ледний шанс. Ныне мы должны победить или проиграть». С этих позиций Кеннеди звал заняться внутренними делами, одновременно сократив внешние обязательства Америки. А говорилось это как раз тогда, когда провозглашалась «доктрина Трумэна».
Что мог возразить Г. Трумэн эксцентричному старику. Повторять совет, который он неизменно давал друзьям с 1944 года: «Не пей шотландское виски, пей виски других сортов. Ибо каждый раз, как ты глотаешь шотландское виски, ты кладешь деньги в карман Джо Кеннеди»4. Тогдашний президент рассуждал по-простому, а для молодого гарвардского историка профессора А. Шлезингера представился удобный повод внести классовое сознание в умы миллионеров и тем самым широко продемонстрировать свой интеллект. В мае – июне 1947 года в журнале «Партизан ревю» А. Шлезингер с высот теории нетерпеливо объяснял Кеннеди и К°, что Джозеф являет собой «трусость, рационализированную в терминах высшей морали». Шлезингер писал: «Даже в Америке, на родине капитализма, инстинкт смерти деловой общины заходит дальше обычных границ политической некомпетентности… Внешняя политика деловой общины трусость… Чрезвычайно типично в этом отношении величайшее нежелание взяться как следует за русских. Не кто другой, как дуайен американских капиталистов Джозеф П. Кеннеди, недавно доказывал, что США не следует сопротивляться распространению коммунизма. Больше того, по его словам, США должны «разрешить коммунизму пройти проверку вне пределов СССР, если в том состоит судьба и воля некоторых народов».
Шлезингер негодовал – идти по пути, рекомендованному Джозефом Кеннеди, означало бы «снять все нынешние препятствия завоеванию Советами Европы». Профессор требовал обратного – немедленного приступа к «громадным программам экономического восстановления» за рубежом, активной поддержке в других странах «некоммунистических левых партий». Все это, конечно, рискованно, признавал он, но в любом случае «нужно бороться против инстинкта смерти капиталистов, пример чему дает г-н Кеннеди». В ходе борьбы против коммунизма парламентский социализм, по мнению Шлезингера, мог бы быть очень полезен: «По-видимому, нет непреодолимых препятствий постепенному распространению социализма в США через серию новых курсов».
Молодой конгрессмен мудро избежал спора по поводу внешних дел, но, не приняв прямо вызова Шлезингера, в последующие годы все же посильно защитил экономические теории отца. В речи в 1950 году Джон с большим неодобрением отозвался о том, что «ныне красной нитью через помыслы и дела народов всего мира проходит стремление делегировать важнейшие проблемы Левиафану – государству». В конгрессе Дж. Кеннеди тогда встал на сторону тех, кто был против увеличения государственных расходов на экономику. В таких случаях приходилось голосовать вместе с республиканцами. Но конгрессмен нашел пристойное объяснение: 15 мая 1951 года, требуя снизить с 8 миллионов до 2,5 миллиона долларов ассигнования министерству сельского хозяйства на защитные работы против наводнений, он восклицал: «Сегодня доллар стал стратегическим материалом, и тратить его на нестратегические цели нельзя!» Палата отвергла предложение Кеннеди, он не сберег Пентагону «стратегических материалов», но сохранил свою репутацию.
Кеннеди до 1949 года до точки поддерживал внешнеполитический курс администрации Трумэна – Ачесона. Когда обнаружился провал американской политики в Китае, он потребовал решительных мер. «То, что наша молодежь спасла на полях сражений, наши дипломаты и президент расточили», – причитал Кеннеди. Оп предложил: «Теперь конгресс должен взять на себя ответственность, с тем чтобы нарастающая волна коммунизма не поглотила всю Азию». И без советов молодого человека Вашингтон развязал агрессию в Корее. Туда были направлены крупные контингенты американских войск. «Я думаю, что теперь нас ждет громадная катастрофа в Европе», – настаивал Кеннеди в августе 1950 года. Он потребовал усилить американские войска в Европе, однако соблюдая паритет: одна дивизия из США – шесть дивизий союзников. В принципе он был против увеличения расходов на американскую «помощь» за рубежом.
Молодой конгрессмен был склонен именовать всю концепцию целей американской «помощи» другим странам «утопией». В начале 50-х годов он неоднократно возвращался к этому вопросу. Объездив Азию, Дж. Кеннеди в ноябре 1951 года объяснил бостонской торговой палате: «Мы не можем исправить весь мир… Роль дядюшки Сахарок столь же опасна для США, как роль дядюшки Шейлока… Наши ресурсы не неограниченны… перспектива дать по бутылке молока в день каждому готтентоту прекрасна, однако осуществление ее нам не по плечу». В другой раз Дж. Кеннеди подчеркнул: «Несмотря на то что мы истратили миллиарды долларов на экономическую помощь странам Западной Европы, мы не укрепили их, как и не повысили жизненного уровня рядовых граждан и рабочих в этих странах».
Дж. Кеннеди с тоской смотрел, как уплывают из страны доллары, ибо полагал, что тем самым подрывается стабильность США. Как и надлежит сыну финансиста, он поклонялся сбалансированному бюджету. Экстравагантные траты повергли его в ужас. Просмотрев бюджет на 1950/51 финансовый год, Джон объявил в палате представителей: нужно что– то сделать, дефицит запланирован в 6 миллиардов долларов, пусть хоть расходы госдепартамента будут урезаны на 10 процентов. «Как мы можем свести дефицит в миллиарды долларов к разумной сумме, если не проведем некоторые из этих сокращений?» Обращаясь к коллеге, стороннику дефицитного бюджета, Джон спрашивал: «Разве джентльмен не верит в то, что важным аспектом в ведении холодной войны является экономическая стабильность, с тем, чтобы мы располагали ресурсами на случай войны?». То был очевидный пересказ воззрений отца.
