л Ергата и его рыжеволосую Сирануш, когда работал вместе с остальной командой, разгружавшей мебель, что должна была отправиться на рынок. Наконец последний стол был погружен в автомобиль, и работа Аво была окончена — равно как и его морская жизнь. И хотя Аво согласился работать бесплатно, судовладелец с крестом на груди на прощание сунул в карман его рубашки несколько свернутых купюр.
Деньги Аво потратил на донер-кебаб в кафе на улице Сокак, 5706. Ел он не спеша. Через дорогу у витрины магазина он увидел женщину с апельсином в руках. У женщины были длинные белые волосы, а почти вся ее одежда была пошита из коричневой кожи. Женщина разговаривала с каким-то мужчиной, одновременно впиваясь ногтями больших пальцев в апельсин, с которого на землю спиралью падала кожура.
Закончив разговор, женщина столкнула ногой очистки в сточную канаву, в несколько приемов съела апельсин, сполоснула руки водой из фляжки и направилась в магазин.
Аво последовал за ней, но, к своему удивлению, обнаружил, что попал не в магазин, а в настоящую художественную галерею с картинами в рамах и причудливыми металлическими инсталляциями, что находились в самом центре помещения, огороженные веревкой.
Женщины нигде не было видно.
Лестница в самом конце помещения привела его в уставленную книгами комнату-студию. Женщина повесила на плечики свою коричневую куртку и посмотрела на вошедшего Аво, словно на ущербную скульптуру, требующую реставрации. Он спросил по-армянски, не Ками ли ее звать, на что женщина отозвалась:
— Такое лицо у вас от рождения? Или вас так отделали в прошлый раз, когда вы вломились в дамскую спальню?
Аво закрыл лицо обеими руками и засмеялся, и Ками поняла, что последний раз он смеялся очень давно. Она попросила подождать ее внизу.
В галерее внимание Аво привлекла одна картина. Он не мог поверить, что пропустил ее, когда шел к лестнице. Это был портрет в сине-зеленых тонах, изображавший женщину в платье с длинными рукавами. Одной рукой женщина прижимала к лицу носовой платок, а другой поддерживала локоть. Длинный нос ее отбрасывал зеленовато-голубую тень, что делало лицо одновременно сердитым и торжественным. Она так сильно напоминала Мину, что Аво прикрыл рукой подбородок.
— А, вы нашли Аветисян. Мне кажется, что армян прямо-таки притягивает друг к другу, — сказала Ками, спускаясь по лестнице.
— Это подделка? — спросил Аво.
— Знаете ли, вы мне сейчас напомнили ту скотину, на которую я наорала несколько минут назад. С подделками покончено давным-давно. Все, что вы тут видите, — подлинники.
Аво был несколько смущен поведением женщины, но когда она вышла к нему, затянув волосы точь-в-точь, как это делал Терри Крилл, он успокоился настолько, что смог сформулировать цель своего визита. Он хотел бы вернуться в Армению после многолетнего отсутствия. Он будет пробираться на родину через Турцию, и ему нужны документы для перехода границы. А Ками, как он слышал, как раз может ему в этом помочь.
Женщина даже не спросила его, откуда он вообще взялся, как попал в Мерсин. Она ни о чем не спрашивала. То ли из-за своего вольного артистического духа, то ли из-за общей культурной реальности, то ли из-за опасной наивности… Аво не мог сказать определенно. Он восхитился тем, с какой легкостью Ками повернулась и, сделав ему знак следовать за ней, направилась к телефону, попутно объясняя, что в мастерской всегда требуется физическая сила для работы с довольно тяжелыми произведениями искусства, которые то привозят, то забирают заказчики. При этом нужна не просто сила, но еще и аккуратность. К тому же, добавила она, хоть денег много тут не заработать, этого будет вполне достаточно, чтобы пересечь всю страну. Рядом с галереей имеется квартира, которую он может снять наполовину дешевле, чем любую другую в городе. Еще Ками добавила, что будет очень признательна Аво за то, что он сможет помочь ей.
— А вот когда вы заработаете достаточно денег, — закончила она, — я сделаю нужные бумаги.
Согласился бы Аво на это, знай он сразу, что ему придется провести в Мерсине целых два года? Время, как и газ, казалось, приняло форму предоставленного ему сосуда, но эти два года с Ками пролетели куда быстрее, чем те же два года с Терри и уж тем более быстрее часов, проведенных в доме Мартика.
Его работа по большей части была довольно однообразна: погрузка и разгрузка машин, переговоры с недовольными художниками и покупателями. Но Аво гордился тем, что ему удавалось сочетать свою силу и аккуратность при обращении с произведениями искусства (и это, кстати, напомнило наставления Терри о поведении на ринге с соперником). Он восхищался талантами Ками — принесут ей, к примеру, статую кота с отбитым ухом, а через пару недель заказчик забирает свое сокровище с целым ухом — каждая шерстинка на месте. Ему нравилось, как настойчиво она изучала объект реставрации — крутила его так и сяк, чтобы понять все в деталях; как тщательно изучала смысл каждого мазка на картине, едва не прижимаясь лицом к холсту. Он любил просто так поболтать с Ками, отпуская шуточки — например, он утверждал, что у его отца на родине были точно такие же желтые панталоны, как и у танцора на полотне. Все это было довольно глупо, зато заставляло Ками смеяться, отчего в комнате становилось как-то светлее. Она тоже могла пошутить — например, когда Аво сказал, что у него были такие же длинные седые волосы, как у нее, но он сбрил их, она тут же ответила, что подумывает об этом.
