Жозеф знал о том, что затевается. В предыдущем году он имел длительный разговор с Наполеоном об испанских делах и был также осведомлен, что за два месяца до байоннской авантюры его брат предлагал испанский трон Луи. Перспектива правления Испанией последовательно представала перед тремя членами семьи Бонапарта, поскольку этот вопрос был на имперской повестке дня еще во время неудавшегося разговора с Люсьеном в 1807 году. Люсьен отказался платить такую цену за возвращение в семейный круг, а Луи уже более чем достаточно сделал для марионеточного суверенитета в Голландии, но Жозеф был более гибким, чем кто-либо из них. Доказав свой успех в Неаполе, он приобрел уверенность в себе, а также заслужил похвалу Наполеона.
Не так уж давно Жозеф прогуливался по улицам Парижа «в коричневом сюртуке и круглой шляпе», с ностальгией разглагольствуя о Республике, единой и неделимой, но за последующие два года он смягчился, и перспектива замены трона небольшого государства на королевство более крупное, чем Франция, вводила его в искушение. У него довольно удачно шли дела с беспечными неаполитанцами, и он был уверен, что также хорошо сможет освоиться в Испании. Для его брата католическая вера была всего лишь инструментом, но Жозефу религия представлялась более серьезным делом. Он не был фанатиком, но тешил себя мыслью, что больше симпатизировал фанатизму, чем многие французы, которые были свидетелями упразднения религии во Франции. Его дружелюбие и широкие познания в дипломатии могли способствовать тому, чтобы убедить испанцев, что они будут куда более счастливы под управлением благожелательного иностранца, нежели под управлением молодого негодяя вроде Фердинанда или рогоносца Карла, почти столь же слабоумного, как незаконнорожденный выдвиженец Годой. И вероятно, он был прав в своих предположениях. Имелось лишь одно обстоятельство, которое Жозеф, раскрывая полученную в Неаполе депешу, не принял во внимание. И его нельзя винить за такой недосмотр. Кое-кто с неограниченным опытом в политике пришел к той же недооценке, полагая, что война против Испании (если бы испанцы были настолько глупы, чтобы обидеться на такую подмену) была бы еще одной войной против недееспособного архаичного правительства. Приняв такую оценку как аксиому, Наполеон, вероятно, совершил величайшую одностороннюю ошибку в своей карьере, так как не смог учесть разнообразные факторы, по которым Испания отличалась от мест проведения предыдущих кампаний в Италии, Германии, Польше и Египте. Начать с того, что сама местность создавала невообразимые трудности для передвижения войск и снаряжения, так как в стране не нашлось бы и двух хороших, покрытых щебенкой, дорог. Но отсутствие дорог не было единственным препятствием для завоевания Испании. Еще менее подходящими для этого были сами люди, погрязшие в жестокостях, вековой нужде и фанатизме и объединенные свирепой ненавистью к еретикам, особенно к тем, которые заточили в тюрьму его святейшество Папу и лишь недавно открыли свои церкви. На протяжении многих столетий Испания управлялась отвратительно, и постороннему наблюдателю представлялось, что уже ничего не осталось от храбрости и предприимчивости, которые сделали испанцев властелинами половины мира. Французам пришлось быстро обнаружить, что национальная гордость пылала в сердце каждого испанца и что священнослужителям не составило бы труда превратить тлеющие угли в жаркое пламя, которое обожгло бы каждого француза, решившегося ступить на полуостров. Им пришлось также познать, что испанский фанатизм, подогретый войной против мавров, которые столетиями оккупировали Испанию, привел к становлению испанского характера, способного превратить полуумирающих крестьян и ремесленников в самую безжалостную и мобильную партизанскую армию, с которой французам, при всем их богатом военном опыте, никогда не приходилось сражаться. Фердинанд мог быть предполагаемым отцеубийцей, Карл — почти слабоумным, Годой — незаконнорожденным авантюристом, но, по крайней мере, все эти трое были испанцами и хорошими католиками, в то время как французы были чужеземцами и атеистами и как таковые не заслуживали никакой пощады ни в этой, ни в последующей жизни.
Сообщения о произошедшем в Байонне незамедлительно достигли Мадрида, где Мюрат со своим блестящим штабом вызывал большую суматоху среди населения, которое пребывало в восторге от подобных показов на публике и не имело причин с подозрением рассматривать этих колоритных визитеров. Новости, распространявшиеся в городской толпе приезжавшими с северо-востока, были подобны факелу, поднесенному к пороховому складу. Не дожидаясь оглашения имперского бюллетеня с представлением их нового повелителя, короля Жозефа, город взорвался, и свирепость, проявленная толпой, послужила для французов первым уроком той войны, которую они теперь развязали. Французские солдаты, прогуливавшиеся по улицам, были окружены, избиты камнями, исколоты ножами, растерзаны на куски, и через несколько часов Мюрат уже имел дело с полномасштабной революцией. Яростный гнев по поводу происходившего ни в коей мере не ограничивался столицей. Вскоре уже половина населения страны взялась за оружие, так как революция, подобно горящей траве, распространялась от одной провинции к другой. Уже через неделю Астурия, Наварра, Старая Кастилия, Галиция, Валенсия, Мурсия и Арагон были охвачены пламенем. Французские офицеры, совершавшие объезды своих постов, находили поставленных там солдат удушенными и заколотыми, курьеры, подвергавшиеся нападениям из засад, бывали распятыми или сваренными в нефти, изолированные подразделения расстреливались снайперами из мушкетонов, заряженных иглами и металлическим ломом. К удивлению вторженцев, даже смехотворная испанская хунта объявила тотальную войну победителям под Маренго, Аустерлицем, Йеной и Фридландом.
