— Ну нет, ты еще не знаешь всего, — возразил Маттиас. — Ты не знаешь, что народ долины слагает песни об этой скачке. Давно люди так не радовались — с тех самых пор, как долину захватил Тенгил и сделал нас рабами. «Юнатан — наш освободитель», — поют в народе и верят, что он освободит нас. И я тоже верю. Вот теперь ты знаешь все.
— И опять ты не знаешь всего, — подхватил Юнатан. — Ты еще не знаешь, кто возглавляет борьбу с Тенгилом. Маттиас! Теперь, когда Орвара схватили и бросили в пещеру Катлы. Нет, это Маттиаса должны славить как освободителя, а не меня!
— Зачем ты зря говоришь, Юнатан? — снова возразил Маттиас. — Я слишком стар, чтобы возглавлять борьбу. Он ведь правду сказал, этот Ведир, — жив ли я, мертв ли, кому какая разница!
— Ты не должен так говорить, — вмешался я. — Теперь ты — мой дед.
— Ну, тогда, значит, есть еще ради чего жить. Но возглавлять борьбу — на это я не гожусь. Тут нужна молодость. — Он вздохнул. — Если бы Орвар был с нами. Но он сидит в пещере и достанется Катле.
Я увидел, как побледнело лицо Юнатана.
— Посмотрим, — пробормотал он, — кто достанется Катле. — А потом сказал: — Теперь за работу! Ты еще одного не знаешь, Сухарик, здесь, на нашей даче, спят днем, а работают по ночам. Пойдем покажу!
Он пролез через люк в свой «уголок», отбросил матрац, на котором мы спали, и поднял две незакрепленные половицы. Я увидел глубокую черную дыру.
— Отсюда начинается мой подземный ход, — гордо сказал Юнатан.
— А где он заканчивается? — спросил я, хотя догадывался, каким будет ответ.
— В лесу за стеной, — ответил Юнатан. — Еще несколько ночей работы, и ход будет готов. — Он влез в дыру. — Хотя попотеть еще придется, — добавил он. — Сам понимаешь, мне не улыбается вылезти из-под земли и тут же попасть в объятия Толстого Додика.
Юнатан пропал в темноте, а я долго сидел и ждал. Вернулся он, толкая перед собой корыто с землей. Он подал мне корыто, а я выволок его через дверку к Маттиасу.
— Еще землицы на мое поле, — довольно сказал Маттиас. — Теперь бы немного бобов и гороха на семена — и конец голодухе!
— Ничего тебе поле не даст. — спокойно сказал ему Юнатан. — Ты, видно, забыл, что из десяти горошин девять заберет Тенгил?
— И то правда, — поморщился Маттиас. — Пока он хозяйничает в Шиповничьей долине, от голода да от нужды не уйдешь.
Теперь Маттиасу предстояло прокрасться в поле и опорожнить там корыто, а я должен был стоять у двери и быть начеку.
— Засвисти, — сказал Юнатан, — если заметишь хоть что-то подозрительное.
Я умел насвистывать одну песенку, мы с Юнатаном выучили ее давным-давно, когда еще жили на земле. В то время мы часто насвистывали вместе. Дома по вечерам. Так что свистеть я умел.
Юнатан залез в свою дыру копать дальше, а Маттиас закрыл дверку и задвинул ее буфетом.
— Запомни, Сухарик, пусть это накрепко отпечатается у тебя в голове! Никогда, никогда не забывай закрывать люк и ставить на место буфет! Помни, ты сейчас живешь в долине, над которой властвует Тенгил! Не забудешь?
— Не забуду, — обещал я.
В кухне было почти темно. Фонарь, стоявший на столе, горел тускло. Маттиас загасил его.
— Пусть во всей долине стоит черная ночь, — сказал он. — Слишком в ней много глаз, которые хотят видеть то, что им видеть не следует.
