Но ждать дневного света не пришлось. В ночной тишине он услышал шаги, затем легкая тень приблизилась к полке со спиртным, налила сначала в один стакан, потом в другой.
— Придержи-ка дверь, — прошептала Мина, держа в руках по стакану.
Аво отбросил одеяла и приоткрыл дверь. Стараясь не шуметь, он вышел вслед за Миной. Сначала они миновали коридор, потом прошли лифтовой холл и, наконец, ступили на лестницу.
С крыши самого высокого дома в Кировакане открывался лучший вид на город.
— Слушай, весь вечер мы притворялись. Так, может, хоть сейчас побудем сами собой?
Дождь утих, внизу сияли огни.
— Что у тебя с лицом? — спросила Мина.
— Ты сама можешь представить.
— Прости. Просто я хочу быть естественной с тобой.
— Можешь. Должна.
— Странно снова тебя видеть. Думала, этого уже не будет.
— У тебя же все хорошо.
— Да, это так. Я люблю свою семью. Галуст меня только что на руках не носит. Мне действительно повезло.
— Тебе всегда везло.
Они выпили по глотку.
— Когда я увидела тебя в театре… — начала было Мина, но осеклась.
— Мина…
— Я не думала, что буду любить своего мужа. Я уважала его и решила, что буду просто заботиться о нем. Но он так хорошо относится ко мне и к нашей дочери, что я полюбила его. И теперь я уже никогда не смогу причинить ему боль.
— Мне бы самому не хотелось.
— Я хочу сказать, что ему почти шестьдесят. У него начались провалы в памяти. Родители говорят, что это пустяки, а вот сестра считает, что это признак серьезной болезни. Конечно, я переживаю за него, но вот появился ты, и у меня мгновенно созрело решение. Как только я увидела тебя в театре. Ты меня понимаешь, Аво? Я хочу быть с тобой, с тобой и — настоящей. Это звучит ужасно, но могу я быть по-настоящему искренней с тобой?
— Можешь.
— Ты тогда ушел, и я уже не надеялась вновь тебя увидеть.
— Мне сказали, что я, в принципе, могу выслать тебе приглашение, но я побоялся причинить тебе вред.
— Ты сказал, что наступит наш год. Я ждала. Ждала столько лет, сколько смогла.
— Мина, я не хотел подвергать тебя опасности.
— А я все равно ждала тебя. И теперь, если ты сможешь сделать для меня то же — подождать, возможно, мы проживем с тобой еще одну жизнь. И, быть может, мы…
— После Галуста.
— Не надо так говорить. Я не хочу даже думать об этом. Это ужасно…
— Ну а если он доживет до ста лет?
— Что же, нам будет по семьдесят. И мы начнем все сначала.
Аво рассмеялся.
Газ, подумал он, газ, наполняющий баллон. И сколько жить с этим баллоном?
Сколько надо.
— Ладно, — сказал он. — А пока я отправлюсь в Ленинакан. Попробую получить там работу с помощью Кнопки. Но мы будем видеться с тобой? Останемся друзьями?
— Я хочу быть с тобой по-настоящему, — сказала Мина, наклонилась и поставила свой стакан на пол.
— Я тоже хочу этого.
Мина выпрямилась и притянула Аво к себе за шею, чтобы заглянуть в глаза. Его шрам был поистине ужасен. Толстый валик над глазами… Она прикоснулась к нему — раз, другой.
— Больно?
Физическая боль может утихнуть. Но боль иного рода — никогда. Она будет грызть до самой смерти.
— Больно. Потому что они сделали одну бровь человеку, у которого их было две, — сказал Аво, и Мина рассмеялась. Снова взяла свой стакан, подошла к балюстраде и посмотрела на город, удивительно чистый и светлый даже в темноте. Приятно иногда видеть все как есть.
— В нашем городе его считают за героя, — сказала она. — Я имею в виду Рубена.
Аво выпил, ожидая, что она продолжит.
Она и продолжила:
— Сейчас он в тюрьме, но вот надо же — обрел статус героя. Мы почему-то можем уважать только мучеников.
Мина оглянулась на него:
— Ты слушаешь, что я говорю?
— Да, слушаю. Но я не знал, что его арестовали.
— Его арестовали не здесь, в Париже… Где ты был все это время?
Аво замялся и нехотя начал:
— У меня был друг в Америке. Как-то раз, давно, он отвез меня в одно место в пустыне Нью-Мексико.
— Разве Мексика не такая «новая», как Америка?
— Знаю, знаю. В этой стране все, что должно быть логичным, — абсурдно, а то, что абсурдно, — обладает смыслом. Когда-нибудь, думаю, я вернусь туда. Если здесь у меня ничего не получится, я вернусь и буду заниматься тем же, чем и раньше с моим другом.
Аво назвал Мине его имя.
— А что там было, в этом Нью-Мексико?
— Там мы спустились в очень глубокую пещеру, настолько глубокую, что уму непостижимо. Кстати, я тебе оттуда послал открытку.
— И что ты написал?
— У меня был план. Я хотел скопить денег на новый паспорт и прочие документы. Я собирался вернуться сюда и хотел, чтобы ты об этом знала.
— И ты послал мне открытку из-под земли?
Аво рассмеялся:
— В обоих смыслах.
— У меня к тебе есть вопрос, — сказала Мина, подпирая рукой подбородок. — Он может показаться тебе неприятным, но это не так.
— Что-то я не пойму…
— Аво, а для чего еще ты приехал?
