торого в Тюильри наблюдало свыше сотни вельмож, это обеспечил, по крайней мере все так полагали.
Из всей семьи король Жозеф все еще путался в Испании, бывший король Луи пребывал в дурном настроении в Австрии, Люсьен был пленником в Англии, король Жером изыскивал средства для получения и траты денег в Вестфалии. Из девиц Бонапартов Элиза занималась строительством дорог и осмотром своей миниатюрной армии в Тоскане, Полина принимала ванны и выбирала платья в Риме, Каролина ссорилась со своим мужем в Неаполе. Одна лишь мадам матушка размышляла о будущем во французской столице, подкапливая деньги и задаваясь вопросом о том, когда все это закончится, а если так произойдет, то можно ли будет снова потребовать возвращения ее оливкового сада на Корсике.
Сообщение о рождении короля Рима дошло до Жозефа в Мадриде 29 марта, и оно мало чем ободрило его. Три года пребывания королем Испании отбили у него вкус к исполнению обязанностей монарха. Он и раньше в течение двух лет правил как король, еще до вступления на эту ужасную землю, но корону Неаполя было намного легче носить. Жозеф был подавлен и безнадежно жалок, так как обстановка, в которой он очутился, была не только унизительной, но и причиняла страдания этому по сути своей терпеливому человеку. Испания все еще оставалась расчлененной на военные регионы, и в каждом из них корыстолюбивые авантюристы, вроде маршала Сульта и маршала Виктора, или же хитрые солдаты-государственники, вроде маршала Массены и маршала Сюше, относились к королю с меньшим уважением, чем к активным партизанам типа Мина и Эмпецидадо. Они правили эффективно и деспотично в соответствии со своими характерами, но все как один они взымали налоги, убивали или миловали повстанцев, грабили церкви, сжигали деревни, жаловали дворянство коллаборационистам и вообще вели себя так, будто не было такой личности, как король Жозеф, правивший в Испании.
Рассматривая такую ситуацию, Жозеф, человек честный, достойный, почти рыдал от отчаяния и посылал в Париж письмо за письмом с призывами что-либо сделать для выправления такого анархического положения дел. Курьеры из Парижа (те, которые действительно прибывали в Мадрид, а не оставались на дороге с перерезанным горлом) привозили ему мало утешительных сообщений. Наполеон, казалось бы, забыл об Испании, и когда он в общих чертах думал о ней, то проявлял больше доверия к профессиональным военным вроде Сюше, чем к своему брату Жозефу. Он лаконично обещал рассмотреть положение дел и, быть может, предпринять какие-то меры, когда это будет возможно, но его обещания никогда не подтверждались делами. В марте, когда Массена откатился от Торрес-Ведраса с армией полуумирающих от голода людей, Жозеф написал своему брату: «Я, должно быть, заслужил свою участь, если пытаюсь продлить ее», а далее он рассуждал о том, как ему, подражая Луи, отречься от престола в попытке устыдить человека, который вовлек его в столь ужасающие беспорядки. К июлю он передумал и выбрал другой путь, поспешив в Париж с намерением предъявить императору лично свою жалобу и либо получить удовлетворение, либо немедленно уйти в отставку. Но он не ушел в отставку и не получил ни малейшего удовлетворения, так как Наполеон больше не был динамичным властителем-правоведом времен итальянской и европейской кампаний. Он наслаждался в первый раз в жизни домашним покоем преуспевающего дельца, который решил после второго брака передать управление своими сложными делами хорошо оплачиваемым чиновникам.
Два брата встретились в Рамбуйе, и Наполеон продолжал разглагольствовать о своем сыне и о том, какая это была удача, что Жозеф прибыл во время его крестин. Жозеф был настолько возмущен, что отказался присутствовать на этом событии, если только его брат не пообещает отобрать произвольную власть у маршалов в Испании и восстановить для него какое-то подобие правления. Наполеон над ним подшучивал, пребывая в примирительном настроении. Англичане, говорил он, уже признали Жозефа в качестве полноправного короля Испании и выведут свои армии из Португалии, как только испанцы примут его как суверенного владыку. Затем Франция признала бы независимость Португалии и борьба в Испании свелась бы к боям быков. Жозеф мало что воспринял из этих слов, доказывая, что, если бы всеобщее признание зависело от доброй воли испанцев, он был бы мертв задолго до того, как дом Бонапарта утвердился на троне. Сумрачным вернулся он на полуостров, где за время его отсутствия произошел поворот или целых два, как он и предполагал, к худшему. Веллингтон, получив подкрепление и хорошо снабжаемый с моря, а также поддерживаемый португальской армией, перешел через горы и внезапно набросился на две ключевые крепости Бадахос и Сиудад-Родриго. Сульт и Виктор продолжали осаду Кадиса без всякой надежды взять этот город. Сюше и Макдональд утвердились на востоке, и провинция Наварра полыхала. Маршал Мармон, старейший друг Наполеона, спустился на равнину, чтобы заменить Массену как высшего военного командующего на полуострове, но он так же мало обращал внимания на Жозефа, как и любой из его предшественников. Затем, еще больше ухудшая положение, Наполеон начал выводить части ветеранов из Испании, чтобы пополнить ими ряды огромной армии, которую он готовил для наступления на Россию. Маршалы и солдаты уходили счастливыми и были рады покинуть страну, где большие армии умирали с голоду, а мелкие подразделения оказывались растерзанными на куски. Их радость по поводу ухода из Испании могла бы быть более умеренной, если бы они знали, что уготовано им в России.
