Заметив меня, санитар досадливо поморщился, но отошел. Наташа взяла меня под руку. Со стороны это выглядело невинно: мужчина и женщина прогуливаются. На самом деле Наташа поддерживала меня — я мог грохнуться в обморок в любую минуту. Рука моя жутко болела, но, кажется, обошлось без перелома.
Мы молча прошли мимо «газелей», на белых боках которых алели цифры — ноль три; мимо сторожа — он кивнул мне, как старому знакомому. Я растерянно кивнул в ответ.
На улицах нам попадались люди, которые спешили по своим делам. Два или три человека стояли на автобусной остановке. «Богатые», — подумал я и немедленно захотел напакостить им, но тут же устыдился своих мыслей и разозлился на самого себя. Да, я хотел измениться, но не до такой же степени, что не могу теперь контролировать эти изменения!
— Терпеливые, — прищурив глаз, сказала о людях на остановке Наташа.
— Зачем ты за мной следила? — спросил я.
— Потому что ты не такой, как все.
— В чем я не такой?
Она усмехнулась и подмигнула мне:
— Будто не знаешь!
— Тебе девятнадцать лет шесть месяцев и восемнадцать дней, — сказал я. — Вот и вся моя особенность… электронные письма тоже от тебя?
Наташа кивнула и свободной рукой накинула на голову капюшон, потому что начало моросить. Под ногами перекатывалась щебенка; улицу в этом месте не заасфальтировали. А вон там, через дорогу, школа, серый кирпичный кубик, в которой я учился.
Я посмотрел на школу, ожидая, что вот-вот нахлынут воспоминания, тоска, но ничего не нахлынуло: я слишком устал.
Наташа остановилась, наклонилась к земле, перевернула камешек и вынула из-под него бронзовую монетку. Монетка была иностранная.
— Это не главная твоя особенность, — сказала Наташа. — Главное, что у тебя нет… скарабея.
— Ы?
— Скарабея. Новообразования, опухоли. У всех, кто обладает паранормальными способностями, скарабей есть, а у тебя нет.
— Понятно, — сказал я.
Наташа остановилась снова, приподняла веточку и достала монетку с дырочкой посредине. Я притворился, что не замечаю.
Пробормотал:
— Так нас много?
— Немало, — серьезно ответила она, пряча монетку в карман. — У нас есть свой клуб и свои директора , это люди, которые руководят нашими действиями, направляют нас.
— Зачем письма? Липовое похищение Машки?
Она вздохнула, наклонилась, вытащила из-под камешка помятую купюру цвета сапфира с иероглифами и отвечала:
— Понимаешь… «желтые» эти… они обычные люди, но руководит ими некто; мы его не знаем. Может быть, он со скарабеем, как мы. Может, нет. Но о нас он знает. И о тебе узнал откуда-то. Вот мы, вернее, мой директор и решил воспользоваться ситуацией. Про Машу прости — текст письма составлял директор. Он мужик хороший, но эксцентричный. Разузнал, что твоя бывшая жена рванула с любовником в горы, а адрес не оставила… вот и… А может, иная какая причина была. Он, говорят, будущее умеет предсказывать. Мало ли. Вдруг именно эта запись была чем-то важна для будущего. Нет, ты не думай, я против была, но директора нашего не переубедишь, если уж он в голову что-то вобьет… Он сказал, что таким образом ты уж наверняка согласишься сотрудничать.
Уехала в горы. С любовником. На месяц.
В груди закололо. «Эх, Машенька, лучше бы тебя похитили, шлюха ты этакая…»
— Я как приманка?
— Ты прости, Кир, — прошептала Наташа, выворачивая пальцами комья земли; из-под сгнившего корня выглянул медяк царской чеканки. — Так уж получилось. ЖелтыйДиректор — загадочная личность. Мы не знаем, откуда он взялся, но мы в курсе, что он отлавливает настоящих скарабейных и что-то с ними делает. Они пропадают без следа. Также мы знаем, что у него куча осведомителей и все они — люди. Самые обычные.
Обычные люди шли на работу. Провожали детей в школу. Стояли в очередях за продуктами. А я шел с порнозвездой Наташей под руку и мечтал о том, чтобы унялась головная боль.
— У нас у всех своя способность. Так?
Наташа кивнула и вытащила из щели в заборе, мимо которого мы проходили, болгарский лев.
— Так. Кто-то прочитывает человеческие эмоции — их называют эмпатами; кто-то предсказывает будущее на день вперед; кто-то обладает нечеловеческой силой и скоростью…
— Кто-то чувствует день рождения…
Мне захотелось присесть на скамейку. Раз уж все равно схожу с ума — почему бы не делать это с удобствами?
— Да. А я вот, настроившись на человека, знаю, где он и что сейчас делает… и чувствует. Приблизительно знаю. Я слабый, но эмпат.
— А я думал, ты монетки находишь.
— Монетки? — переспросила она, снимая с подошвы прилипший доллар. — А, ты про это… нет, монетки — это не способность, монетки каждый может находить. Понимаешь, количество денег на Земле достигло такой величины, что они стали самоорганизующейся системой, чем-то вроде искусственного интеллекта, и теперь размножаются самостоятельно, вытесняя старые купюры и монеты, которые уходят в землю. Главное — поймать место, где они начинают уходить под землю, и можно достать много всякого разного… вот, например, английский шиллинг…
У меня голова пошла кругом:
— Ты чего мелешь? Какая такая система?
