Феоктист был доволен.
— Что ты скажешь на это?
Тихо улыбаясь, Константин отрицательно покачал головой.
— Неужели тебе не подходит Мария? Подумай. Лучше жены тебе не найти: богата, умна… — Феоктист взглянул на Константина. — Но, может быть, ты выбрал другую, а я не знаю об этом. Назови ее имя. Любой дом в этом городе будет счастлив породниться с моим. Не стесняйся, скажи мне, кто ее родители. Все остальное я улажу сам.
— Я выбрал невесту давно, — ответил Константин. — Но… она далека от того, что ты предлагаешь мне.
Лицо Феоктиста было удивленным и растерянным.
— Я хочу, чтобы ты был богат, чтобы тебя почитали окружающие. Не век тебе сидеть над книгами… Хорошо, скажи мне, что выбрал ты? Может быть, я в силах исполнить твое желание? — спросил Феоктист, поняв, что согласия жениться он не получит. — Или ты всерьез считаешь, что буквы в этих книгах важнее богатства и почестей?
— Пожалуй, именно так я и считаю, — Константин снова улыбнулся. — Патриаршей библиотеке нужен библиотекарь, хранитель книг. Я был бы счастлив, если бы стал им.
— Это место, конечно, требует от человека большой учености, но оно слишком низко для тебя. Что скажут другие — ведь ты рос в моем доме?
— Это место достаточно высоко для того, кто хочет просветить свой разум, — ответил Константин твердо.
Уже десять лет бывший патриарх Иоанн Грамматик жил в монастыре под присмотром. Когда-то был он вторым человеком в империи, воспитателем и советчиком царя Феофила, а теперь в церковных книгах рисовали на него карикатуры, показывали, как сгорает он в адовом огне вместе со страшными грешниками. Но Иоанн по-прежнему считал себя правым, победивших почитателей икон называл еретиками, рассылал друзьям письма, утверждал, что лишь насилие свергло его. Письма стали известны и во дворце.
Царица Феодора всегда почитала иконы. Даже о муже своем она сочинила легенду, что он в последние дни раскаялся, целовал образ спасителя.
— Не вызвать ли нам этого старика сюда и не устроить ли публичный диспут? — спросила она логофета Феоктиста, когда он в очередной раз докладывал ей о делах в империи. — Пусть все убедятся, что его заблуждения нелепы и вредны.
Хотя Феоктист и сам почитал иконы, сейчас он ничего не мог посоветовать Феодоре. В церковных спорах Феоктист разбирался плохо.
— Воспитанник твой, Константин, недавно принял священнический сан, став патриаршим библиотекарем, говорят, он очень образован в философии, не приказать ли ему вести тот спор?
— Константин, конечно, образован, но ему двадцать четыре года, а Иоанну же семьдесят, и он всю жизнь изучал божественные книги…
— Вот и хорошо, что изучал. Уж если Константин победит его в споре, сразу станет ясно, за кем истина.
— Искусством рассуждать и доказывать ты владеешь в совершенстве, — сказал Фотий Константину, когда узнал о будущем диспуте, — думаю, что ты победишь. Но лучше бы они дали старику умереть спокойно.
К диспуту Константин готовился всерьез. В патриаршей библиотеке он перечитал места из святых книг, в которых говорилось о пользе икон.
Он видел Иоанна Грамматика лишь раз, мальчишкой, в тот момент, когда гнали того верхом на осле, а он пытался спасти его от насмешек толпы.
— На улицах люди только и говорят, что о твоем споре, — рассказывал Андрей, — веселых праздников так не ждут.
Были минуты, когда Константин хотел убежать, скрыться куда-нибудь в дальний монастырь, лишь бы не участвовать в споре с оскорбленным стариком. Ему было и больно и страшно.
— Ты должен победить, — внушал ему Фотий, — выбора нет. Иначе всем нам, твоим учителям, будет плохо.
— Если откажешься, гнев царицы падет и на мою голову, — убеждал Феоктист.
Наконец назначенный день настал.
Зал был полон.
С Константином пришли все друзья — ученики Фотия и Льва Математика.
Иоанна Грамматика привели под стражей, и не было рядом с ним друзей. Те из них, что сидели в зале, даже знака не смели подать.
Старик Иоанн вышел на возвышение так же гордо, был он все так же прям, как и десять лет назад до своего свержения.
Но когда он увидел напротив себя юношу, то на секунду лицо его выдало растерянность.
— Вы что же, посмешище выдумали вместо спора? — сказал он гневно. — Равнять меня с этим юнцом решили? Не пристало мне состязаться с ним!
— Действительно, все превосходство и опыт старости на вашей стороне, — ответил спокойно Константин, — но я готов к диспуту.
— Начинай диспут! Или ты испугался, Иоанн? Тогда сознавайся и кайся! — кричала публика и даже затопала в поддержку слов Константина.
Иоанн взмахнул рукой, словно боец, сделал шаг вперед и задал первый вопрос:
— Скажи мне, юноша, разве христиане поклоняются разобранному кресту?
— Нет, — отозвался Константин, Он пока еще не знал, куда клонит Иоанн.
— А почему они не молятся на части креста?
В зале было совсем тихо. Все хотели услышать, что ответит Константин.
