Относительно Альфреда можно добавить к характеристике отца его собственные слова об отношении к жизни, которое он сформулирует позже: «Я считаю жизнь необычайным даром, драгоценным камнем, полученным нами из рук матери-природы для того, чтобы мы сами шлифовали и полировали его до тех пор, пока его блеск не вознаградит нас за наши труды».
Еще одним учителем русского языка и словесности братьев в Санкт-Петербурге стал некий Иван Петеров (вероятно, Петров), который как раз и «заразил» Альфреда любовью к русской литературе, оказав в то же время влияние на развитие его космополитических убеждений. Базовый курс естественных наук им преподавал профессор и академик Юлий Трапп (1814–1908). Благодаря опытным учителям и пристальному вниманию отца Роберт и Людвиг демонстрировали успехи по математике, наперегонки решали логические задачи, живо интересовались инженерными, архитектурными, оружейными проектами, схемами тех или иных станков, устройством паровых машин и плавильных печей.
В те годы в их доме часто бывал деловой партнер отца Николай Огарев, которому было весьма интересно общаться со старшими сыновьями Нобеля. Это вполне предсказуемо – ведь в первую очередь Эммануил возлагал надежды на старших сыновей, приучая их к работе с раннего возраста. Именно в них он надеялся увидеть инженеров, будущих предпринимателей, или правильнее сказать, предпринимателей будущего. И только Альфреда не интересовали беседы в их доме за общим столом. Только ему в отличие от братьев не нравилась математика (заметим, хоть это и не имеет отношения к теме, что Нобелевскую премию в области математики не присуждают). Он пока то витал в облаках с очерелной книгой, то сидел погруженный в мрачные мысли, то в очередной раз лежал больной.
В тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет в нем все еще не горел, даже не тлел огонек страсти к коммерции, техническим устройствам, инженерным изобретениям. Он не интересовался достижениями ни военного искусства, ни науки; его голову еще не занимают свойства химических веществ или материалов. Иными словами, его мало что увлекало, кроме словарей и английской поэзии. Когда учителя давали ему задания, он их выполнял – а потом опять погружался в себя, что-то бормоча под нос и постоянно сочиняя. Ряд биографов полагают, что Нобель после сжег многие свои литературные замыслы, наброски и даже готовые романы.
Ни родители, ни старшие братья, ни домашние учителя не могли подобрать ключик к тайне личности Альфреда Нобеля. Себя он позже называл «тщедушным существом, которое из человеколюбия акушер должен был придушить с первым же его криком». И что-то подсказывает, что в этом определении, данном уже в зрелом возрасте, иронией и не пахнет.
Только одному человеку в полумиллионном Санкт-Петербурге удалось повлиять на него больше остальных. Этим человеком оказался химик-органик, выдающийся экспериментатор и ученый Николай Николаевич Зинин (1812–1880), чье видение будущего, дерзкие замыслы, научные эксперименты и лекции унесут Альфреда в область новых для него увлечений. Забегая вперед, скажем, что в 1855 году именно Зинин сообщит любимому ученику[29] о существовании нитроглицерина, вещества чрезвычайно большой взрывчатой силы, которое изобрел итальянец Асканио Собреро[30].
Но, прежде чем познакомить будущего шведского химика с русским гением и его научными открытиями, стоит остановиться на истории возникновения «мастерских» Эммануила Нобеля – тем более что их расцвет приходится на вторую половину 1840-х годов, когда знакомство семьи Нобелей с Зининым еще не состоялось.
Глава седьмаяЧеловек-локомотив
Секрет перемен заключается в том, чтобы направить всю свою энергию не на борьбу со старым, а на создание нового.
Выше уже говорилось, что Россия в первой половине XIX века, несмотря на, казалось бы, бездонные природные ресурсы, безмерные территории, выходы к морю и множество других экономически выгодных условий, была страной отсталой. Толковых реформ проводилось и даже предлагалось прискорбно мало, исполнялось же на деле и того меньше. Зерно и разнообразные богатства недр целыми составами вывозили за границу, а изделия промышленности, в том числе тяжелой, теми же составами импортировали. Ситуация стала меняться только к середине века – в 1836 году было принято положение об акционерных обществах, по которому деловитым иностранцам, пронырливым, как тот же Нобель, разрешили на равных с россиянами вступить в конкурентную гонку за развитие промышленного рынка. И как следствие, за получение прибыльных государственных заказов.
С того десятилетия, с начала сороковых годов, европейская часть Российской империи обзаводилась крупными и мелкими предприятиями, мастерскими, фабриками, «заводами и пароходами», а стало быть, новыми рабочими местами и готовой продукцией, производимой на них для нужд государства.
