Глава 13
Я вижу одного человека между нами и миром, позвольте ему говорить, и страна будет спасена!
21 июня, через три дня после битвы, в Париж вернулся трясущийся, истощенный, в полуистерическом состоянии человек без армии и, если не считать нескольких перепачканных офицеров и немногих престарелых генералов, даже без охраны. Он уже поговаривал об отречении, и это происходило в третий раз на протяжении пятнадцати месяцев. На утро после катастрофы Наполеон писал Жозефу из Филипвилля со свойственным ему налетом фантазии: «Не все еще потеряно… Когда я соберу свои силы, у меня будет 250 000 человек, я использую ломовых лошадей для переброски орудий… завербую 100 000 человек с помощью воинской повинности и вооружу их мушкетами, отобранными у роялистов». Но вот теперь у него наступила реакция, и он видел будущее таким, каким оно было, омраченным распадом и поражением. В тот момент ему не нужен был совет, как лучше встретить новое вторжение, он мечтал о ванне, причем о горячей ванне, которая так часто восстанавливала его силы в прошлом. Наполеон направился в дом Каленкура, человека, который был его компаньоном при фантастическом санном броске через Европу в 1812 году, и, пока он купался, Каленкур собрал имперский совет, чтобы обсудить, что следовало бы и можно было бы сделать.
Жозеф и Люсьен прибыли незамедлительно, первый безоговорочно преданный, а второй в состоянии подавленного волнения, которое напоминало окружавшим Люсьена, сумевшего в 1799 году прорвать напряжение брюмера. Жозеф говорил очень мало, но Люсьен горячо разубеждал своего брата в целесообразности отречения, советуя ему распустить обе палаты и назначить себя верховным диктатором с прямым доступом к нации. Было довольно странно, что Люсьен, твердолобый республиканец, мог давать такой совет, но еще более странным выглядело то, что Карно, бывший заговорщик против Робеспьера, мог поддерживать это предложение. Наполеон выслушивал все это, отклонив предложение лично появиться перед палатой депутатов и почти склоняясь к идее покончить со всем этим путем отречения в пользу своего четырехлетнего сына, пленника Вены. Палаты, говорили ему, были в состоянии хаоса, причем депутаты останавливали каждого беженца с Ватерлоо, пытаясь понять размеры катастрофы. Некоторые говорили, что уже все потеряно и никаких французских войск не оставалось между Парижем и англо-прусской армией. Другие доказывали, что маршал Груши все еще командует шестьюдесятью тысячами солдат и что Сульт и Жером с каждым часом собирают их во все большем количестве. Но какова бы ни была правда в отношении военной ситуации, в палате депутатов определились четыре четкие направления размежевания мнений. Часть депутатов выступала за торг с союзниками на основе отречения Наполеона в пользу короля Рима, поскольку это-де, по крайней мере, удержит Бурбонов за пределами Франции. Другие высказывались в пользу Орлеанской ветви королевского дома, тогда как третья группировка присоединялась к Люсьену и поддерживала идею круговой обороны Парижа. Была и четвертая группировка, состоявшая из людей, которые помогали осуществить революцию, когда Наполеон был еще лейтенантом артиллерии, и она советовала установить федеральную республику. Люсьен был послан туда, чтобы попытаться как-то ослабить волнение, и вскоре оказалось, что за годы отхода от политической жизни его искусство риторики не пострадало. План, или подобие плана, который возник из обсуждений имперских советников, сводился к тому, чтобы передать окончательное решение на усмотрение Комитета десяти депутатов, пять из которых должны были быть выбраны в каждой палате. Но когда депутат Лакост стал открыто нападать на Наполеона, настаивая на его немедленном удалении из страны, Люсьен прекратил жонглировать предложениями и поправками и бросился на защиту своего брата. В ответ на обвинение в том, что Франция теперь находится в распоряжении союзников, он закричал: «Что? Будем ли мы и дальше проявлять слабость, полагаясь на слова наших противников? Когда победа в первый раз была ненадежной, не клялись ли они в присутствии Бога и человека, что будут уважать нашу независимость и наши законы? Давайте же не попадаться во второй раз в ловушку из-за наших надежд и нашей доверчивости. Цель их при попытке разделить нацию и императора заключается в подрыве нашего общества, с тем чтобы покорить нас и с большей легкостью втянуть Францию в деградацию и рабство, от которых нас избавило его возвращение!» Это были веские слова, и в 1799 году они могли бы сделать погоду. Но теперь, однако, от ораторства Люсьена требовалось нечто большее, чтобы убедить депутатов, что имя «Наполеон» не обязательно означает новый призыв на военную службу, новые захватнические войны, новые требования крови и поборы с нации. Слишком много молодых людей промаршировало, чтобы умереть в чужих землях, и многие из слушавших страстную речь Люсьена могли вспомнить, как коронованные особы Европы ссорились между собой, вместо того чтобы образовать союз против общего врага, генерала Бонапарта. Один такой человек, знаменитый Лафайет, который много лет назад боролся на стороне американских колонистов, напомнил своим коллегам о чрезмерных жертвах, которые понесла Франция ради удовлетворения амбиций человека, ожидавшего исхода этого обсуждения. «Вы обвиняете нас в невыполнении нашего долга перед Наполеоном, — спокойно говорил он. — А не забыли ли вы, что мы для него сделали? Не забыли ли вы, что мы следовали за ним по пескам Африки и по пустыням России, в то время как кости наших сыновей и братьев повсеместно подтверждают нашу верность?»
