Когда нас страсть одолевает,
Обычный фрукт надоедает,
И грех нас может взять в полон,
И ослепить умеет он.
Я мед греха испить был рад,
Но понял я – в той чаще яд.
– так описал он свои первые сексуальные опыты в написанном в те дни стихотворении. Дальше он говорит, что глубоко раскаивается в том, что пошел по этому пути, презирает самого себя, что сладость поцелуя женщины нередко оставляет «дурное послевкусие», что в Париже всем правит «водоворот греха безумный» и «ее величество похоть» и т. д. Все говорит о том, что в первые месяцы пребывания в Париже Альфред подхватил венерическую болезнь, и мы не знаем, удалось ли ему излечиться от нее до конца жизни. Иногда отсутствие у него семьи и детей приписывают именно этому обстоятельству.
Как бы то ни было, «вкусив греха», Альфред с новой силой начинает мечтать о подлинной, большой любви, и вскоре она вроде бы приходит в его жизнь. Во всяком случае, у него рождается стихотворение, в котором он рассказывает, как на одном из балов встречает молодую красивую женщину, приглашает ее на танец и исповедуется ей в своем разочаровании в жизни и в любви, как и положено романтическому герою его любимых поэтов. В другом стихотворении, где красавица уже обретает имя «Александра», он продолжает начатый разговор, жалуясь ей, что «лишь эгоизм и тщету видел всюду», на что Александра отвечает, что мужчина должен в жизни «гордо голову держать» и ставить перед собой высокие цели, а вот предназначение женщины – «в жизнь вашу радость приносить, в беде и счастье рядом быть». В результате герой стихотворения признается, что снова почувствовал себя «бесконечно счастливым» и его взгляд на мир разительно преобразился: «Я мир с ухмылкой презирал, но я другой, я лучше стал».
Судя по всему, это и в самом деле была любовь, и Альфред Нобель даже стал снова подумывать о браке. Но неожиданно Александра тяжело заболевает, и в один из дней лирический герой поэмы находит ее мертвой в постели, в окружении семьи. Ингрид Карлберг считает, что смерть любимой стала для Альфреда поворотным моментом в вопросе выбора между литературой и наукой.
С тех пор мне чужды радости толпы,
Но я природы книгу изучаю,
Она бальзам целебный излучает,
Смягчая боль от горестей судьбы,
– пишет он в финале. Впрочем, та же Карлберг не исключает, что вся эта история могла быть просто придумана юным Альфредом, но мы опять-таки уверены, что у нее была вполне реальная подоплека. В июле 1851 года он получил из дома письмо о смерти полуторагодовалой сестры и поспешил вернуться в Россию, чтобы быть в эти горькие дни рядом с родителями.
Но жизнь продолжалась. С мая по октябрь 1851 года в Лондоне проходила первая Всемирная выставка «промышленных работ всех народов», и Эммануил Нобель счел важным послать на нее сыновей – Альфреда и Людвига – с тем, чтобы они ознакомились с последними техническими новинками, которые можно было бы применить в его мастерских. Видимо, перед отъездом за границу и была сделана знаменитая дагеротипная фотография, запечатлевшая молодого Людвига и еще совсем юного Альфреда.
На этой же выставке был представлен тепловой двигатель Джона Эрикссона – соплеменника и даже друга молодости Эммануила Нобеля, только, в отличие от него, уехавшего из Швеции не в Россию, а в США, где он прославился как создатель броненосцев и тепловозов и изобретатель гребного винта. Впрочем, о своей новой родине сам Эрикссон был невысокого мнения. «Ради всего святого, не посылайте ко мне молодежь, – писал он шведскому инженеру, который спросил, готов ли он принимать учеников из числа соотечественников. – Шведскому инженеру здесь нечему учиться. Каторжный труд, мошенничество и показуха – вот всё, что может предложить эта страна».
Альфред Нобель, безусловно, наслышался на выставке о неприветливости и тяжелом характере Эрикссона, но идея теплового двигателя так его увлекла, что он решил, во что бы то ни стало встретиться с его изобретателем и поучиться у него. И потому если Людвиг в начале декабря 1851 года вернулся в Россию, то Альфред направился в Ливерпуль и 25 февраля 1852 года отбыл на корабле в Нью-Йорк. Разумеется, он путешествовал в каюте первого класса, а потому поездка показалась ему не слишком утомительной, а океан – совсем не таким большим, как он себе представлял. Правда, осталось непонятным, для чего в книге регистрации пассажиров Альфред указал, что ему 20 лет и что его целью является остаться на постоянное жительство в Штатах. Хотя – кто знает – может, у него и в самом деле были такие планы.
Увы, той беседы с Эрикссоном, на которую Альфред рассчитывал, не получилось. Слухи о несносном характере изобретателя и его нежелании с кем-либо встречаться и уж тем более принимать кого-либо на стажировку, подтвердились. Если их встреча и состоялась, то она была очень короткой – известно, что Эрикссон сослался на занятость и быстро свернул разговор. Впрочем, насчет занятости он говорил правду – в те дни изобретатель днем и ночью работал над проектом нового корабля и почти не отходил от кульмана. И все же главного Альфред добился: ему удалось заручиться обещанием, что, как только у него выдастся свободное время, «шведский американец» отправит Нобелю через американского консула в Стокгольме чертежи своего двигателя.