— Что значит «еще»?
— У меня такое ощущение, что ты приехал с некоей целью. Не бывает «старой» или «новой» жизни. Наша жизнь — не метафора, она не делится ни пополам, ни как-либо еще. Она целая, будь она полная или неполная, как тебе самому может показаться. Почему ты так долго пробыл в Америке, почему не вернулся сразу?
— Я не мог.
— А теперь смог? Изменились обстоятельства, да?
— Мина…
— Да, это звучит неприятно, но я не об этом. Я просто чувствую, что под всем этим что-то кроется. А ты все время что-то недоговариваешь. Либо ты нелюбопытен, либо неискренен.
— Я не понимаю тебя.
— Хорошо, — сказала Мина, отпив из стакана. — Когда ты уехал отсюда, ты предпочел мне Рубена. Я всегда понимала твой поступок именно так. Согласен ты со мной или нет, но я всегда считала тебя человеком, который путает любовь с чем-то, что дается взаймы. Ты подумал: «Полюбить можно только раз» — и сделал свой выбор. И хотя я всегда понимала любовь по-другому, я не осуждала тебя за этот выбор. Да, мне было больно, и на какое-то время я вообще выключилась из жизни, но я никогда не винила тебя за то, что ты сделал. В конце концов, Рубен — твой брат. Но теперь — если я, конечно, не ошибаюсь — меня огорчает тот факт, что ты проделал весь этот путь сюда, но не хочешь сказать мне, ради чего. Ты не говоришь, что вернулся ради того, чтобы избавиться от чувства вины. Ты не говоришь, что приехал увидеть меня счастливой в моей новой жизни, как ты это называешь, и потом поставить это счастье себе в заслугу. Ты жалеешь о своем выборе, а жалеть-то и не о чем! Твой выбор привел ко всему, что ты сейчас видишь: у меня есть семья, муж, дочка, счастье. И ты рассчитываешь на то, что я буду тебя благодарить за это? Вот зачем ты приехал, если говорить по правде. И я не хочу быть неблагодарной, так что изволь: спасибо тебе, Аво! Спасибо за то, что много лет назад ты бросил меня одну, даже не попрощавшись. Мы были молоды, глупы, нетерпеливы в любви, мы и не знали, что такое настоящая любовь, и ты спас меня от себя самой. А теперь я вижу, что такое настоящая любовь, сравнивая ее с твоей, фальшивой. Еще раз — спасибо тебе, Аво-джан!
Город погрузился в тишину. Там, где громоздились темные холмы, шел дождь, и они оба знали об этом.
— Что кроется под всем этим… — сказал Аво. — Я знаю, что такое настоящая боль, о которой ты говоришь, Мина, и она не имеет ничего общего с моим поступком. Рубен сказал мне… Он сказал, что раскрыл тебе правду. Эта правда и есть причина, почему я ушел, не попрощавшись с тобой. Она давила и давит на меня.
— То, что Рубен сказал мне на свадьбе, — вздор. Мне не нужна любовь из жалости, ни тогда, ни сейчас.
— Из жалости? Значит, Рубен не сказал всей правды, не сказал, что я не хотел…
— Пожалуйста, давай вернемся…
— Не сказал, что я не хотел убивать Тиграна. Это был несчастный случай. Рубен не сказал тебе об этом, да?
Мина не моргнула и глазом, не шевельнулась ни на сантиметр. И тем не менее Аво заметил, как она внезапно изменилась. В ее глазах появилось что-то новое — они стали чужими.
— Я хотел… Я хотел всего лишь травмировать его, — продолжил Аво, надеясь смягчить подробным признанием Мину. — Я не знаю, что тебе сказал Рубен, но хочу прояснить этот вопрос до конца. Так вот, я рассчитывал, что Тигран сломает ногу и не сможет поехать в Париж с тобой. Да, не очень-то приятно об этом говорить, но тогда я был совсем мальчишкой, и мне хочется, чтобы ты знала правду. Мы же договорились быть искренними. Я не хотел того, что произошло на самом деле.
Мина села, и по ее позе Аво понял, что услышанное было для нее новостью. Рубен обманул его — он ничего не говорил ей о смерти Тиграна. Он солгал, чтобы устранить его со своего пути, и Мина только сейчас узнала о том, что случилось на море.
Она сидела в луже от вечного дождя, который здесь никогда не прекращался, который лил снова и снова; того же дождя, под которым они когда-то играли в любовь, того же дождя, под которым Мина узнала всю правду.
Аво сел рядом. Не сел — его большие ноги были слишком напряжены, чтобы согнуться в коленях, и он лег на спину, словно на ринге после победного захвата соперника.
Рубен ничего ей не сказал…
Мина смотрела на Аво. Она едва узнавала его лицо. Широкий шрам, на месте которого когда-то была его бровь. Глаза под шрамом сильно изменились. Кто был этот человек, который утверждал, что знает ее? Кто был этот человек, который убил Тиграна? Сколько еще жизней он украл у нее, не посчитавшись с ней? Она могла поехать в Париж с Тиграном, она могла выиграть тот турнир, могла стать знаменитой, ее фотографии из газет поклонники игры вырезали бы на память, она могла бы прожить жизнь, которая не только соответствовала, но и превосходила бы амбиции ее учителя, — прожить свою настоящую жизнью. А так — вот. И теперь она уже не простит Аво. Ей не забыть его преступления, и она даже не обнимет его на прощание. Все, на что она теперь была способна, это холодным, ничего не выражающим голосом произнести: