Ничего особенно катастрофического не происходило при крушении империи Наполеона. Как это уже отмечалось, все случилось не за две недели. Процесс распада со дней великого отступления до последнего акта, когда маршалы собрались перед своим господином в Фонтенбло, занял около восемнадцати месяцев. Но вероятно, самым ужасным аспектом этого падения была неизбежность, с которой завершающий акт обрушился на имперских назначенцев, на всех, кроме самого императора. Между декабрем 1812-го и апрелем 1814 года каждый офицер Великой армии и каждый солдат в гарнизонах между Эльбой и Дору не мог не заметить приближение гибели. Это могло бы занять год, или два, или пять лет, но это все равно случилось бы, и ничто не могло предотвратить распад. Мадам матушка достаточно давно предвидела его, и Каролина, самая политически грамотная из членов семьи, подозревала, что это могло произойти еще при ее жизни. Но теперь каждый знал об этом, и имел место своего рода фатализм отчаяния, который помог семье сплотиться, демонстрируя лояльность, которая отсутствовала в более счастливые дни. Только Каролина продолжала проводить свою уклончивую дипломатию, проталкивая вперед себя мужа, проявляющего к этому полужелание-полусопротивление. Среди других членов семьи не было и признаков предательства, а скорее некое подобие паники, случившейся в семье, которую быстро разбудили и сказали, что дом в огне. Их покровитель и кормилец мог взирать на них с симпатией, но больше ему ничего не оставалось.
Жером, танцевавший, блудивший, игравший на сцене и делавший долги в своей показной столице Касселе, был первым из Бонапартов, который узнал полную правду о российской катастрофе. Находясь ближе к главному потоку беженцев, чем его братья или сестры, он был осведомлен о происшедшем вскоре после того, как Наполеон проехал через Варшаву по пути домой. Сразу же раскрылись лучшие черты характера Жерома. Каролина могла бы использовать такую возможность, чтобы изводить своего ненадежного мужа разнообразными придирками, но Жером, почти во всех отношениях никудышный, эгоистичный, самодовольный глупец, вышел из этого длительного кризиса как человек, более достойный короны, чем кто-либо из его братьев и сестер. Как только он услышал, что Наполеон покинул армию под Сморгонью, он послал курьеров, чтобы перехватить его, но Наполеон отказался прервать свою поездку. У него не было времени для получения советов от младшего брата или для проявления симпатий к нему. Ему было важно добраться до Парижа, прежде чем подлинные размеры катастрофы станут достоянием публики. Вестфалия, как союзник, исчерпала свои возможности.
С тех самых пор, как Жером сложил с себя обязанности командира и вернулся в свою столицу, он вел себя как опозоренный сын, скрывающий свой стыд в вихре удовольствий. Он перенес свое внимание на множество новых любовниц, втянул свою страну в новую задолженность, стал продвигать план строительства оперного театра в Касселе и запустил руку в сундук местной армии, чтобы нанять дорогостоящую труппу певцов, которые должны были появиться на сцене в вечер открытия нового театра. Теперь эта затея закончилась или почти закончилась. Новый год в Касселе всегда был периодом развлечений с целым раундом маскарадов, банкетов, спектаклей и карнавалов, в которых король, королева и придворные играли ведущие роли. Но во время карнавального сезона 1813 года в Касселе было очень немного приемов, так как каждый человек там знал, что если даже Франция и выживет, то с Вестфалией будет покончено. Казаки, а за ними и царские армии двигались в западном направлении, а Кассель лежал у них на пути. Наполеон, работавший в Тюильри по восемнадцать часов в сутки, прилагал титанические усилия, чтобы создать и оснастить новую армию, заменив сотни тысяч потерянных в России. Он срочно рекомендовал Жерому поспешить с фортификацией Магдебурга, а затем любой ценой удерживать его. В первый и единственный раз за время их взаимоотношений император послал Жерому большую сумму денег еще до того, как она была востребована, не забивая голову заботой о безопасности ее передачи. Но он опоздал со своей импровизацией. Вестфалия была полностью очищена от мужчин, и в стране едва ли хватило бы денег, чтобы заложить фундамент для бруствера или для навесной стены в Магдебурге. 4 марта, менее чем через три месяца после того, как остатки Старой гвардии втащились в зимние квартиры, казаки въехали в Берлин, и Пруссия уже была готова сбросить маску нейтралитета. Шесть дней спустя Жером ради безопасности отослал королеву в Париж.
Пока что времена были опасными, но не безнадежными. Жером, отправивший жену в безопасное место, недооценивал способности брата к восстановлению своих сил, а этим же занимались и его противники, собравшиеся теперь на равнинах Саксонии. Они были многочисленны, и их силы нарастали с каждым днем. Царские армии пришли с барабанным боем из России и Польши, а Пруссия Фридриха Великого, загнанная в неистовый национализм многими годами унижений, начала подминать под себя князьков, чьи земли были переданы Франции. В Италии Мюрат и его жена сговаривались и интриговали с колебавшимся императором Австрии, чья дочь обеспечила Наполеону династию, Англия все еще доминировала на море и осуществляла постоянную блокаду Франции. А во Франции, оставшейся без молодых мужчин, буржуа начали с ностальгией поговаривать об исчезнувших Бурбонах. В Испании же, как обычно, царил беспорядок. Осторожный Веллингтон медленно пробирался через полуостров, а Жозеф, придерживаясь инструкций из Парижа, отказывался отступать из Мадрида на линию Дару. Но далеко не все было потеряно. Канонир, который годами манипулировал королями и принцами, сохранил свои силы, чтобы пугать и поражать своей армией из мальчишек, руководимой людьми вроде Нея, Удино, Мортье и Мармона. Он набрасывался на союзников под Баутценом и Лютценом, столь жестоко избивая их, что на первый взгляд всю работу по его сокрушению пришлось бы начинать сызнова. Имелись, впрочем, и серьезные проблемы в кажущемся восстановлении. Французам отчаянно не хватало кавалерии, и они были лишены возможности преследовать противника после нанесения ему поражения. Остро вставала и проблема возмещения потерь, понесенных в сражениях, утрат, которые союзники могли возмещать день за днем, а Наполеон не мог этого делать, несмотря на свои запросы к истощенной армии в Испании и к гарнизонам в германских городах. Наконец, и это особенно важно, наблюдалось стремление высших офицеров к миру, стремление, выраженное еще до того, как Великая армия совершила свой бросок на Москву, а теперь подчеркивавшееся в циничных замечаниях, подобных словам Ожеро, который в разгар сражения говорил, что отказывается умирать в германском пригороде и спокойно уступил бы свое место.
На протяжении мая 1813 года Великая армия, казалось, была уже в своей обычной форме. Все боевые маршалы находились на полях сражений, включая и Мюрата, вынужденного теперь рисковать всем и зависеть от результатов новой кампании. Во второй раз за двенадцать месяцев ему пришлось оставить Неаполь и прибыть в армию с большой неохотой. У него теперь были новые поводы для недовольства Наполеоном, который опубликовал в газете «Монитор» бюллетень с критикой трусливого бегства Мюрата, бросившего выживших после Москвы солдат, и с выражением горячей похвалы человеку, который тогда занял его место. В январе 1813 года он писал Мюрату: «Не стану говорить тебе, насколько я недоволен твоим поведением, которое диаметрально противоположно твоему долгу. Это, как обычно, произошло из-за твоей слабохарактерности. Ты хороший солдат на поле боя, но за его пределами у тебя нет ни энергии, ни характера. Учти предостережение по поводу этого предательства, которое я отношу на счет страха, и сделай все, что в твоих силах, на моей службе.
Я рассчитываю на тебя… Титул короля вскружил тебе голову, и если ты хочешь держать ее в порядке, веди себя лучше и думай о том, что говоришь».
Мюрат пришел в такую ярость, получив этот укор, что чуть было не последовал совету Каролины открыто выступить против своего благодетеля. А далеко на севере бывший маршал Бернадотт, теперь уже кронпринц, объявил войну Франции, а ведь Бернадотт был свояком Жозефа. Но что-то все же мешало Мюрату принять окончательное решение. Возможно, это было связано со слабостью характера, которую подметил Наполеон, но, может быть, это было нечто большее — остатки преданности к своему товарищу, которого пыталась предать его собственная сестра. Мюрат колебался между различными курсами, проводя переговоры с Австрией и пробираясь на север, чтобы взять на себя командование истощенной кавалерией Великой армии. По дороге он встретил курьера, спешившего с депешами из Вены в Неаполь, но они были зашифрованы, и ему пришлось отослать их домой для расшифровки. Это решение приняло иронический характер: в депешах выражалось согласие Австрии принять его собственное и Каролины предложение покинуть Наполеона, если им будет гарантировано сохранение власти короля и королевы Обеих Сицилий. К ранней осени того же года Австрия присоединилась к русским, пруссакам и шведам в военных действиях против Наполеона, а Мюрат, который при большей удаче и чуть большем нытье мог бы присоединиться к ним, теперь вот оказался руководителем блестящих кавалерийских наскоков на своих возможных покровителей. «Видишь ли тех людей с гладкими сверху киверами? — спрашивал сержант пехоты семнадцатилетнего новобранца при начале военных действий против Австрии. — Они пятьдесят раз убегали от нас в 1794 году». И они снова разбегались, когда Мюрат в пылу боя моментально забывал о своем предательстве и возглавлял один из своих поразительных кавалерийских налетов, которые помогли выиграть битву под Дрезденом.
Но именно в Дрездене Наполеон получил сообщение о новой катастрофе в Испании. Следуя инструкции отойти к Вальядолиду, Жозеф с редким для себя оптимизмом решил остановиться и вовлечь Веллингтона в заранее подготовленное сражение под Виторией, которое и состоялось 21 июня 1813 года. Это было совершенно неразумное решение, так как англичане обладали преимуществом и в количестве сол