Я пожал плечами:
— Берем оружие и уходим. Ты стреляла когда-нибудь из автомата?
Наташа посмотрела на автоматы, что стояли в углу, и отступила на шаг:
— Не…нет. Я и из пистолета стреляла всего несколько раз в жизни.
— Один из этих разов — в меня?
— Да пошел ты!
Я подошел к тумбочке, на которой стоял телевизор, наклонился и увидел за стеклянной дверцей два автоматических пистолета и три обоймы к ним. Достал оба, один протянул Наташе.
— Запасливые ребята, — пробормотала она.
Я на цыпочках подкрался к двери, отворил ее на полпальца и выглянул в коридор. Здесь было тихо. Качалась лампочка на длинном проводе под потолком, бегали быстрые тени по стенам, от которых отслаивались сырые обои. С потолка лохмотьями свисала паутина. Дверь в конце коридора была закрыта.
Я высунул голову наружу и посмотрел в другую сторону. И там коридор заканчивался дверью; она оказалась приоткрыта. На ней было выведено мелом: «Желтые рулят».
— Что там? — шепотом спросила Наташа, высовываясь вместе с пистолетом наружу; вернее, так: сначала высунулся пистолет, а потом и она — за ним.
— Вроде тихо, — ответил я.
— Идем?
— Как там Коля?
Коля сидел в кресле и смотрел фильм. Чертинатор расправлялся с тварями из будущего, которые лезли через вентиляционные шахты в наше время. У Чертинатора был немного усталый, но героический вид, а с солнцезащитных очков стекали капельки крови.
— Коля, ты уже зарядился? — осторожно спросила Наташа, бросив быстрый взгляд в мою сторону. — Нам пора идти.
Коля долго не отвечал. Его руки изо всех сил сжимали подлокотники, а в черных очках горели голубоватые огоньки, миниатюрные телевизионные экраны.
— Погоди… ты же не видишь? — тихо спросила Наташа.
— Зато я все слышу, — сказал мальчишка, над плечом которого вился дымок. — Я слышу все, что мне надо, и делаю нужные выводы.
— Ты идешь, Коля? — спросил я.
— Нет, — ответил он. — Я вспоминаю ту историю, что вы мне рассказали, Кирилл. О бедном мальчике, который пытался изменить если не себя, то хотя бы кого-то другого, который пытался стать настоящим отцом. Я знаю, мальчик погиб, но голуби, которых он ненавидел, и Бог, которого он боялся, остались. И если их нет в небе, быть может, они прячутся под землей? Ведь не может быть такого, чтобы Бога и голубей не осталось. Мы с Лизой спустимся под землю и отыщем их; нам в любом случае нечего делать здесь, наверху. А вы идите. Я же дослушаю кино и то, как умирают в фильме люди, и спущусь под землю. Спущусь под землю. Севка против уток щекотно ум… с… с…
В плече его что-то щелкнуло, и в воздухе запахло нагретым пластиком и паленой материей. Наташа схватила меня за руку и, с испугом глядя на Колю, сказала:
— Пойдем.
— Но я обещал Громову…
— Пойдем… ты умеешь чинить роботов? Нет? Так я и думала… идем…
Курица Лиза прыгнула на колени мальчишке и устроилась там, взъерошенная и грязная; она глядела на нас черным своим глазом и открывала клюв, будто хотела что-то сказать, но не решалась. Мальчик поднял руку и осторожно погладил Лизиного скарабея; Лиза, довольная, закудахтала.
Мальчишка сказал:
— Здравствуй, Черная Курица. Совсем скоро мы с тобой станем подземными жителями.
Наташа захлопнула дверь.
Мы пошли тем же путем, каким и попали, сюда, но совсем скоро свернули не в ту дверь, надеясь срезать, и заблудились. В доме было полно комнат с высокими потолками, узких коридорчиков и дубовых дверей; комнаты были захламлены старыми кроватями, штабелями старых газет и перевернутыми шкафами, в одном из которых Наташа нашла пачку сигарет. Дрожащими пальцами она вытащила сигаретку и прикурила. На ее лице сразу появилась довольная улыбка, а пачка отправилась в карман пальто.
Я посмотрел вслед пачке с немой тоской. Очень хотелось курить.
Спустя минуту Наташа нашла еще одну пачку, под ковром. Сигареты были дорогие, французские, длинные и узкие, как спички.
— Чего это они тут сигаретами разбрасываются? — буркнул я.
Третья пачка лежала на люстре. Наташа забралась на стул и достала ее оттуда. Посмотрела на меня со значением.
— Чего? — нахмурился я.
— Ничего не напоминает?
Четвертая пачка выпала нам под ноги из навесного шкафчика, когда мы проходили мимо.
— Похоже, это свершившийся факт, — сказала Наташа, подбирая сигареты. — Количества курева на Земле достигло критической массы, и оно сформировало единый сигаретный разум.
— Ты с ума сошла, — сказал я, старательно растирая по ковру пятую пачку, кажется, модные в этом году сигареты «Госдума».
Вскоре мы вышли на балкон с балюстрадой. Здесь тоже было пусто и темно, под ногами поскрипывали использованные одноразовые шприцы и стекло, бывшее когда-то ампулами; дождь прекратился, а асфальт внизу блестел от огней множества фонариков и костров, сложенных из остатков мебели. Балкон выходил не в тихий закуток, а на центральную улицу. Людей здесь было много, и почти на всех — желтые банданы. Женщины цепляли их на плечи, мужчины — на головы.