В мае 1852 года уставший и разочарованный Альфред Нобель отправился в обратный путь. Но Эрикссон сдержал свое слово: спустя несколько месяцев чертежи прибыли в Санкт-Петербург, и Эммануил с Альфредом немедленно приступили к воссозданию и усовершенствованию детища своего соплеменника. Будучи уверен, что речь идет о двигателе будущего (что, как известно, в итоге оказалось ошибкой), Эммануил Нобель в феврале 1853 года попросил аудиенции у великого князя Константина, старшего брата Николая I, предложив представить ему новый тип двигателя.
Вскоре газета «Северная пчела» сообщила, что «российский инженер Нобель» показал великому князю Константину «значительное улучшение» теплового двигателя, поместив два его цилиндра один в другой, а не один над другим, как у Эрикссона. Новость получила международный резонанс, быстро долетела до Швеции, а затем и до США, где сообщения о «неком Нобеле» восприняли как нарушение авторских прав. Эммануилу Нобелю пришлось поместить в той же «Северной пчеле» опровержение, в котором он сообщил, что газета совершила «неприятную» для него ошибку, утверждая, что он якобы улучшил двигатель Эрикссона, хотя на самом деле лишь внес в него незначительные изменения, эффективность которых не доказана. «Я ни в коей мере не претендую на то, что я в состоянии внести сколько-нибудь серьезные изменения по сути в предмет, вышедший столь совершенным из-под руки такого гения, как Эрикссон», – писал Нобель, подчеркивая, что тем более он никак не намеревался «украсть у Эрикссона хоть часть той благодарности и того восхищения, которые ему должен оказывать весь мир».
К тому времени «Чугунолитейная и механическая мастерская Нобель и сыновья», как и стоящая за ней компания «Нобель и сыновья», уже прочно стояла на ногах. Ее название было отнюдь не проформой, как это часто бывает, а отражало суть бизнеса – Роберт, Людвиг и Альфред действительно работали плечом к плечу с родным отцом, как на производстве, так и в конторе. Над заводом висело множество долгов, которые бывший партнер Эммануила генерал-адъютант Огарев брал под залог их совместного предприятия, но никого из Нобелей в тот момент это не смущало – их доходы были вполне достаточны, чтобы делать в срок все выплаты по кредитам.
Вместе с тем состояние российской экономики в целом, мягко говоря, оставляло желать много лучшего. Трудно сказать, что думал по этому поводу Эммануил Нобель, но вот Альфред с его юношеским пылом ясно чувствовал, что правящая верхушка страны во главе с императорской фамилией, противостоя любым переменам, тянут Россию назад:
И главные из них, убийца и блудница,
Подходят для тюрьмы и для борделя.
Но рукоплещут им шуты и шлюхи.
Они – надежда нации? Прозрейте!
Давно хотим мы правды! Маски прочь!
– писал Альфред Нобель в те дни о царском семействе.
А Россия тем временем явно втягивалась в новую войну. Что, впрочем, опять-таки не очень беспокоило семью Нобелей. Напротив, война сулила им выгодные заказы, возвращение интереса к минному проекту Эммануила Нобеля, а значит, и новые прибыли.
Глава девятаяНа войне как на войне
Люди, заботящиеся лишь о получении максимальной выгоды, едва ли заслуживают уважения, а сознание истинных побудительных мотивов их деятельности способно омрачить радость человеческого общения.
1 июня 1853 года после долгого дипломатического конфликта Россия разорвала дипломатические отношения с Оттоманской империей, а 21 июня оккупировала дунайские княжества Молдавию и Валахию, заявив, что берет их в залог, пока Турция не удовлетворит требования России. Так началась печально известная Крымская война, многие итоги которой определило глубокое техническое отставание России от Запада – парусный флот оказался не в состоянии противостоять самым современным на тот момент кораблям англичан и французов на паровом ходу, а гладкоствольные ружья, которыми были вооружены российские солдаты, не шли ни в какое сравнение с нарезным оружием союзной армии.
То, что дело идет к войне, стало ясно еще зимой 1852 года, и руководство армии и флота попыталось в спешном порядке исправить сложившуюся ситуацию. Правительство разослало промышленникам письмо с призывом как можно скорее наладить создание для русского флота кораблей с классом двигателей, соответствующих тем, что стояли на британских судах. Тем, кто откликнется быстрее всех, обещали долгосрочные и масштабные поставки двигателей для военных кораблей, и Эммануил Нобель решил, что не имеет права упускать такой шанс. Уже в декабре «Нобель и сыновья» подписали договор на изготовление паровых двигателей мощностью 500 лошадиных сил для трех 84-пушечных судов – «Гангут», «Воля» и «Ретвизан». Сумма контракта для того времени была поистине астрономической – 600 тысяч рублей. Никто раньше в России контракта на такую сумму не заключал. Далее последовали заказы на изготовление паровых двигателей для корветов «Волк» и «Вепрь».