Он решил укрыться в монастыре, где-нибудь подальше, где никто его не узнает. Назваться другим именем.
Пусть он не думал, что результатом диспута будет ослепление старца. Но он не должен был приходить на диспут сам. Он вспомнил, как его уговаривали Фотий и Феоктист: «Только победа, иначе будет плохо и нам!»
Нельзя жить так, чтобы твоя воля зависела от чужой.
Константина искали полгода и не могли найти.
Он жил в хижине на морском берегу. Слуга Андрей был вместе с ним.
Кругом было пустынно, тихо.
Видимо, прежде здесь уже жили монахи, потому что стояло несколько жилищ. Потом это место запустело, обезлюдело.
Впервые в жизни Константин сам, своими руками возделывал землю, подправлял стены дома.
Иногда вместе с Андреем они ловили рыбу.
Жизнь была проста, и никогда он не чувствовал себя таким свободным.
Вечерами, сидя на остывающей морской гальке, Константин любил смотреть, как уходит солнце, любил думать о мире и о себе.
Вдалеке на горе стоял большой монастырь. Оттуда Андрей приносил муку, чтобы печь хлеба.
Однажды он пришел, и вид его был виноватым.
— Похоже, я выдал твою тайну.
— У меня нет тайн, но что сделал ты?
— Я разговорился со стариком монахом. Он всю жизнь был рабом, но ведь по закону ушедший в монастырь получает свободу. Он и захотел хоть в старости пожить вольно. Я ему в ответ о своей жизни тоже рассказал и о тебе заодно — даже не заметил. А он говорит: «Так ведь господина твоего ищут. И в нашем монастыре конники стоят, иноков расспрашивали».
Конники появились очень скоро.
Это были два крепких молодых парня во главе с сотником.
— Велено вас доставить в столицу незамедлительно, где бы вы ни были, — сказал сурово сотник, доставая из сумы приказ логофета Феоктиста, свернутый в трубочку. — Немедленно собирайтесь — и в дорогу.
Андрей принялся увязывать книги.
— Вам что, — говорил он Константину, косясь на конников, — а с меня логофет плетьми кожу спустит.
— В приказе только обо мне. Про тебя там нет ни слова.
Конник услыхал их тихий разговор и стал подозрительно приглядываться.
— Эй, господин, что это вы там шепчетесь? — упрекнул он. — Уж не сбежать ли задумали?
Потом повернулся к Андрею.
— Ты тут живешь или пришлый? Откуда взялся?
Раздумывать было некогда.
— Пришлый он, пришлый, — ответил за него Константин, — из другого монастыря пришел.
— А пришлый, так пусть и убирается, откуда явился. Давай, давай, не задерживай господина. Нам еще награду за него надо получить до праздников.
Константин и Андрей простились молча, лишь взглядами.
Андрей отправился на гору, туда, где виднелись стены монастыря. Там ждала его свобода.
Константин сел на коня и, окруженный конниками, двинулся к столице.
— Я нашел тебе прекрасное дело, — предложил Фотий. — Будешь преподавать философию в университете у Льва Математика. Ты лучший мой ученик, и лишь тебе можно доверить кафедру.
Константин согласился. Университет предоставлял скромный дом и самостоятельный заработок.
Вечерами он встречался с Фотием, как и раньше, в годы учения, обсуждал с ним спорные места из книг, часто говорили они об истории, о религии.
Порой Константину становилось страшно от этих разговоров.
Фотий мог с легкостью доказывать, что в человеке живут две души, а не одна, как говорила христианская вера. В следующий раз он издевался над самым священным в стране — над императорским званием.
— Вдумайся только в эти слова: «василевс ромеев» — царь римлян. Да разве мы римляне?
«Верит ли он в бога, есть ли для него что-нибудь святое?» — спрашивал себя Константин, хотя и хорошо знал ответ на этот вопрос.
Солнечная эллинская культура, которую пытались уничтожить охристианенные народы, — вот что было святым для Фотия.
Сейчас эту культуру греки могли забыть вовсе. И Фотий повторял, что цель его — собрать обломки прекрасного, которые еще не успели исчезнуть во времени. Он обязан сберечь их для будущих поколений, для того он трудился всю жизнь, писал трактаты, составлял антологии, библиографии.
На тихой улице, где жил Константин, появилась роскошная свита всадников.
Любопытные сбежались посмотреть на них.
— Логофет Феоктист приехал навестить Константина Философа, — объясняли родители мальчишкам.
Константин боялся, что логофет посчитает его неблагодарным, обидится, готовился, возвращаясь в столицу, к разговору долгому и трудному.
Но Феоктист, обняв его, сказал:
— Я много думал о тебе эти полгода. Пожалуй, не прав я был, когда хотел вырастить из тебя логофета или стратига. Ты другой человек, и жизнь у тебя должна быть другая.
Несколько лет прошли спокойно.
Константин учил философии в университете, отыскивал с Фотием затерянные книги, углублял познания в языках.