Потом он взял корыто и пропал с ним, а я встал у открытой двери. И в самом деле, во всей Шиповничьей долине стояла черная ночь. Темнота окутывала дома, темнота нависала над ними сверху. Не светила луна, не сияли звезды, повсюду густела черная тьма, и я ничего не видел. Зато и глаза ночи, о которых говорил Маттиас, они ведь тоже ничего не видели, одно это чуть утешало меня.
Но стоять у двери было тоскливо и одиноко, да и жутко тоже. Маттиас все не приходил. Я начал тревожиться и с каждой минутой беспокоился все больше и больше. Почему он не идет? Я вперился взглядом в темноту, но ничего не видел. Хотя темнота уже не казалась такой черной. Она чуть посветлела. Или к ней привыкли глаза? И тут я заметил. Сквозь облака понемногу стала пробиваться луна. Не могло случиться ничего худшего! Я молился про себя, чтобы Маттиас шел поскорее, поскорее шел обратно, пока еще темно, пока можно спрятаться. Но он бы уже не успел. Луна выплыла из облаков и залила долину потоками яркого света.
И тут довольно далеко от меня я увидел Маттиаса с корытом в руках, он пробирался в зарослях шиповника. Я в панике оглянулся. И увидел… Толстого Додика, спускавшегося со стены по веревочной лестнице.
Не так-то просто насвистывать песенку, когда ты напуган до смерти. Песенка просто не получалась. Но все-таки я выдавил из себя что-то похожее на нее и увидел краем глаза, как Маттиас юркнул в кусты.
А Додик уже нависал надо мной.
— Ты чего свистишь? — проревел он.
— Я… я только что выучил эту песенку, — пропищал я. — Она у меня никак не получалась, а сейчас взяла и получилась. Хотите послушать?
И я опять засвистел, но Додик не дал мне продолжить.
— А ну брось! —гаркнул он. — Вообще-то я не знаю, запрещено свистеть или нет, но скорее всего запрещено. Наверное, Тенгилу это бы не понравилось. И потом дверь в доме должна быть закрыта, понял?
— Тенгилу бы не понравилось, что дверь открыта?
— Не суйся, куда тебя не просят! —сказал Додик. — Делай как говорят! Нет, подожди! Дай мне ковшик воды, ходишь-ходишь тут из-за вас взад-вперед, в пору помереть от жажды.
Я подумал: а что, если он пойдет за мной на кухню и не застанет там Маттиаса? Как быть тогда? Бедный Маттиас! Смертная казнь тому, кто гуляет по ночам, — про это я уже наслышался.
— Сейчас принесу, — заторопился я. — Одну минутку, мигом обернусь.
Я побежал в кухню и стал нашаривать бочку. Она стояла в углу. Потом нащупал ковш и зачерпнул воды. И тут почувствовал, что кто-то стоит в темноте у меня за спиной. Никогда еще я не испытывал такой жути.
— Зажги свет! — рявкнул Додик. — Хочу посмотреть на вашу крысиную нору.
Руки у меня дрожали, все дрожало, но я как-то сумел зажечь фонарь. Своими огромными ручищами Додик взял ковш и стал пить. Он пил и пил, казалось, живот у него бездонный. А потом кинул ковш на пол, огляделся вокруг и задал вопрос, которого я ждал и боялся:
— Старик Маттиас, что здесь живет, где он сейчас?
Я не отвечал. Я не знал, что ответить.
— Ты что, оглох? Я тебя спрашиваю! — загрохотал Додик. — Где старик Маттиас?
— Он спит, — ответил я. Что же еще я мог ответить?
— Где?
Рядом с кухней в маленькой каморке стояла кровать Маттиаса, я прекрасно знал об этом. Но знал также, что сейчас его там нет. И все же ткнул пальцем в дверь:
— Там.
Не сказал, я едва слышно пискнул. Воображаю, какой жалкий был у меня вид. Додик расхохотался.
