Рубен вспоминал, как все произошло, покусывая заушники очков.
— Я буду молиться, чтобы Бог дал мне мужества вспоминать об этом, — сказал он Мине.
Но он конечно же промолчал о том, что после того, как Тигран предпочел кандидатуру Мины, не раз задумывался о смерти своего учителя. Рубен видел в этом проявление высшей справедливости, и теперь, когда Тиграна не стало, считал, что учитель сделал ему подарок. Теперь все было так, как надо. Покойный мастер наверняка видел большой творческий потенциал Рубена и вовсе не считал его ограниченным. Кроме Тиграна, в Рубена верил только Аво. Аво… Он, вероятно, полагал, что Рубен ничего не чувствовал по отношению к покойному, но на самом деле Рубен страдал настолько сильно, что внутренняя боль не давала ему сосредоточиться. Молчание, отсутствие слез можно было принять за черствость, но это была своего рода дань Тиграну, проявление чувства вины перед ним. Рубен покривил душой — Бог ему не помощник, он и так в деталях запомнит тот вечер, когда случилось непоправимое; запомнит, как ныли руки, когда он помогал нести тело обратно в лагерь, запомнит, как цеплялись за бороду старика хворостинки, запомнит прилипшие к одежде мертвеца песчинки и то, как скрежетал по песку ящик с рыбой. Они останавливались двадцать четыре раза, как только приказывал Дев. Дев еще привязал леской к телу отца его трость. И труп совсем не напоминал цветок, плывущий вниз по течению реки Евфрат…
А вот Аво почти ничего не мог припомнить. Он еле дотащил тяжеленный ящик до лагеря, понимая, что с Миной переговорить не удастся. Какое там переговорить — он даже не мог посмотреть ей в глаза, не говоря уже о попытках утешить девушку. Сама мысль о том, чтобы приобнять рыдающую Мину, казалась ему кощунственной. Ни сегодня, ни завтра — никогда он не сможет рассказать ей о том, что сотворил.
После возвращения в Кировакан Аво несколько дней избегал проходить мимо ее дома, мимо горнолыжного подъемника и рощицы лимонов. Родители Рубена не могли взять в толк, почему парень целыми днями сидит дома. Тот ссылался на усталость, хотя усталость тут была ни при чем — Рубен встречался с Миной, и Аво там не было места. Как он считал, у Рубена с Миной есть общие дела. Разумеется, Мина не поедет в Париж без Тиграна, и если эти двое играют в нарды, то явно не к зарубежному турниру готовятся, а просто чтят память мастера.
«Ну и пусть, — думал про себя Аво, — Тигран свел их вместе, и вполне логично, что и после его смерти они продолжают общаться». Действительно, зачем тревожить их своим появлением? Пусть переживут это горе вдвоем. Немного терпения, и все восстановится — они снова будут втроем.
Однако тянулись бесконечные дни, и Аво начинало казаться, что Рубен и Мина никогда не закончат свою партию…
Что до Мины, то она, как ни странно, отнеслась к потере прагматично. Ей надо было продолжать тренировки, и она убедила Рубена, чтобы тот ассистировал ей. Рубен согласился, расценив просьбу как дань уважения к Тиграну. Они раскладывали доску, кидали кости, переставляли фишки, но вскоре запал угасал, и они говорили лишь о Тигране.
Как-то раз Мина начала рассказывать Рубену о том, как учитель подарил ей ту самую редкую книгу, но осеклась на полуслове.
— Жаль, что я не смогу поехать в Париж… Он бы гордился, если б я смогла победить.
Мина посмотрела на доску, потом завела за уши черные прядки.
— Да, это было бы здорово, — кивнул Рубен.
Следующие несколько ходов они сделали в полном молчании.
— Я давно не видела Аво, — вдруг произнесла Мина. — Мне кажется, он корит себя за то, что произошло. Я была бы очень благодарна тебе, если бы ты объяснил ему, что он ни в чем не виноват. И ты тоже…
Мина коснулась руки Рубена. Тот перевел взгляд на ее пальцы.
— Ты всегда хорошо относилась ко мне, не то что остальные, — сказал он. — Я не умею ладить с людьми, как Аво, но ты… ты хорошая. И мне это приятно.
— Ты тоже хороший, — ответила Мина. — И Аво тоже. Я хотела бы повидать его.
Рубен поправил очки и бросил кости.
— Да, я ему передам.
Мина благодарно улыбнулась, а когда бросила кости, у нее выпала победная комбинация. Она собрала фишки и предложила:
— Ну а если ты?.. В смысле если бы ты занял место Тиграна в этой поездке? Я думаю, Тигран был бы не против.
— Благодарю! — отозвался юноша, прижав руку к сердцу.
Немного погодя пришли документы на выезд.
Ночью в доме протекла крыша — и конечно же прямо над головой главы семейства. Отец Рубена спал чутко и просыпался с воплями «А! Что? Кто здесь?!», даже если его будил воображаемый скрип половой доски. А тут — потоп, и вскоре вся деревня стояла на ушах от его криков.
— Что за…? — орал он. — Какого черта?!
Наутро Аво было велено залатать прореху. Тот взял инструменты, залез на крышу, снял треснувшую черепицу и стал прилаживать новую. Работая, он слышал пение Сирануш, растапливающей тонир:
— Тесто, тесто, белое тесто! Ты знакомо лишь с огнем, что под тобою… — Старуха не замечала, что ее подслушивают.
Чуть погодя до носа Аво донесся запах тлеющих углей.
— Где там огонь подо мною?.. — пела Сирануш.