Мюрат быстро и эффективно расправился с революцией в Мадриде. За двенадцать часов он очистил улицы, расстрелял главарей и занял все стратегические точки города. Затем, рассматривая себя в качестве следующего короля Испании, он действовал с большой осторожностью и, вопреки тяжелым приступам колик, вызванных выпивкой слишком больших доз испанского вина, держал город в жестоких тисках, ожидая подхода подкреплений. Когда же депеши достигли столицы, он был расстроен не столько слухами о формировании испанской армии, сколько тем, что ему все же не придется стать королем Испании и что Жозеф уже находится на пути к югу. Мюрату, чуть не потерявшему рассудок от разочарования, было предложено сделать выбор из утешительных наград. Он мог принять вакантный трон Жозефа в Неаполе либо завоевать себе королевство в Португалии и стать королем Северной Лузитании. Мюрат не замедлил принять решение. Британские экспедиционные силы уже высадились в Португалии, и потерпевший поражение генерал Жюно, бывший любовник жены Мюрата, по условиям перемирия был переправлен обратно во Францию на британском транспорте. Мюрат выбрал Неаполь и благополучно выехал с полуострова, тогда как большинству его сподвижников-маршалов предстояло растерять свои блестящие репутации на полях сражений необъявленной войны, которая продолжалась шесть лет.
Об отречении Жозефа от трона в Неаполе объявили в середине июля, и 31-го числа того же месяца неаполитанцам было заявлено, что их новым королем станет сын гасконского содержателя гостиницы, а также маршал Франции, зять Наполеона, великий герцог Берга и Клевеса, главный адмирал. Каролина была в восторге. Более года ей приходилось стоять за кулисами политики и отдавать предпочтение своей простоватой невестке Жюли, дочери мыловара, которая была королевой, в то время как сама Каролина оставалась великой герцогиней. Даже Жером, малыш семьи, уже несколько месяцев носил корону, а Полина, которая была слишком ленива для организации бала, стала княгиней еще в 1803 году. Каролина твердо решила, что она покажет себя такой королевой, которую неаполитанцы никогда не забудут, и королевская чета ушла с головой в работу по превращению своего двора в самый яркий камень в императорской диадеме. При этом они сделали его слабейшим звеном в той цепи, которую Наполеон растянул вокруг Европы, но тогда это было невозможно предвидеть.
Для Жозефа, человека наблюдательного, не потребовалось много времени, чтобы оценить степень своей общественной поддержки в Испании, и его уроки начались с первоначального путешествия в столицу. Когда Наполеон информировал его, что собирается сменить Бурбонов в Мадриде, он представил Жозефа группе прирученных испанских грандов, которые были покорены еще до появления императорского плана, но во время продвижения нового короля через Северо-западную Испанию даже для слуг и барабанщиков стало очевидным существо испанской поговорки того времени: «Жозеф мог бы положить испанскую корону себе в карман, но ему никогда не удастся преуспеть в том, чтобы надеть ее себе на голову». Жозеф тогда прямо писал своему брату: «Никто не говорил вашему величеству реальную правду… Остается фактом, что ни один испанец не находится на моей стороне. У меня здесь нет ни одного поддерживающего меня человека, за исключением тех, кто сопровождает меня». Это подтвердилось в тот момент, когда новый король въехал в свою столицу. Подобно средневековому владыке, он великодушно разбрасывал деньги в безмолвные толпы, но они оставались лежать там, где упали. Он образовал свой двор, но с настроением человека, вступающего во владение домом, возведенным на огнедышащем вулкане, и через несколько дней вулкан пришел в действие. Начали поступать новости о народных восстаниях по всей стране. И они не были сокрушены с такой же легкостью, с какой Мюрат разогнал мадридские толпы. Генерал Дюпон, окруженный близ Байлена с восемнадцатью тысячами человек, малодушно сдался плохо подготовленной армии кастонцев. Французская армия при жизни целого поколения не переживала такой катастрофы, и приливная волна самоуверенности прокатилась через полуостров и через Пиренеи в плененную Европу. Маршал Бессьер, бывший парикмахер, нанес поражение испанским армиям на поле боя, но из-за малодушия Дюпона вынужден был отступить, а у Жозефа не было никакого желания оставаться в своей новой столице без военной поддержки. Не будучи никогда военным и уже начиная сомневаться в мудрости смены Неаполя на Мадрид, новый король сбежал в Виторию. Его новый двор увязался за ним. Правление продолжалось всего лишь десять дней.