Брату пришлось хуже – Р. Кеннеди непосредственно объяснялся с военными. «Один из членов комитета начальников штабов, – вспоминал он, – как-то заметил мне, что он считает необходимым пойти на превентивную войну против Советского Союза. В то памятное воскресное утро, когда русские сообщили, что они вывезут свои ракеты, некий высокопоставленный военный советник заявил мне, что нам нужно в любом случае напасть (на Кубу) в понедельник. Другой считал, что нас каким-то образом предали. Президент Кеннеди был крайне озабочен обнаружившейся неспособностью выйти из ограниченных рамок военной сферы».
Заканчивая в 1967 году книгу о карибском кризисе, Роберт Кеннеди вспомнил, что говорил Джон Кеннеди: «Я не собираюсь следовать курсу, который позволит написать книгу, подобную Б. Такман, на этот раз под названием «Октябрьские ракеты». Это он сказал мне в ту субботнюю ночь 26 октября…».
В начале декабря Дж. Кеннеди указал своим советникам: «Если бы мы вторглись на Кубу… я убежден, что Советский Союз так же стал бы действовать. Он должен был бы сделать это, как поступили бы и мы на его месте. На мой взгляд, у любой великой державы побудительные поводы к действию аналогичны». Официальным лицам Кеннеди запретил проявлять любое ликование по поводу исхода кризиса. В канун Нового, 1963 года он делился мыслями с газетчиками в Палм Бич: «Если мы или они потерпим серьезное поражение, есть вероятность изменения баланса сил… что, возможно, увеличит шансы на возникновение войны». Несколько позднее Кеннеди уточнил: «Каждое поражение несет в себе семена возмездия, если речь идет о достаточно сильном государстве».
Спустя четверть столетия, в марте 1987 года в отеле во Флориде собрались постаревшие деятели администрации Дж. Кеннеди обсудить с современной перспективы кризис в бассейне Карибского моря в октябре 1962 года. Они провели четырехчасовое совещание с историками – 70-летний Р. Макнамара, 77-летний Д. Диллон, 58-летний Т. Соренсен, 69-летний А. Шлезингер, 77-летний Дж. Болл. Участники порассуждали о том, что тогда проблему малообоснованно свели к военной, что чуть не бросило мир в пропасть ядерного всесожжения.
В самом деле, объявил Р. Макнамара, «моя память, может быть, и плоха, но у нас в то время было 5 тысяч ядерных боеголовок… могло ли изменить военное соотношение сил размещение 40 пусковых установок на Кубе? Я не верил в это тогда и не верю ныне… Проблема заключалась не в изменении стратегического баланса». Выяснилось, по словам политолога Р. Гартлоффа, ЦРУ «никогда не подтверждало наличие на Кубе ядерных боеголовок». Да, согласился Макнамара, «Белый дом не имел бесспорных доказательств, что они там были, но нам нужно было быть осмотрительными и действовать так, как будто они были размещены».
На совещании огласили письмо Д. Раска, который спустя двадцать пять лет открыл тайну – оказалось, что президент Дж. Кеннеди в случае отказа СССР вывезти ракеты с Кубы был готов еще на один шаг – предложить через генерального секретаря ООН У. Тана сделать это в обмен на вывоз американских ракет «Юпитер» из Турции. Практическая ценность предложения была ничтожна, в любом случае устаревшие ракеты должны были быть сняты с позиций в Турции. «Но эту уступку не пришлось сделать, к удивлению президента Дж. Кеннеди, Н. С. Хрущев согласился с американскими предложениями».
На совещании всплыли некоторые детали, подтвердившие подстрекательскую роль военщины. Командование стратегической авиации США отдало приказ о приведении всех частей в боевую готовность по радио открытым текстом. Участники просмотрели видеозапись выступления М. Тейлора (сделанную четыре года назад, когда ему был 81 год). Генерал подтвердил, что стоял за военное решение и т. д. Все это детали, принципиальное значение имело напоминание Т. Соренсена: Дж. Кеннеди опасался, как бы не сделали неверных выводов из уроков кризиса и не пришли бы к заключению – «нужно быть твердыми с русскими, и они отступят».
Тогда понятно, почему в дискуссии стариков, описанной с пониманием дела политологом А. Лукасом, «что-то происходило, был подтекст, какой-то танец под самой поверхностью. Частично обсуждение, эхо тайных дебатов во время самого ракетного кризиса – является ли советский вызов преимущественно военным или политическим». В этом же ключе прошло обсуждение теми же людьми в октябре 1987 года кризиса в бассейне Карибского моря в Гарвардском университете. Спустя четверть века пробивается наконец реалистическое понимание мотивов политики Дж. Кеннеди после фиаско военщины в октябре 1962 года.
РЕЧЬ В УНИВЕРСИТЕТЕ
Летом 1963 года президент Дж Кеннеди посетил Ирландию – продолжение сентиментального путешествия конгрессмена Кеннеди в 1947 году по «Зеленому острову». Он много говорил с ирландцами о пустяках. Но должность обязывает, важна и официальная сторона поездки. Речь шла не об американо-ирландских отношениях, а о проблеме – США и остальной мир. Президент был первым иностранцем, выступившим перед ирландским парламентом, и сказал он о делах, далеко выходивших за пределы острова. Памятуя о недавнем прошлом, Кеннеди попытался бросить взор в будущее. «Хотя пропасти и препятствия разделят нас, – внушал президент, имея в виду большой мир, – мы должны помнить, что нет вечных врагов. Да, враждебность существует, но она не незыблемый закон. Высшая истина наших дней – наша неразделимость как детей бога и наша общая уязвимость на нашей планете».