В декабре 1950 года Джозеф П. Кеннеди разразился громовой речью, по существу, то было последнее публичное выступление старика. Называя политику Трумэна «самоубийственной», он считал, что США понапрасну расточают средства, помогая своим союзникам. «Что мы выиграли, оставаясь в Берлине? Все знают, что русские могут вышвырнуть нас, когда захотят. Не лучше ли убраться сейчас?» Или: «Глупо говорить об удержании линии на Эльбе или Рейне. Не лучше ли уйти оттуда сейчас? Дело в том, что, если Россия сочтет нужным начать наступление, мы можем удержать ее только на нашей стороне Атлантики. Быть может, Европе на десять лет, на поколение или больше суждено стать коммунистической». Потрясенный конгресс (речь Кеннеди была напечатана в переводе и в «Правде») захотел узнать отношение сына к речи отца.
Через два месяца Джона вызвали в сенатский комитет по иностранным отношениям. Старик сенатор У. Джордж со старомодной учтивостью воздал должное «выдающейся семье» и спросил, не совпадают ли взгляды конгрессмена с мнением отца. В зале замерли от любопытства. Джон ответил очень туманно, но все же высказался за то, что американские войска должны находиться за морями. «Так считаю я, – закончил он, – что до мнения отца, то обратитесь прямо к нему». Отец облегчил положение сына, сообщив прессе, что «он ни с кем так не ругается по делам внешней политики, как с сыном».
По всей вероятности, к началу 50-х годов отец и сын стали по-разному смотреть на ряд вопросов. Джозеф не видел в том ничего предосудительного – сыну на месте виднее. Джон, по собственному признанию, становился более либеральным по сравнению с тем временем, когда он «только что вышел из отцовского дома». Но в одном отношении железное единство никогда не нарушалось – только вверх по политической лестнице, если нужно, перепрыгивая через ступеньки. Главной отличительной чертой Дж. Кеннеди как конгрессмена было все же отсутствие на заседаниях.
Как так? А так, рассказывается об этом периоде в самой обстоятельной на сегодняшний день двухтомной биографии Дж. Кеннеди Г. Пармета, вышедшей в 1980—1983 годах: «Джону было просто неинтересно и скучно в Вашингтоне. Так считал старый друг старшего Кеннеди с тридцатых годов судья У. Дуглас, ибо «Джон, по-видимому, не увлекался какой-нибудь всепоглощающей великой политической мыслью, тем или иным делом. Оп был человеком, склонным плыть по течению. А когда он плыл, тогда он больше походил на плейбоя».
Джону Кеннеди всегда было легко отыскивать женщин и весело проводить с ними время. Конечно, он был очарователен, умен, но куда важнее его деньги и положение». Перечислив толпу приятельниц Джона тех лет, Пармет продолжает: «Сын, по-видимому, в этом отношении не только шел по стопам посла (Дж. Кеннеди), но даже эта сторона его жизни не обходилась без отцовского покровительства. Как и в случае с Ингой Арвад, Джозеф Кеннеди пристально следил за личной жизнью Джона. «Мистер Кеннеди всегда приглашал женщин, с которыми встречался Джон, к обеду», – рассказывала подружка Энис и ее брата (Джона). Она запомнила тот вечер в доме в Хайниспорте, когда посол проскользнул в спальню для гостей и расцеловал ее, в одной ночной рубашке, на ночь. «Так и поступал со всеми», – слышала она».
В похождениях с женщинами Джон не был индивидуалистом. Он развлекался нередко в компании с тогдашней молодежью конгресса, например, с сенатором Дж. Маккарти. Джозеф Кеннеди был без ума от сенатора, которого представлял знакомым «моим драгоценным другом». Не только это сближало Джона Кеннеди и Дж. Маккарти. Пармет заканчивает эту главу в жизни Дж. Кеннеди, конгрессмена, коротким рассказом о склонности обоих, скажем мягко, к непристойным развлечениям. «В молодости между ними было много сходства… (Джон) не утратил своего юношеского увлечения пакостями и не стыдился нецензурной брани. В гостиных приличных домов он чаровал элиту отточенным интеллектом, но с такой же легкостью в других обстоятельствах он смачно ругался, талант, развитый флотской службой. В матерщине он легко тягался с Маккарти…
Он бегал за юбками и бросался в такие сексуальные приключения, которые опозорили бы казарму. Как-то Кеннеди купил для красотки с западного побережья билет на самолет. Она провела с Джоном несколько ночей в злачных местах Калифорнии. Красотка долетела до Вашингтона и исчезла. Оказалось, ею воспользовался для себя приятель Джэка. «Слушай ты, сукин сын, – вспоминал потом он что сказал ему Джэк, – не возражаю, что ты развлекаешься с моей девкой. Но, по крайней мере, оплати половину билета». Вспоминают подобный случай у Джона с Маккарти. Хотя Кеннеди и Маккарти так по-мужски развлекались, дерзкий, опрометчивый политический стиль Маккарти был чужд Кеннеди как политическому деятелю».