Люди двигались без особого порядка, собирались группками, слушая ораторов в серых кепках. С обеих сторон дорогу перегородили баррикады, составленные из автомобильных покрышек, перевернутой мебели и белоснежных унитазов. Возле баррикад дежурили парни с автоматами. Из окон домов с противоположной стороны улицы выглядывали парни со снайперскими винтовками. Иногда они высовывались из окон по пояс и что-нибудь кричали своим, вниз.
— Эй, я нашел отличное местечко под самым потолком, оттуда всю улицу видать! Но там семья живет, старик со старухой. Они не пускают меня!
— Так пристрели!
— Кого?
— Старика со старухой!
— Ты чего? Мы же за людей боремся, за чистоту человеческой расы!
— Ну не стреляй! И вообще, я пошел, в Институтском переулке ребята пивной склад берут!
— Ах ты сволочь! Без меня!
— Ты кого сволочью назвал, сволочь? Пристрелю г-гада!
На нас никто не обращал внимания. Наташа курила, дрожащей рукой поднося сигарету ко рту. Я залез ей в карман — Наташа вздрогнула, но промолчала — и вытащил пачку. Сунул сигарету в рот, а потом долго пытался выдавить огонек из зажигалки. Пальцы, покрытые засохшей коркой из грязи и крови, слушались плохо.
— Думаешь, город уже полностью их? — спросила Наташа.
— Не знаю. Вроде бы Раста говорил что-то о солдатах.
— Как он там, интересно? — прошептала Наташа. — Надеюсь, выродок скоро сдохнет.
— Сдохнет. Он же сам сказал.
— Это-то и обидно!
— Тише! Что-то происходит…
Народ внизу заволновался. Крепкие парни вытащили на середину улицы странное сооружение: большую деревянную подставку на опорах-столбиках с широкой дверью посередине. Подставку установили на асфальт. Студенты подтащили к ней деревянный столб, на верхушку которого была надета и закреплена болтами широкая планка. Под углом в сорок пять градусов планку и столб соединяли две доски. Что-то мне эта конструкция напоминала.
— Виселица, — прошептала Наташа.
— А почему не на фонарном столбе? — зачем-то спросил я.
— Так красивее.
Столб воткнули в дыру в подставке; под опоры полезли ребята с молотками и гаечными ключами. Желтобородый парнишка в пурпурной куртке поставил под виселицей козлы, забрался на них и закрепил на планке толстую веревку с петлей на конце. Дернул ее, удовлетворенно кивнул. Петля болталась точно над дверью в подставке.
Пока парни внизу закрепляли столб, на эшафот взобрался бензопильщик. Он нарядился во все желтое, как шеф, а в руках крепко сжимал ярко-оранжевую фуражку. Народ потянулся к виселице; вперед рвалась молоденькая чернявая девчонка в шароварах и желтой штормовке.
— Жена Зинченко, — сказала Наташа.
— Ы?
— Парня, которого я убила. Который был моим любовником.
Я почесал затылок:
— Забыл, извини.
— Я сама забыла. Если убиваешь человека, лучше этого не помнить. На всякий случай.
Бензопильщик воздел руки к небу, и люди вокруг притихли, а он закричал:
— Ребята! Вы ведь знаете, почему это происходит! Почему мы собрались здесь!
— Знаем! — закричали «ребята». Кто-то дал очередь в небо; шальная пуля выбила штукатурку из потолка у нас над головами. Штукатурка рассыпалась веером по нашим плечам. Я протянул руку, чтобы смахнуть ее с Наташиной шеи, но Наташа посмотрела на меня с подозрением, и я убрал руку.
— Мы здесь, чтобы избавить город от чернопятенных гнид! Вы ведь знаете это! Знаете?!
— Да-а-а!!!
— Так ведите же его! Ведите его сюда!
Мы перегнулись через перила и увидели двух здоровых мужиков, которые тащили упирающегося парня в черном плаще с черным мешком на голове. Парень вертел головой и, кажется, кричал, но толпа взвыла и заглушила его. В несчастного полетели гнилые помидоры. Было их, правда, совсем немного, штук пять или шесть, и большая часть пролетела мимо. На дорогу выбежала кряжистая тетка в желтой косынке и стала собирать остатки томатов в кулечек. На нее не обращали внимания. Парня с мешком на голове приподняли и толкнули на эшафот. Бензопильщик снял с него черный мешок, и у меня сам собой раскрылся рот. На эшафоте стоял Семен Панин.
Толпа радостно взревела. Панин открыл рот, чтобы сказать что-то, но брошенный кем-то помидор помешал ему. Теперь лицо Панина было измазано томатным соком, и он напоминал кровожадного вампира.
— Тихо! — гаркнул бензопильщик, и революционеры замолчали. — Дайте слово чернопятенной дряни!
Панин кашлял, и во все стороны летели помидорные брызги. Но даже сквозь кашель он пытался кричать:
— Люди, вы что?! Что вы делаете? Я же ваш! Свой я, свой!
— Вот это мы сейчас проверим! — хорошо поставленным голосом провозгласил бензопильщик и, театрально вскинув руки, достал из-за пазухи финку. Плавно переместился за спину Панину, спустил плащ с его плеч и разрезал воротник свитера до самого пояса. Схватил безвольного Панина за руки и повернул лицом к толпе. У Панина возле левой ключицы чернело знакомое пятно. Панин плакал навзрыд и не пробовал сопротивляться. Народ ликовал.