Однажды болгары с реки Брегальницы попросили у Византии прислать священника. Раньше они были язычниками, а теперь решили креститься.
Послали Константина Философа. Лучше его мало кто знал язык славян.
Константин съездил, рассказал им о боге, рае и аде, крестил их в святой воде, читая молитвы, и стали люди, заселившие берега Брегальницы, христианами.
— А дальше что нам делать? — спросили новые христиане Константина.
— Жить жизнью праведной, не обижать друг друга и соседей, просвещать свой разум.
Говорил он это, но уже понимал, что советы его пропадут без пользы.
Не могли они просвещать свой разум. Не было у них ни одной книги. Потому что азбуки у славянских народов не существовало по-прежнему. Хотел Константин Философ оставить им какую-нибудь книгу, да что толку — не могли болгары с Брегальницы прочесть в ней ни слова: ведь книги у Константина были на греческом, а греческого они не знали.
И понял он, что просвещение народа без книг на родном языке подобно попыткам писать вилами по воде.
Вечером, накануне отъезда Константина, жители решили отпраздновать свое просвещение. Они врыли в землю большой крест, подвели к нему двух быков, зарезали их, обрызгали крест бычьей кровью. Потом двух пленных привели и уже взялись за топоры.
Тут выбежал из хижины Константин и впервые в жизни стал громко кричать, понося своих христиан.
Те топоры оставили, но удивились.
— Ведь бога надо умилостивить. Сначала мы ему двух лучших быков отдали, а теперь дарим двух слуг.
Приказал Константин развязать несчастных пленных — старика и юношу. И снова стал объяснять, что это прежним идолам требовались жертвы, а христианскому богу самое главное — честная жизнь. Слушатели недоверчиво кивали головами.
— Что же за бог такой, если он дары не принимает?
На том и кончилось крещение болгар с реки Брегальницы.
— Не крещение это, а издевательство. Издевательство над народом и святым делом. Что толку от крещения, если народ остается непросвещенным! — Глаза Константина гневно горели, голос срывался.
— Я согласен с тобой. — Фотий, как всегда, был спокоен и говорил с усмешкой. — Но как ты хотел просвещать их? Дать им наши книги, научить нашему языку и заставить забыть родной?
— Нет, только не это! — Константин заходил по комнате.
— Я знал, что ты не согласишься. Назову еще один способ: перевести наши книги на их язык. Но для этого народ должен иметь письменность. У болгар на Брегальнице, как я знаю, письменности нет.
— Но ведь письменность можно создать. И не один болгарский народ в ней нуждается — все славяне, другие страны…
Фотий посмотрел на Константина с грустью.
— Видимо, ты не представляешь, о чем говоришь сейчас. Сколько ты знаешь храмов хотя бы в Константинополе?
— Немало.
— Именно немало, и у каждого был свой архитектор. А много ли ты знаешь людей, способных создать письменность? Да это потрудней, чем в одиночку построить храм. И потом, разве церковь так легко разрешит переводить священные книги на варварский язык? Или ты не думал обо всем этом?
— Об этом я думал, — сказал Константин, но тут же оборвал себя. Уже несколько дней горели в нем мысли о письменности для славян, но пока это были лишь мечты, и делиться ими было рано. Даже с Фотием.
Через два года Константин возвращался в столицу из новой поездки. Рядом ехали два его помощника, следом двигался большой отряд. Вместе с вооруженными всадниками тащились на мулах изможденные люди.
И когда показались вдалеке стены столицы и купола родной Софии, принялись они счастливо креститься. Это были пленные греки. Теперь Константин возвращал их домой из арабской неволи.
Логофет Феоктист послал Константина к арабам.
— Во-первых, ты вызволишь наших пленных людей. Во-вторых, поддержишь христиан, которых угнетают арабы. А в-третьих, сарацины обязательно устроят диспут.
Спутники Константина ехали по арабскому городу, тесно прижавшись к своему начальнику. Константин был моложе многих из них, но боязни он не выказывал.
— Смотри, гадости какие на дверях нарисованы! — шептались спутники.
И правда, на некоторых дверях были намалеваны отвратительные чудища, адовы твари, всяческие непристойности.
На диспут собрались самые ученые из мусульман, умудренные в астрологии, геометрии и других науках. Бородатые старцы в чалмах, они радовались молодости своего противника.
И конечно, первый вопрос был о тех непристойных чудищах на дверях домов.
— Какой в них смысл углядел молодой христианский философ? — спросили старцы, усмехаясь.
— Я увидел эти демонские образы на некоторых дверях сразу, как только въехал в ваш город, — ответил Константин. — Полагаю, что в домах тех живут христиане, демоны же бегут прочь из них. Зато внутри домов, где нет таких знаков, свободно живет все, что противно человеческому разуму.
Мусульманские мудрецы уже не усмехались — в присутствии эмира молодой иноземный противник сразил их в самом начале диспута.