Она встала на колени перед тониром: у нее это была вырытая в земле яма где-то в метр шириной. Рядом располагались разделочная доска, щедро посыпанная мукой, и еще одна — для готовых лепешек. Пока угли набирали жар, Сирануш раскатывала тесто, пришлепывала его к глиняным стенкам тонира и разглаживала рукой в рукавице. Тесто ложилось на стенку, как простыня на кровати, а предыдущий пласт уже пузырился черными пятнами. Старуха ловко отдирала готовые пласты и складывала на доску. Работа шла беспрерывно, и вскоре на доске уже высилась приличная гора готовых лавашей.
«Надо же, крутится как молодая», — думал Аво, восхищенно наблюдая за руками Сирануш.
А та продолжала свои нехитрые действия: раскатывала, сплющивала, раскладывала, прихлопывала, раскатывала… и так далее.
— Черные пузырики, пузырики мои… Что, видно вам, где во мне горит огонь? — напевала она.
Аво замер, наблюдая за старухой. Но тут молоток заскользил вниз и с глухим стуком упал на землю.
Сирануш подняла голову и увидела парня.
— Эй, верзила! Что ты там делаешь? А где брат твой, Рубен? Что, неплохо у меня получается, правда? Причем само по себе.
— Да, впечатляюще, — отозвался Аво.
— Спустись-ка сюда, — крикнула Сирануш.
Аво спрыгнул вниз и подошел к тониру. Уселся напротив старухи — сквозь огненное марево печи та казалась ему быстро мелькающим темным пятном.
Сирануш, не прерывая беседы, продолжала лепить тесто.
— Вы снова встретитесь, — сказала она.
Она имела в виду Рубена — он что-то давненько не попадался ей на глаза.
С момента отъезда брата и Мины прошло уже две недели. Аво не пригласили на вокзал — он пришел сам. На перроне стояла мать Рубена и родители Мины. Утро выдалось на удивление ясным, и вчерашние лужи, скопившиеся между шпалами, сверкали почти нестерпимо. Мина сразу села в вагон. Сначала они доедут до Еревана, а уж оттуда самолетом в Париж. Родители девушки обступили Рубена, давая указания насчет дочери. А его мать отошла в сторону — она-то первой и заметила Аво. Но стоило ей махнуть рукой, подзывая Аво к себе, как Рубен резво заскочил в вагон, едва не уронив с носа очки. Аво показалось, что они неминуемо упадут на бетон перрона, но Рубен ловко подхватил их на лету. Похоже, он и сам немало удивился своему проворству, проверяя, цела ли оправа.
— Вы снова встретитесь, — повторила Сирануш.
В ее голосе прозвучали возвышенные нотки, даже какая-то выспренность, что-то неестественное, как оттенок ее рыжих волос. Аво подумал было, что старуха имеет в виду не Рубена, а кого-то другого — его погибших родителей или Тиграна, а то и самого Всевышнего в Судный день.
— Тетя Сирануш, — тихо произнес Аво, мучимый чувством вины, — я не верю в Бога. Мне не хотелось бы проявить неуважение по отношению к вам, но и в ангелов я тоже не верю. Мне кажется, что в этом мире нет иной справедливости, кроме той, что творят люди.
— Ты слишком много общался с Рубеном, — покивала Сирануш. — Кроме того, ты мог бы быть и поскромнее, а не показывать, какой ты оригинальный мыслитель. Насколько я помню, у тебя вроде было чувство юмора.
Она раскатала кусок теста, чуть расплющила его и прилепила на стенку тонира.
— Вот так, значит, — сказал Аво. — Но это ваше ви́дение. Вы сами-то верите в то, что говорите?
— Ну… — отозвалась Сирануш, не отвлекаясь от работы. — Если бы ты видел то, что довелось видеть мне, то и ангелы показались бы тебе вполне реальными. Знаешь, когда видишь, как пытают и убивают людей прямо на улице, поневоле встаешь перед выбором. Либо ты начинаешь верить в Бога, который допустил такой ужас, и пытаешься понять, какое такое благо может случиться взамен сотворенного зла, либо понимаешь, что люди — скоты. Слишком большие скоты, чтобы говорить о какой бы то ни было цивилизации. Меня спас турок — здоровый амбал, страшный, как сама смерть. В феске… Благодаря ему я осталась жива и была признательна за это. Но потом я спросила его, что случилось с моей семьей, с моими подругами и близкими. Знаешь, что он сказал мне? Что никого из них никогда и не было, что все это мои грезы. Он сказал, что теперь я его сестра, что его семья стала моей семьей. У меня больше не было прошлого — только он и его родня. Но он спас мне жизнь… впрочем, нет… он спас мое тело. Мою жизнь он хотел стереть, уничтожить. Мне удалось бежать от него, и я не забыла своих родных. Понимаешь, когда я думаю о Боге, мне на ум всегда приходит этот турок. Спасибо за то, что я еще могу дышать, но все-таки будь он проклят!
Сирануш подмигнула Аво сквозь поднимающееся от тонира марево. Руки ее не останавливались — раскатывали тесто, плющили, шлепали в печь.
— У меня все еще есть чувство юмора, — произнес Аво, испытывая неодолимое желание надавать самому себе пощечин за то, как жалко и неубедительно прозвучал его голос. Он стыдился самого себя; впрочем, он ведь не хотел убивать Тиграна. С другой стороны, если он оказался способен на такое, то вся благость его намерений автоматически аннулировалась. Оставалось лишь залезть куда-нибудь повыше и спрыгнуть вниз головой.