Присутствие Элизы и Каролины в качестве носительниц шлейфа ознаменовало собой еще одну небольшую победу Наполеона. Обе они заявляли, что ничто не сможет заставить их выполнять такую унизительную обязанность. Вот уже в течение девяти лет Бонапарты вели войну против ненавистной Креолки, женщины, которая не только могла похвастаться набором великолепных бриллиантов, украшавших ее, но и располагала семьюстами платьями и двумястами и пятьюдесятью шляпками, женщины, которая завоевала доброжелательное отношение армии и народа, чего им никогда не удалось бы сделать, и которая стояла между семьей и источником необъятных богатств и абсолютной власти. Наполеон молча выслушал их упреки, а затем спокойным голосом предоставил им четкий выбор: либо они примут участие в коронации как носительницы шлейфа Жозефины, либо совсем не будут в ней участвовать. Обе сестры немедленно сдались.
За два дня до церемонии возникли некоторые опасения за Жозефину, но она сама их спровоцировала, и это был хитро рассчитанный риск. Жозефина информировала Папу, что не была замужем с точки зрения Церкви, так как ее поспешная гражданская церемония в мэрии восьмого округа в мартовскую ночь 1796 года не сопровождалась религиозным обрядом. С учетом этого она поставила вопрос о своем праве быть коронованной на следующий день в соборе Парижской Богоматери. Его святейшество, которого, должно быть, удивило, почему Жозефина столь поздно решила исправить свою ошибку, немедленно организовал частное религиозное бракосочетание в Тюильри, и Наполеон, призванный занять свое место в качестве жениха через девять лет после первоначальной свадьбы, протестовал и ворчал, но в конце концов уступил с хорошей миной на лице. Дядюшка Феш выступал в роли хозяина в присутствии двух свидетелей, и Жозефина, внешне расстроенная, но внутренне торжествующая, вернулась в свои апартаменты, чтобы осмотреть туалет для коронации, сознавая, что отныне будет действительно очень трудно сместить ее как жену и императрицу.
В ночь коронации Наполеон и Жозефина ужинали в одиночестве, и в игривом настроении он посоветовал ей сесть за стол облаченной в маленькую корону, которую он сам надел ей на голову немного раньше в тот же день. Это был маленький жест, который означал многое, возможно, окончательную победу над семьей.
Летиция, мадам матушка, была вызвана, чтобы принять участие в церемонии, но она не приехала, предпочитая продемонстрировать миру верность своему сосланному сыну Люсьену и его жене, которую она отказывалась сбрасывать со счета. Полагая, что последующие поколения могут счесть отсутствие его матери многозначительным, Наполеон проинструктировал своего официального художника Давида вписать лицо матушки среди лиц других родственников, окружавших трон в соборе Парижской Богоматери. Приблизительно в это время кто-то, малознакомый с этой гордой, неулыбчивой корсиканской женщиной, спросил ее, не была ли она поражена теми продвижениями, которые осуществили в мире ее сыновья и дочери. «Все это очень хорошо, пока все продолжается», — отвечала престарелая дама на своем итальянизированном французском языке.
Вопрос о преемственности казался в данный момент урегулированным. Наполеон любил нянчить Наполеона Шарля, теперь уже двух лет от роду, на своих коленях, но Луи, его отец, не был польщен этим. Поддержанный Жозефом, он поклялся, что не станет стоять в стороне и спокойно взирать, как его и Жозефа обходит в наследовании его же собственный ребенок. Наполеон не нажимал в этом вопросе. Взрывы его негодования в отношении братьев и сестер становились менее частыми, поскольку он льстил себя надеждой, что научился обращаться с ними. Он был уверен, что, если потребуется, Жозеф и Луи могут быть поставлены на колени, и он серьезно не волновался о безответственном малютке семьи, теперь пролагавшем себе путь по пыльным дорогам Испании, в то время как его жена, миссис Патерсон, плыла в Голландию, чтобы ждать там вызова к императорскому двору. Люсьен все еще оставался серьезной проблемой, но даже он мог бы быть подкуплен после пребывания около года или двух в ссылке. Полина навлекала на себя скандалы и вообще вела себя как пустопорожняя девица, какой она всегда и была, но за Полиной никогда не водилась любовь к интригам, ей была свойственна лишь опрометчивость и экстравагантность, а как муж Жо-зе-фины, Наполеон приобрел опыт общения с женщинами, обладающими такими качествами.
Что же касается Элизы, то она периодически жаловалась, что ей мало уделяют внимания, поскольку она вышла замуж за тупого человека, но теперь, когда стало ясно, что у Баччиоки никогда не получится карьеры солдата, он всегда мог получить гражданскую должность, где почитался бы за важного человека, но не причинял бы какого-либо вреда империи. Каролина и ее напыщенный муж Мюрат продолжали раздражать Наполеона, но приближалась война, и Мюрату предстояло вскоре быть занятым на театре военных действий, а он уже знал, как обращаться с Каролиной, когда она становилась слишком требовательной. Вскоре после коронации, когда она и ее муж увидели Наполеона, играющего с маленьким Наполеоном Шарлем, и услышали, как он спросил: «Знаешь ли ты, малыш, что тебе грозит опасность однажды стать королем?» — Мюрат вскричал: «А что будет с моим мальчиком? Что будет с Ахиллом?» Наполеон ответил нарочито снисходительно: «Ахиллом? О, могу сказать, что из маленького Ахилла выйдет хороший солдат!»
