин в инфекционную больницу. Персонал больницы пустил родителей к Этель после больших колебаний, и Сол и Эстер обнаружили дочь в полуобморочном состоянии; даже когда та приходила в себя, ее сознание нельзя было назвать ясным.
К тревогам Альберта о здоровье сестры добавились новые домашние заботы; как-то вечером он сел обсудить их с Ханной. Джеймс повел Сонни на песчаный пляж на южном берегу поиграть в крикет, а девочки разошлись по комнатам.
— Все разом навалилось, — пожаловался Альберт жене. — Сначала заболела Этель, теперь Цисси. В начале лета, когда стояла ясная безоблачная погода, она вроде бы пошла на поправку, но после юбилейных торжеств ей снова стало хуже. И Ада… в толк не возьму, что творится с этой девчонкой. Слоняется по дому с мрачным видом и чуть ли на людей не бросается, стоит им с ней заговорить. Джеймс вроде здесь, но все время витает в облаках. Словно спит наяву и приходит в себя, только когда Ада начинает к нему цепляться. А она почему-то чаще других выбирает его своей жертвой. Только Конни ведет себя нормально, да и малыш Сонни.
— Я тоже заметила странное поведение Ады, но никак не пойму, в чем проблема, — согласилась Ханна, — а Цисси нужно отвести к врачу. Она так давно хворает, что это не может быть просто реакцией на погоду.
Ханна вдобавок переживала за ухудшающееся здоровье своей сестры Гермионы. По подсчетам, родить та должна была в начале ноября, но все указывало на то, что сестра вряд ли доносит ребенка до срока.
Обыкновенно в таких обстоятельствах Альберта утешала работа, служа отдохновением или по меньшей мере отвлекающим фактором от домашних забот. Но сейчас даже этого утешения у него не осталось. Торговля шла плохо. К переизбытку шерсти на рынке добавилось снижение спроса, и цены на сырье упали. Тем летом впервые в истории фирмы выдалась катастрофическая неделя, когда не поступило ни одного заказа.
Филип Акройд занимался делами шерстеобрабатывающей фабрики, планируя в дальнейшем передать управление Эрнесту Каугиллу; Майкл Хэйг погряз в бракоразводном процессе, полном взаимных обид и претензий, и вышло так, что летом тысяча восемьсот девяносто седьмого года руководство фирмой легло почти целиком на плечи Альберта. Несмотря на спад в торговле, грозивший затянуться надолго, «Хэйг, Акройд и Каугилл» располагали огромными резервами. Склады их не были перегружены сырьем, так как Альберт предвидел тяжелые времена и в последнее время закупал в Южной Америке, Южной Африке, Австралии и Новой Зеландии намного меньше шерсти, чем десять лет назад, когда в шерстяной промышленности царили безмятежные дни. Закупки помогали поддерживать запасы на минимальном уровне, отвечающем снизившимся запросам немногих оставшихся заказчиков.
К сентябрю тревоги Альберта частично улеглись: Джеймс и Конни вернулись в школу, а для Ады настало время первого семестра в школе-интернате. Сестра Альберта Этель пошла на поправку, и, хотя восстанавливалась не так стремительно, как заболела, врачи тем не менее посчитали ее состояние удовлетворительным. Филип передал часть своих обязанностей по управлению фабрикой Эрнесту Каугилл