При этих словах все депутаты вскочили на ноги, и в возникшем вновь шуме никому не предоставлялась возможность склонить ассамблею в ту или другую сторону. Предложение утвердить Комитет десяти прошло, но вскоре стало очевидно, что большинство в палате потребует смещения Наполеона, если он не отречется от власти добровольно. Решимость Наполеона остаться у власти и нанести поражение союзникам была поколеблена, а когда палата сделала перерыв на час, чтобы дать ему время на размышление, Люсьен, будто внезапно поняв, что правит мертвой лошадью, признал, что дальнейшее сопротивление всеобщему возмущению бесполезно. Поддержанный Жозефом, он посоветовал принять отречение, и Наполеон, чьи нервы были уже на пределе, дал свое согласие. «Напишите этим господам, чтобы они успокоились, — заявил он. — Скоро они будут удовлетворены».
Итак, Люсьен начал писать. За годы, которые истекли с тех пор, как он отправился в ссылку в Рим, вместо того чтобы пожертвовать своей женой ради амбиций Наполеона, он приобрел большой опыт в литературном самовыражении. Теперь без какой-либо помощи или совета со стороны он сочинил акт об отречении, названный «Декларацией к французскому народу», и ни один документ, составленный под столь тяжелым эмоциональным стрессом, не мог быть более ясным и выразительным. Он был краток, но содержал все то, что нужно было упомянуть. Король Рима назначался преемником Наполеона, и предполагалось, что во время его несовершеннолетия будет править Совет регентства. Заканчивался документ призывом ко всем работать ради безопасности и сохранения независимости Франции. Наполеон внимательно прочитал его и подписал безо всяких замечаний. Шел 22-й день июня. Прошло всего четыре дня с того времени, как под Ватерлоо началась канонада.
Но в итоге формальное самоотречение не было воспринято всерьез. Депутаты продолжали бесноваться, и никто не знал, что случится, когда Веллингтон и Блюхер появятся у ворот Парижа. Лишь некоторые решительные люди проявляли твердость профессиональных игроков, и одним из них был Фуше. Когда-то глава полиции Наполеона и бывший террорист Фуше уже давно забросил террористические убеждения и теперь был верным сторонником брата того человека, которого помог послать на гильотину. Обладая большим опытом искусства выживания, он видел, что ничто не может быть урегулировано, пока Наполеон остается в Париже. Его поддержал Талейран, еще один человек, обладавший искусством оставаться на плаву, когда другие тонули. Обменявшись мнениями, Фуше и Талейран убедили семью Бонапарта уехать в Мальмезон.
Наполеон не выдвигал никаких возражений. Он предложил свои услуги по командованию вооруженными силами временному правительству (пообещав уйти в отставку, как только они принесут победу), но когда его предложение было отвергнуто, он и несколько его приближенных уехали туда, где Жозефина принимала победителей 1814 года. Неотложная проблема сводилась к тому, куда же следует теперь отправляться императору. Блюхер клялся убить его, и даже наиболее смелые оптимисты из его окружения понимали, что король Рима никогда не будет править как Наполеон II. Но все же сохранились свидетельства преданности и неэгоистичности среди беженцев, которые собрались вокруг него в Мальмезоне. Были там Жозеф и Люсьен, а также мадам матушка и Гортензия, которая предложила зашить в свой пояс бриллиантовое ожерелье, и любовник Гортензии, теперь уже генерал де Флаот. Планы выдвигались, рассматривались и отвергались. Мистер Уиллинг, один из тех любопытных американцев, которые шныряли по сцене каждой европейской трагедии, предложил Наполеону паспорт камергера и специально построил большую бочку, где тот мог бы прятаться, пока американский корабль не пройдет опасную зону, но он не мог ничего предложить для близких Наполеона, и на этом основании его идея была отклонена. Она была бы отвергнута в любом случае. Трудно было ожидать от человека, которому льстили короли и императоры, что он облачится в костюм камергера и спрячется в бочке, наполовину заполненной водой. Карл II весело осуществил такую шутку после Ворчестера, но Карл обладал большим чувством юмора.
Когда союзники уже стояли у ворот Парижа, не было смысла обсуждать различные возможности на могиле Жозефины в Мальмезоне. В замок уже прибывали депутаты с инструкцией держать Наполеона под неусыпным наблюдением, а Гортензия, на которую можно было положиться в деле исправления любой драматической ситуации, восклицала: «Боже мой! Неужели Наполеону предстоит стать пленником в Мальмезоне!» 29 июня, через четыре дня после прибытия императора в Мальмезон, он снова устремился в дорогу, на этот раз в Рошфор через Туре, Лимож, Коньяк и Сент. Путешествие это было небезопасным, хотя повторений буйства толпы, подобных тем, что он наблюдал во время поездки на юг в предыдущем году, не возникало, и провинциалы с уважением относились к нему. Люсьен не сопровождал его, так как он и мадам матушка решили возвратиться в Рим. До того как Наполеон сел в карету, которой предстояло везти его в последний раз через Францию, мать и сын с достоинством распрощал