Аво общался с посредниками — хорошо одетыми людьми в очках, молодыми и старыми. Они вели себя вежливо, если не сказать — жалостливо, когда спрашивали про шрам, но Аво отвечал, что лучше вернуться к теме искусства. Ему и в самом деле нравилось изучать искусство, хотя в голове все равно мало что оседало. Это, конечно, было связано со странной, непонятной дружбой, которая завязалась у него с Ками, — дружбой временной, что оба знали, но оттого честной и открытой, дружбой, которую нельзя было ни понять, ни объяснить. До этого самым близким его другом в этом смысле был Терри Крилл, только Аво никогда не заговаривал с ним о своих планах на отъезд. И одной из положительных сторон его встречи с Рубеном было то обстоятельство, что он был избавлен от необходимости прощаться с Терри.
Хотя Ками ни разу не задавала ему вопросов о его прошлом, через несколько месяцев они знали друг о друге все. Ками подробно, ничего не утаивая, рассказала историю о своих отношениях с тем самым греком, с которым Аво познакомился на «Мудреце», а Аво, в свою очередь, поведал ей о смерти своих родителей и еще много историй: о похождениях с Терри Криллом в Америке, о Гиле, а главное, о Мине — причине его желания вернуться домой.
Однажды во время работы по оформлению очередной выставки Ками вдруг присела на ступеньку и сказала:
— Ты-то еще молод, а вот я дожила до тех лет, что уже не могу не думать о том наследии, которое оставлю после себя. Это горько и слишком сентиментально, но это так. Никак не могу отделаться от этих мыслей.
— Но ты даешь художникам пространство для самовыражения, — отважился сказать Аво.
Ками буркнула что-то одобряющее, но тут же отвернулась от него и снова принялась за работу, показав, что разговор на эту тему завершен.
С тех пор Аво постоянно ломал себе голову над вопросом — как правильно нужно было ей ответить? Он сразу заскучал по Мине, наследие которой было связано с ним, а его — с нею. Наследие имеет общую с другими природу, рассуждал он, а поскольку Ками была неразрывно связана с художниками, то он и дал ей такой ответ.
Возможно, Ками и сама понимала суть проблемы, потому что стала говорить исключительно о своей матери. Матери было около восьмидесяти лет, и жила она в доме в апельсиновой роще, что в двадцати километрах от Мерсина. Но при этом, несмотря на такое смешное расстояние, мать и дочь могли не видеться годами.
— Наверное, следует съездить повидаться с нею, — повторяла Ками.
Когда она спросила Аво, думает ли он, невзирая на молодость, о своем наследии, напрашивавшийся ответ смутил его. Тем не менее, к его собственному удивлению, он не захотел лгать и, не скрываясь, вывел на свет тот образ самого себя, о котором давно уже забыл и в который некогда верил.
— Знаешь, — сказал он, — я всегда хотел быть поэтом.
— Мне кажется, ты был бы великим поэтом, — ответила Ками.
— Правда?
— Ты объездил мир. Разве в путешествиях ты не собирал материал?
Вскоре после этого разговора некий коллекционер привел в галерею своего сына-подростка, который хотел познакомиться с «поэтом». У мальчика было несколько публикаций в школьном литературном журнале, и он попросил Аво разрешения ознакомиться с его работами. Аво посмотрел на первого всамделишного поэта, которого когда-либо видел, и сказал что-то вроде: «Конечно, конечно».
— Мне показалось, он едва не сломал тебе мозг, — потом пошутила Ками.
И все-таки, как быстро летели эти годы? По-разному. Иногда тянулись, иногда летели. Он испытывал боль, но отнюдь не душевную. В свое время он повредил себе плечо — дело было в Толедо, а потом еще в Ньюарке, — и теперь сустав норовил выскочить из суставной сумки, стоило перетащить какой-нибудь тяжелый арт-объект. По его позвоночнику простреливали странные электрические разряды, и ему приходилось минут по десять прятать голову под темным покрывалом.
Иногда Ками приглашала его на какую-нибудь выставку, куда направлялась в компании друзей, иногда — на обед или в кино, и скоро Аво стал известен в ее кругу как «молодой поэт со шрамом». Однажды его познакомили с редактором местного информационного бюллетеня по культуре, и тот попросил прислать стихотворение для печати. Аво сказал, что подумает. Ему не хотелось посылать то, что было в его записных книжках. Ему казалось, предложение требовало нового стихотворения, а создание нового требовало времени.
На следующий день Ками подарила ему записную книжку с надписью: «Отсюда начинается твое наследие».
Однажды — уже под конец пребывания Аво в Мерсине — Ками прикатила к галерее два велосипеда. Вместе с Аво они выехали на окраину города и остановились в апельсиновой роще.