Возвышенная риторика, продемонстрированная в ирландском парламенте, выросла из очень земной реальности. В 1963 году Кеннеди получил новые доказательства справедливости уже сложившегося у него убеждения – биполярному миру пришел конец. Американская политика должна учитывать множество независимых государств. Это привело бы в отчаяние ригориста Джона Ф. Даллеса, но ободряло реалиста Кеннеди: неизмеримо выросли возможности выбора для Соединенных Штатов, дипломатия возвращалась на принадлежавшее ей по праву достойное место, хотя основополагающий контекст международных отношений – «равновесие страха» – не изменился.
Летом 1963 года Кеннеди предпринял большую поездку по странам Западной Европы. Президент инструктировал помощников, готовивших для него речи: «Следует должным образом признавать тот факт, что Европа считает себя «большим парнем» – европейцы сыты по горло тем, что они рассматривают как американскую привычку выносить односторонние решения о направлении европейской политики и навязывать их, не считаясь с мнением Европы». Так он и выступал в европейских городах.
Разумеется, президент подтвердил верность старым догмам. Во Франкфурте он возвестил: «Соединенные Штаты готовы рискнуть своими городами, чтобы защитить ваши, ибо ваша свобода нужна для защиты нашей». В подобных ремарках было мало смысла, оратор нисколько не верил в мифическую советскую угрозу. В узком кругу перед поездкой за океан он заметил: вся громадная военная подготовка в Западной Европе, включая американскую, ведется в предвидении нападения СССР, что «совершенно невероятно». В мае 1963 года Кеннеди говорил: «Все дискуссии об атомных силах в Европе, в сущности, абсолютно бессмысленны, потому что положение Берлина прочно и Европа в целом хорошо защищена».
Убеждение в этом, а не подновление истершихся клише, отражает суть политики Кеннеди в последние месяцы его президентства. Да, во время поездки по Европе Кеннеди сполна и даже с процентами отдал дань «холодной войне». В Западном Берлине он довел реваншистскую аудиторию до исступления, яростно браня коммунизм, и, даже забыв, что он сын Массачусетса, воскликнул: «Я – берлинец!». Оратор почувствовал неловкость, увидев бурную реакцию слушателей. Но эти выступления необходимо рассматривать в общем контексте политики Кеннеди. И не были ли они искусным маневром, чтобы скрыть направление пробного шара, запущенного президентом накануне выезда в Европу?
Экстремистская западноевропейская голытьба отбила ладони, аплодируя Кеннеди. Просвещенная часть публики проектировала услышанное на его речь, произнесенную незадолго до поездки в Американском университете 10 июня 1963 года. Чрезмерно искушенные усматривали в различии содержания речей в Америке и Европе некий творческий замысел – оратор стремился дать сбалансированное изображение мира, как он виделся ему. Политически грамотные шли дальше: через завесу словесного заградительного огня, поставленную президентом в Европе, они пытались разглядеть – происходившее на его командном пункте, расценивая речь 10 июня как сознательное открытие карт.
«Речь мира», как ее именовали в окружении президента, готовилась долго – с весны 1963 года. Собирались идеи, писался и переписывался текст. Потом, много спустя, выяснилось – написание ее поручили тем, кто был связан с ЦРУ, расправившим крылья после кризиса в Карибском море.
6 июня Кеннеди посетил учения флота, он был на борту чудовищно громадного авианосца «Киттихаук». Днем двухчасовые стрельбы ракет. Спустилась ночь, учения продолжались – президенту демонстрировали ночной взлет и посадку палубных реактивных истребителей. Фантастическая картина открывалась с затемненного мостика, где в кресле сидел президент. Оглушающий рев двигателей, мерцание приборов на мостике, малопонятные команды. Адмиралы показывали президенту товар лицом – слаженный военный механизм. Съежившийся в кресле-качалке президент – во мраке с трудом можно было различить, что он в штатском, – казался совсем лишним на празднике техники войны. Над Кеннеди навис взволнованно-торжественный адмирал, дававший бесконечные пояснения.
Случайно пробравшийся на мостик корреспондент ВВС Алистер Кук, видевший много раз президента, запомнил его лучше всего именно в эту зловещую ночь: «Он мало говорил, просто смотрел на взлетающие самолеты. Он не расспрашивал о происходившем, что так не походило на него, обычно пытливого человека. Адмирал, нагнувшись над креслом, все объяснял и объяснял. Неожиданно президент тихо, с бесконечной усталостью сказал: «Адмирал, извините, больше не могу». Он схватился за ручки кресла и, корчась, неловкими движениями начал подниматься. Это продолжалось не менее минуты, а затем двое офицеров провели его в каюту. Снова спина. Всегда было трудно определить выражение его глаз – юмор или страдание».