Между тем оставалось выполнить неприятный долг. Жером должен был подчиниться дисциплине и раз и навсегда отказаться от своей буржуазной американской девицы, которую он вез по всему пути от Балтимора. Наполеон написал своей матери, отмечая, что «глупый парень прибыл в Лиссабон с женщиной, с которой жил», и были распространены инструкции отказывать «мисс Патерсон» в высадке на берег во Франции или на дружественных территориях. «Если же она попытается уклониться от этих приказов и появится где-нибудь еще, она будет препровождена в Амстердам и помещена на борт первого же судна, отправляющегося в Америку». Что же касается «того молодого человека», он должен проехать прямо в Турин через Перпиньян, Тулузу и Гренобль, а затем сообщить о себе из Милана, куда ему будет направлен ультиматум лично императором. «Я не стану проявлять к нему милосердия, — продолжал Наполеон, — если он не будет расположен смыть бесчестие, которым запятнал мое имя, отвергнув пристрастие к этой никудышной женщине, я полностью откажусь от него и, возможно, сделаю из него пример, чтобы обучать молодых офицеров святости военной службы и показывать им, сколь чудовищно будет преступление, которое они совершат, если предпочтут бабу флагу!»
Близ Трухильо в Испании Жером встретил нескольких земляков, одним из которых оказался старый друг его семьи. Лоретта Пермон, теперь мадам Жюно, сопровождавшая своего мужа со специальной миссией в Португалию, поразилась, когда Жюно пришел к ней с сообщением, что только что встретил Жерома Бонапарта, направлявшегося в Милан. Жюно, сердечный человек, глубоко переживал за этого парня и пригласил его на завтрак, но Лоретта была расстроена, обнаружив, что она принимала человека, совершенно отличного от того молодого весельчака, которого она встречала в доме своей матери в Париже. Его живое выражение лица, как заметила она, сменило отражение печальной меланхолии, в нем явно происходила страшная борьба с собственным самосознанием. Когда же Жюно стал убеждать его забыть американскую девицу и заключить мир с императором, Жером вспылил: «Даже при признании, что я совершил ошибку, на чью же голову падет наказание? На голову моей бедной, невинной жены! Наверное, мой брат не станет приводить в ярость чувства одной из наиболее уважаемых семей в Америке!» Затем он показал миниатюрный портрет Елизаветы. И Жюно, который недавно был влюблен в Полину Бонапарт и разочаровался в ней и которому вскоре предстояло стать жертвой ее сестры Каролины, сделал замечание о схожести этой девушки с сестрами Жерома. «Я лишь хотел бы, чтобы мой брат согласился повидать ее, — добавил Жером. — Если он это сделает, то, по моему убеждению, ее триумф станет столь же полным, как и у жены Люсьена Кристины, которую император отвергал, но в конечном счете она ему понравилась, так же как и другие его невестки». Жюно ничего не сказал на это, сознавая, что перспектива приведения в ярость уважаемой в Америке семьи не удержала бы императора от неприятия его невестки, которую он не одобрил с первого раза. Прошли те дни, когда он мог себе позволить делать лучшее из плохой работы, как это произошло с Кристиной Бойер, и это вполне подтверждалось его отношением ко второй жене Люсьена.
Жером достиг Турина 24 апреля. Он, вероятно, спешил по отвратительным дорогам Испании, так как преодолел расстояние за пятнадцать дней. Из Турина он послал жалобное воззвание к своему брату, а затем прибыл в Италию, ожидая его коронации в качестве итальянского короля. Но Наполеон отказался принимать его до того, как он даст обещание, что готов уступить. В течение одиннадцати дней Жером рассматривал альтернативу: безоговорочная капитуляция или ссылка и возможный арест как дезертира. В конечном счете, упомянув о «душевных оговорках», он сдался, и Наполеон позволил ему продолжить путь в Александрию. В письме, написанном ему из этого города, Наполеон указывал: «…в твоем поведении нет таких ошибок, которые бы не сглаживали в моих глазах твое искреннее раскаяние. Твой союз с мисс Патерсон ничего из себя не представляет и по религии, и по закону. Напиши же ей и скажи, чтобы она возвращалась в Америку. Я предоставлю ей пенсию в 60 000 франков пожизненно при условии, что она ни в коем случае не будет носить моего имени, на которое у нее нет никаких прав, поскольку ее брака не существовало. При аннулировании таким образом твоей женитьбы по твоей собственной воле я восстановлю к тебе свою дружбу и, возможно, те чувства, которые я испытывал к тебе со времени твоего детства». В тот же день Наполеон написал Элизе, а также морскому министру, информируя их обоих, что Жером признал свою ошибку и что Елизавета теперь дезавуирована.