Немногие знают и помнят, что иностранцы в этот период в Санкт-Петербурге не только возводят архитектурные комплексы и ансамбли. Но и, например, как династия шотландских промышленников Бердов в своих новых литейных мастерских, изготавливают металлоконструкции для крупных мостов города и проектируют первый российский пароход, за что получают исключительную привилегию на производство всех пароходов в России.
Как видим, потребность в иностранных специалистах и новых предприятиях, оснащенных станками и оборудованием для производства буквально всего и вся не только в Петербурге и Москве, но и в глубоких уральских, сибирских провинциях (там ведь тоже отсутствовали мосты, котлы и отопление) была первостепенно важна для развития страны. Работы хватало на всех, и каждый дельный иностранец мог выбрать для себя определенную нишу. Тем не менее два десятка первых механических мастерских, возникших к 1850 году, не справлялись с заказами. Развитие промышленности тормозила неповоротливая бюрократическая машина, управляемая прожорливыми казнокрадами.
Реальное положение дел в николаевской России хорошо понимал информированный и прогрессивно мыслящий полковник Николай Огарев. Он-то и оказался наиболее подходящим партнером для Эммануила Нобеля. В любой нужный момент он мог попасть в высокий чиновничий кабинет и добиться определенной резолюции. Так и случилось, когда в феврале 1843 года Огарев по просьбе Нобеля обратился в Департамент мануфактур и внутренней торговли Министерсва финансов с прошением о получении десятилетней привилегии на машины для механического изготовления колес.
Спустя год, в апреле 1844-го, деловым партнерам выдали желанную привилегию и уже осенью они получили разрешение начать производство под торговой маркой «Привилегированная фабрика механического изделия колес и чугунно-литейный завод полковника Огарева и г-на Нобеля». «Колесное» предприятие, что называется, завертелось в литейной мастерской ее бывшего владельца купца Карла Грейсона. Мастерская состояла из двух отдельных одноэтажных корпусов, где Нобель установил паровую машину, четыре плавильные печи и один центральный горн.
С этого времени на Петербургской стороне набережной Большой Невки, где располагались цеха и трудились первые 26 рабочих, в близстоящих домах стали слышны звонкие удары из кузницы и за версту виден дым из кирпичных труб мастерских. Главная проблема у предпринимателей возникла с подбором профессиональных кадров. «Найти специалистов в промышленно отсталой России было очень трудно. Наибольшая часть рабочей силы была привязана к земле, население было преимущественно безграмотным, и, кроме того, было распространено пьянство. Но все же, какими бы совершенными ни были машины, завод не мог управляться исключительно неквалифицированной силой. Как и в случае со Сведбергом, Огареву и Нобелю приходилось выписывать образованных рабочих, служащих, мастеров и инженеров из Швеции и Финляндии»[31].
Нобель отправлял своих представителей в Швецию с целью вербовки самых квалифицированных мастеров чугунолитейных заводов, которые могли бы технически обслуживать его прокатный стан («станок для производства колесных ступиц»), между прочим, первый в России, установленный именно в мастерских на Большой Невке. Но специалистов приходилось ждать по несколько месяцев, что побудило нетерпеливого Нобеля реализовать у себя идею английского инженера Марка Брюнеля. Тот в свое время предложил британскому военно-морскому флоту «серийное изготовление колес», основанное на принципе механизма машины для изготовления талей – подвесных устройств по перемещению грузов. В единицу времени машина Брюнеля производила то же количество деталей, что и 110 рабочих вручную. Следовательно, помимо внушительного выигрыша во времени и экономии материально-технических затрат, автоматизация процесса дала возможность безопасного управления производством рабочим, не имеющим соответствующего опыта и квалификации.
Бурная деятельность мастерских «Огарев и Нобель» не ограничивалась изготовлением колесных ступиц, благодаря которым их главным образом и помнят. Мастерские в скором времени запустили производство первых в России труб центрального отопления, получили заказ на изготовление металлических стропил для Эрмитажа, железнодорожных костылей и оконных решеток для немецкой церкви Святой Анны. Молва о качестве выпускаемой продукции росла, в заказах отбоя не было. За пять-шесть лет «механические мастерские» превратились в большой завод с литейными цехами, кузницами, прессами, паровыми молотами. Репутация изобретателя росла, а придуманные им конструкции фугасных мин «для уничтожения противника на значительном расстоянии» в очередной раз обратили на себя внимание Николая I и были по заслугам вознаграждены. В 1850 году Нобелю было пожаловано звание купца первой гильдии и в том же, счастливом для него году он наконец-то рассчитался с прежними долгами, заставившими его покинуть родину в далеком 1837-м.