— Не умеешь ты врать! — сказал он. — Ладно, сейчас посмотрим.
Он был страшно доволен собой, он же знал, что я солгал, а ему, видно, очень хотелось подвести Маттиаса под смертную казнь, чтобы его похвалил Тенгил или еще зачем.
— Дай-ка мне свет! — приказал он и забрал у меня фонарь.
Я тут же решил броситься, прыгнуть в дверь, побежать к Маттиасу, крикнуть ему, чтобы он бежал, бежал, пока не поздно. Но я с места сдвинуться не мог. Голова у меня кружилась, ноги подкашивались, я боялся…
А Додик понимал все и, наверное, наслаждался. Он не спешил, нет, он ухмылялся и тянул время, чтобы я совсем сошел с ума от страха. Наконец, наухмылявшись вдоволь, он сказал:
— А теперь пойдем, пойдем, мой мальчик, и покажи мне, где, как ты говоришь, лежит и спит Маттиас!
Он пнул ногой дверь в каморку, я влетел в нее от тычка Додика, споткнулся о порог и растянулся. Додик взял меня за шиворот и поставил на ноги.
— Ну, обманщик, показывай! — сказал он и поднял фонарь повыше.
Я не смел ни поднять глаз, ни вздохнуть… я был в полном отчаянии!
И тут, в этот страшный момент, я услышал рассерженный голос Маттиаса:
— Что здесь творится? Что? Уже спать по ночам запрещено?
Я взглянул и увидел его. Да, Маттиас сидел в углу на кровати и щурился на свет. Старик сидел в одной рубахе со всклокоченными волосами, словно только что проснулся. А возле окна стояло прислоненное к стене корыто. Ну и дедушку я заполучил, проворней ящерицы!
Вид у Додика был жалкий. В жизни не видел фигуры глупее. Он стоял, ошарашенно глядел на Маттиаса, а потом хмуро промямлил:
— Я зашел выпить ковшик воды.
— Ах воды? Очень хорошо! —сказал дед. — Ты, верно, забыл, что Тенгил запрещает брать воду у нас. Мы ведь можем отравить ее! И если ты еще раз разбудишь меня ночью, так я и сделаю!
Как он не боялся дерзить Додику? Но, видно, только таким образом и можно было разговаривать с людьми Тенгила. Додик буркнул что-то про себя и пропал в темноте.
10
Мне ни разу в жизни не доводилось встречать по-настоящему жестокого человека. До тех пор, пока я не увидел Тенгила из Карманьяки.
Он прибыл по реке Изначальных Рек на своей золоченой ладье, а я стоял в толпе вместе с Маттиасом и ожидал его.
Меня послал сюда Юнатан. Он хотел, чтобы я посмотрел на Тенгила.
— Тогда ты лучше поймешь, почему люди Шиповничьей долины изнывают от непосильного труда, голодают и умирают с одной только мыслью и мечтой — снова увидеть долину свободной.
Высоко в горах Первозданных Гор стоит замок Тенгила. Тенгил живет в нем. Он лишь изредка приезжает по реке в Шиповничью долину. Тенгил приезжает сюда, чтобы нагнать на людей страха. Чтобы его рабы не забывали, кто он есть, и не размечтались бы о свободе, объяснял мне Юнатан.
Сначала я почти ничего не видел. Передо мной стояло слишком много воинов Тенгила. Они выстроились длинными рядами, чтобы охранять своего князя при въезде в долину. Видно, Тенгил побаивался, как бы откуда из засады в него не просвистела стрела. Тираны живут в страхе, сказал мне Юнатан. А Тенгил был тираном из тиранов.
Сначала мы ничего не видели, ни Маттиас, ни я. Но потом я догадался, что нужно сделать. Наемники Тенгила стояли, гордо выпятив грудь и широко расставив ноги. Мне надо было только лечь на землю позади самого длинноногого, и я все увидел.