— Потому что сами по себе, в отдельности, части креста — это просто куски дерева.
Иоанн снова поднял руку.
— Тогда скажи мне, почему вам не стыдно молиться на те же куски дерева, которые вы называете иконами?
Константин молчал.
Иоанн отступил назад. Он понял, что победил, и ему даже жалко стало этого худосочного юношу, так храбро вызвавшегося спорить с ним.
Он еще раз взглянул на Константина, хотел жалостливо покачать головой и удивился. Оказывается, у юноши был готов ответ.
— Икона — это действительно кусок дерева. Но ты ошибаешься, когда утверждаешь, что мы молимся дереву. Источник твоего заблуждения — смешение понятий сущности и ее внешней формы. Мы думаем во время молитвы не о дереве, а возносимся мыслями к тому, чей запечатленный образ мы видим.
Что поднялось тут в зале!
Все вскочили, принялись топать, свистеть, кричать. Многие показывали на Иоанна пальцами и хохотали.
Иоанн пытался задать следующий вопрос, но Константин его едва расслышал.
— Какое изображение Господа соответствует действительности, если его рисуют по-разному у греков, латинян, в Египте и Индии?
И на этот вопрос он нашел достойный ответ.
— Скажи, одинаковые ли эти слова? — Тут Константин произнес слово «жизнь» по-латински, по-арабски и по-славянски.
— Конечно, разные, — ответил Иоанн Грамматик, не знавший тех языков.
— Ты ошибаешься. Я произнес одно и то же слово. Как видишь, внешняя форма может быть разная, а сущность одна…
— Хвала Константину! — орали во всю глотку люди, точно так же, как на ипподроме они славили возничего Василия. — Константину-философу слава!
Теперь публике было уже все равно, она считала Константина правым, что бы он ни говорил.
Из задних рядов стал проталкиваться монах с рыжими лохматыми волосами. Наконец он вырвался на середину, подскочил к Иоанну, наставил на него палец и визгливо закричал:
— Ты! Ты у святого образа Димитрия глаза выжег! В келью ему икону повесили, — стал объяснять монах, почти рыдая, — а он глаза на ней выжег! Тьфу на тебя! — И монах плюнул в лицо Иоанну.
Толпа улюлюкала. Константину показалось, что о нем, об их споре уже забыли, но тут из зала крикнули:
— Философ! Ты там ближе стоишь. Хватит с ним спорить! Глаза ему надо выколоть, а не спорить!
— Выжечь глаза! Выжечь! — подхватила публика.
Наконец стража увела Иоанна, и Константин подошел к своим друзьям.
Его поздравляли с победой. Феоктист при всех крепко обнял его, сказал, что завтра царица выдаст ему награду.
На улицах народ шумно радовался при его появлении.
А ему было пусто и горько. Не такой победы он хотел.
Он хотел честного боя и честного спора. Он хотел убедить гордого старца, а вовсе не победить его. И он бы убедил, он был уверен в этом. Но какое может быть убеждение, если каждое твое слово поддерживает беснующаяся толпа!
Константин вспомнил стихи Касии, те самые, которые обсуждали ученики в его первый день учения у Фотия:
Лучше потерпеть поражение,
Чем одержать недостойную победу.
Сейчас он еще сильней почувствовал глубокий их смысл.
На другой день Феоктист радостно сообщил:
— Варда и Михаил приглашают тебя завтра на праздничный обед. Ты будешь самым почетным гостем.
Константин не любил дворцовые обеды с пьянством и нелепыми разговорами.
— Не вздумай отказаться, — Феоктист улыбнулся. — Это твоя обязанность, здесь твоей воли нет. — Тут же его лицо стало серьезным. — А может быть, тебе удастся воздействовать на Варду. Трудно мне с ним в последнее время.
Через некоторое время Феоктист вдруг сказал с сожалением:
— И все-таки жалко его! Вздорный старик, а жалко.
— Ты о ком? — удивился Константин.
— Да все о нем же, об Иоанне. Наказали его плетьми, выкололи глаза и отправили в монастырь.
— Глаза! — Константин даже задохнулся.
Он вспомнил гордый, пронизывающий взгляд старика.
Феоктист удрученно махнул рукой.
— Варда припомнил, как старик публично укорял его: «Проще молиться идолам и жить в беспутстве и пьянстве, чем вести честную праведную жизнь». Теперь, после плетей, старик долго не протянет.
Когда Константин вышел на улицу, его вновь приветствовали прохожие.
Им было весело, они болтали о лошадях, о знаменитой великанше, которая приехала в столицу и показывалась за деньги.
На углу сидел нищий. Он тянул руку далеко вперед, лицо его было опущено вниз.
Константин поравнялся с ним, и нищий неожиданно поднял голову — вместо глаз у него были гноящиеся раны.
Константин отшатнулся, с трудом удержав крик, и, не обращая внимания на удивленно оглядывающихся прохожих, побежал к дому.
Он бежал, и лишь одна мысль билась в его голове. Это была строка из «Троянок» Еврипида: «О, скольких тяжких бед вы, эллины, виной!»
— О, скольких тяжких бед вы, эллины, виной! — повторил он уже вслух.
Утром он покинул этот город.