Летом 1812 года, когда Великая армия готовилась к российской авантюре, Веллингтон напал на Мармона под Саламанкой и нанес ему поражение. Король и его двор вновь были вынуждены эвакуировать столицу. К ноябрю они вернулись обратно, так как Веллингтон был азартным игроком, который всегда любил определенность. Еще до второго бегства и возвращения обратно Жозеф оставил надежду завоевать расположение своих подданных и в отсутствие жены, которая направилась на воды в Виши, позволил рычагам управления выскользнуть из его рук и утешился в объятиях любовниц. В марте следующего года он писал своему брату: «Сир, события обманули наши надежды. У меня не осталось шансов быть чем-либо полезным. Умоляю теперь ваше величество разрешить мне вернуть в ваши руки мои права на трон Испании, которые вы соизволили передать мне четыре года тому назад. Принимая эту корону, я не имел в виду никакой иной цели, кроме благополучия этой огромной монархии. Осуществить эту цель было не в моих силах. Умоляю ваше величество принять меня, как одного из ваших подданных, и верить, что у вас никогда не будет более преданного слуги, чем друг, которого вам дала природа».
Его мольба была отклонена. Вместо этого Жозеф был удостоен звания главнокомандующего всеми силами, оставленными в Испании, частично для того, чтобы потешить его чувство собственного достоинства, частично для того, чтобы удерживать его в ситуации, из которой он не смог бы выбраться, не будучи обозван трусом. Такая честь принесла ему еще больше разочарований. Победа Веллингтона под Саламанкой стала лишь первым из них.
Из четырех братьев Люсьен, несомненно, был самым счастливым и удачливым. В 1811 году у него все складывалось наиболее благополучно. Лишенный возможности потерять какой-либо трон и располагавший немалыми личными средствами, он стал жить как английский провинциальный джентльмен и сделал свой дом местом встреч ученых, астрономов и местных эсквайров с литературными и артистическими вкусами. Люсьен больше не был заключенным в подлинном смысле этого слова, и захватившие его люди относились к нему с глубоким уважением. После гордого отказа быть причисленным к врагам его брата он был переведен в замок Ладлоу и отдан под ответственность главы судебной и исполнительной власти Сейлопа. Ему разрешили передвигаться в пределах двухмильной округи замка. И там, в Ладлоу, он оказывал всяческое сопротивление уговорам англичан, которые на основании его истории повстанца рассматривали Люсьена как возможного ценного союзника. Тем, кто пытался заручиться его поддержкой против Наполеона, Люсьен с предельной ясностью выразил свою позицию: он не был прислужником Наполеона и не имел никакого желания быть включенным в ряды врагов его родной страны. Люсьен просил лишь одного — оставить его в покое и позволить заниматься многочисленными культурными интересами. Его не угнетало содержание в средневековой крепости, которая когда-то была домом злополучных детей Эдуарда IV. Через некоторое время тюремщики смягчились, Люсьену было разрешено покинуть замок и купить себе поместье в Торнгрове по дороге в Ворчестер. Вот там-то он и превратил свой дом в салон и студию, которые стали местом паломничества мелкопоместных дворян со всей округи. Имение, купленное у французского эмигранта, обошлось ему в 18 000 гиней, но он мог с легкостью позволить себе это и начал украшать дом некоторыми из фамильных портретов и сокровищами этрусков, которые привез из Италии. Люсьен и его жена были совершенно счастливы, и у них регулярно рождались дети, всего девять вместе с двумя дочерьми от первой жены Кристины. Всерьез заинтересовавшись астрономией, он купил себе огромный телескоп за 50 000 франков и установил его в своей личной обсерватории. Закончив работу над длинной эпической поэмой о Карле Великом, он написал драму, а потом и пару комедий, которые были поставлены в его частном театре перед аудиторией их двух сотен соседей. Его жена и старшие дети принимали участие в этих спектаклях, а Люсьен наблюдал за ними, отмечая, что, пожалуй, от этих скромных постановок можно было получить большее удовлетворение, чем от бал-маскарадов, устраиваемых его братом в Сен-Клу. Он проявлял большой интерес к образованию своих детей и при семейном таланте к администрированию каждым воскресным утром разрабатывал план их недельных занятий. Воскресные вечера посвящались концертам, исполнителями на которых выступали дети и гости. С учетом всего этого жизнь Люсьена представлялась вполне приятной, и среди его почитателей того времени был герцог Норфолкский и дочь Хершеля, знаменитого астронома. Насколько мог судить Люсьен, ему предстояло оставаться там на протяжении всей жизни. Война между Англией и Францией велась (с одним коротким перемирием) с 1793 года и, казалось, не было перспектив ее завершения. Он, должно быть, значительно смягчился со времени своей ссылки в Рим, так как заводил дружбу с мелкопоместными дворянами, которые бы пришли в ужас от его республиканских речей прошлого времени. Занимаясь сочинительством в Торнгрове, он вкладывал подобные речи в уста своих героев.