— Полев, прости уж, но ты, живя в своем маленьком замкнутом мирке, много чего не знаешь. — Она подпрыгнула, срывая с тополиной ветки прилипшую к ней немецкую марку. — Люди давно уже знают об этой способности денег и пользуются ею, заставляя деньги размножаться. Таким образом, снижается их себестоимость, что особенно актуально для мелочи, и человечество благодаря этому процветает.
— Хреново оно процветает… — пробормотал я, с опаской наблюдая, как Наташа подкапывает носком ботинка забор. Там было пусто. Наташа досадливо топнула ножкой и пробормотала:
— Ну вот и все. Закончилась удача. Может, где-то не в том месте свернули? Ну ладно, и так недурственно вышло.
— Значит, я необычный, — сказал я, чтобы сменить тему разговора. — Нету у меня черного пятна, вот вы и заинтересовались.
— Так оно и есть. Может быть, есть и другие причины. Я не знаю. Спросишь у директоров.
— Откуда вообще берутся эти скарабеи?
— Мы не знаем.
— У животных они могут появляться?
Наташа поправила капюшон:
— С недавних пор — да, появляются. Мы знаем несколько случаев… животные при этом… хм… умнеют. Открытие заставило многих говорить о том, что новообразование — что-то вроде второго мозга или усилителя, который позволяет мозгу работать на полную катушку. К сожалению, мы не успели толком исследовать скарабея. Я слышала, что те, кто пытался вырезать его самостоятельно, погибали.
Мы переходили дорогу. Светофор мигал красным глазом, но машин вокруг не было, и на светофор никто не смотрел. Пахло жареными голубями: недалеко от дороги расположилась армянская шашлычная. Тучный бородатый повар в белом фартуке стоял у ее дверей и курил трубку. В шашлычной что-то весело кричали завсегдатаи и шумел телевизор — показывали футбольный матч.
— Зайдем? — спросила Наташа.
— Давай.
Повар уступил нам дорогу; мы повесили куртки на черную металлическую вешалку, протопали мимо стойки и сели за свободный столик. Столик был деревянный, прожженный в нескольких местах сигаретами. На столешнице стоял граненый стакан, а в нем — веточка искусственной сирени. Стены в шашлычной были кирпичные, неоштукатуренные; казалось, мы сидим в огромном мангале. Над решетчатой стойкой висел большой цветной телевизор, по которому показывали футбол. Играли сборные Северной Колумбии и Швейцарии. Народ делал ставки, но вяло; из обрывков разговоров выяснилось, что все ждут матч сборных Армении и Ирландии.
Оправив свитер, Наташа уселась за столик, а я подошел к стойке и заказал по сто граммов голубиного шашлыка. Армянка в джинсах и пуховом свитере вытащила из-под стойки клетку, загаженную пометом. В клетке сидели тощие белокрылые голуби. Я выбрал того, в котором было хоть немного мяса. Запоздало вспомнил, что не спросил у Наташи, что она хочет из алкоголя. Взял две кружки светлого пива.
Наташа смотрела в столешницу не отрываясь, будто стыдилась чего-то. В районе живота свитер у нее вздымался, и я понял, что Наташа успела вытащить пистолет из куртки и засунула его за пояс.
— Не бабахнет? — спросил я, ставя кружки на стол.
Она мотнула головой. Я подвинул кружку к ней поближе. Наташа сделала глоток и отодвинула кружку в сторону.
— Вкусное. Спасибо.
Я заглянул под стол, надеясь высмотреть монетку, но ничего не увидел. Подумал, что надо будет поинтересоваться у Наташи, как она это делает.
— А Семен Панин? — спросил я. — Тоже из ваших? Она снова кивнула. Отхлебнула еще пивка. Минут пять мы пили молча.
— Слушай, — спросил я. — А этот денежный искусственный интеллект… он не захочет мир захватить?
— Расслабься, — безразлично ответила она. — Ему все равно: мир давно уже в его власти, и интеллект теперь пассивный наблюдатель. Ну как онанист, подглядывающий за трахаюшейся парочкой, которая знает, что за ней наблюдают.
«Вот шлюха, — подумал я. — Что за сравнение?» Потом я вспомнил, что Наташа читает эмоции, и уставился, покраснев, на столешницу.
— Ладно… — пробормотал я. — Рассказывай по порядку.
Она вздохнула, сложила руки на груди и посмотрела в сторону. Потом сказала:
— Не надо было мне тебе ничего рассказывать. И помогать не стоило. Но Панин… он же придурок… он бы убил тебя. Я про него слыхала. Он с ума сошел на почве несчастной любви. Говорят, ему какая-то феминистка жизнь испортила… Ты сам хорош, кстати. Зачем в Левобережье поперлись на ночь глядя?
— Так было надо, — ответил я и приподнял столик: мне показалось, что под ножкой что-то блеснуло. Может, монетка? Нет, то был кусочек фольги.
Прибежала чернявая девчонка в аккуратном белом фартучке. Она принесла нам вилки и тарелки, на которых лежали зажаренное до золотистой корочки мясо и лук. Лука было гораздо больше, чем мяса.
— Расскажи мне о… нас, — попросил я, когда официантка ушла.