Эммануил немалую часть своего времени тратил на написание бесчисленных жалоб и апелляций в экспертный комитет в надежде изменить его решение, но, судя по всему, их просто никто не читал. Одновременно, как это часто бывает в пожилом возрасте, многие негативные черты его характера обострились. Теперь он был уверен, что является одним из самых гениальных изобретателей своего времени, которого не смогли оценить по достоинству. И, исходя из этой уверенности, пытался указать Альфреду, что тому следует делать.
Оба они прекрасно понимали, что идея создания и производства нового эффективного взрывчатого вещества необычайно продуктивна. И Швеция, и весь остальной мир нуждались во взрывчатке. Причем уже не только и не столько для войны, сколько во вполне мирных целях – для разработки месторождений полезных ископаемых, прокладки железнодорожных туннелей и т. д.
Именно такое новое взрывчатое вещество Альфред Нобель и поставил для себя целью создать в 1864 году. Но в отцовскую идею смешения пороха с нитроглицерином он больше не верил и решил следовать девизу семьи и идти своим путем, совершенно перестав прислушиваться к мнению отца. Понятно, что Эммануила это взбесило, но Альфред сумел сделать Эмиля своим союзником и теперь работал в лаборатории вместе с братом.
Он стал развивать ту идею, которую опробовал вместе с Робертом и Людвигом в Санкт-Петербурге – поиск оптимального варианта, при котором порох выступит в качестве детонатора нитроглицерина или наоборот. В какой-то момент Альфред стал помещать стеклянную пробирку с порохом в сосуд с нитроглицерином, то есть сделал нечто прямо противоположное, чем в Петербурге. Затем он поджигал порох с помощью фитиля – в результате пробирка взрывалась с такой силой и температура взрыва была такой высокой, что весь нитроглицерин мгновенно взрывался.
Это был огромный, фантастический успех! Можно даже сказать больше: это было подлинное озарение, еще раз доказывающее истину о том, что все гениальное просто, и остается лишь удивляться, как до этого никто не додумался ранее.
Тем обиднее было то, что совершенный Альфредом прорыв встретил лишь насмешки отца. Тот напоминал, что в прошлом уже пробовал использовать пробирки в качестве детонаторов и ничего хорошего из этого не вышло. Но куда хуже было то, что Эммануил, по-прежнему вхожий в дома инженерной и научной элиты Швеции и пользовавшийся там уважением, теперь весьма пренебрежительно отзывался о сыне и в этих домах, и его замечания негативно сказывались на отношении интеллигентной стокгольмской публики к Альфреду.
Новый виток в противостоянии между отцом и сыном произошел весной 1864 года, когда Альфред решил запатентовать свое изобретение. Узнав об этом, Эммануил вдруг резко изменил отношение к «детским шалостям» сына, как он называл его манипуляции с пробирками, и заявил, что на самом деле автор изобретения – он.
В этой новой версии нападок Альфред просто продолжил его давние опыты, а теперь хочет присвоить себе отцовское открытие. Альфред в ответ заявил, что отец попросту лжет и занимается мошенничеством и своего открытия он ему не отдаст – как бы это ни было ему нужно для укрепления пошатнувшейся репутации.
В наступившую 30 апреля 1864 года Вальпургиеву ночь между отцом и сыном разразился грандиозный скандал, кончившийся тем, что Альфред хлопнул дверью и отправился на пароходе в город. Оказавшись дома, он тут же засел за длинное письмо отцу, в котором обвинял того в непомерном эгоизме и тщеславии, а также в том, что Эммануил его никогда по-настоящему не любил. Вспомнил и о том, как в 1859 году в Санкт-Петербурге настолько тяжело болел, что врачи уже было решили, что он умирает, а отец, сказав: «Похоже, ты уже на смертном одре», – спокойно вышел из комнаты, а затем отправился в Швецию, видимо, не особенно переживая за состояние сына.
Черновик этого письма, которое, скорее всего, так и не было отослано, сохранился, но долгое время не афишировался Нобелевским комитетом, чтобы не бросать тень на старательно создаваемый годами имидж Нобелей как идеальной семьи, в которой все, как один, трепетно любили друг друга.
Уже после публикации любителей шведской истории пытались убедиться в том, что, выговорившись в этом письме, Альфред Нобель якобы пережил катарсис, и вскоре теплые отношения между отцом и сыном восстановились. Однако И. Карлберг и другие серьезные исследователи биографии Альфреда Нобеля сходятся во мнении, что это было отнюдь не так.
Но вот то, что ссора Альфреда с отцом сильно беспокоила Роберта и Людвига, несомненно, является правдой, и братья поспешили сделать все, чтобы примирить их, посылая обоим письма со словами поддержки и необходимости восстановления мира в семье. Роберт в письме советовал Альфреду «оставить проклятый путь изобретательства как можно скорее, так как от него одни несчастья», и «выбрать себе дорогу посерьезнее». Но это были совсем не те слова, которые могли бы ободрить младшего брата. Правда, Роберт в этом письме передал и пару ободряющих слов от своей Паулины, которую, напомним, по сути дела, отбил у Альфреда, и в ответном письме тот не преминул немного съязвить по поводу брата: «Дорогой Роберт, в твоем письме я нахожу очередное подтверждение, что женщины умнее нас, ибо капитал надежд дает ренту в форме утешения…»
Свое будущее в те дни он связывал с созданным им новым «гремучим маслом», которое, возможно, было слишком мощным для артиллерии и огнестрельного оружия, но могло стать важным шагом вперед в горном деле и прокладке дорог и туннелей.
В июне 1864 года он наконец отправил заявку на регистрацию патента, указав там в качестве сферы применения именно рудники, а заодно стал интенсивно искать рудник, на котором мог бы провести полномасштабные испытания нового детища. Вскоре он вышел на директора цинкового рудника немца Отто Шварцмана, создавшего для разработки руды небольшой рабочий поселок Оммеберг. Цинк был в то время одним из самых востребованных металлов, его добыча сулила огромные прибыли, но дела в Оммеберге шли из рук плохо – прежде всего из-за крайней дороговизны процесса добычи. Шахтеры вручную сверлили и прорубали молотком дыры глубиной в 80 сантиметров, затем закладывали в них порох, и так проходили в лучшем случае 10 сантиметров за час, то есть получали для добычи очень небольшой кусок горной породы. Шварцман считал, что он на пороге банкротства и скоро ему придется закрыть предприятие. В письме Альфреда он увидел забрезживший призрачный шанс на спасение и поспешил на него откликнуться.
В июне Шварцман и Нобель встретились и договорились, что испытания продлятся две недели. Но, по сути, этого срока не понадобилось. Испытания «гремучего масла» или, как прозвали его газетчики, «жидкого пороха» превзошли все ожидания. Газеты захлебывались от восторга, говоря о революции в горнодобывающей промышленности, – скорость проходки увеличилась многократно, ее стоимость уменьшилась в разы, и вдобавок газеты поспешили уверить читателей, что «жидкий порох Нобеля» куда безопаснее для рабочих, чем обычный.
Альфред вернулся из Оммерберга в Стокгольм 7 июля как триумфатор. Неделю спустя он получил патент, который разрешал задачу Зинина о детонации нитроглицерина и превращал вещество, полученное Собреро, из опасного и непредсказуемого в чрезвычайно полезное для человечества.
Заказы от рудников на нитроглицериновую взрывчатку посыпались один за другим. Альфред и Эмиль в спешном порядке расширяли производство нитроглицерина на заводе в Хеленеборге и нанимали новых рабочих. Одновременно продолжались опыты с целью добиться максимальной эффективности нового изобретения, и к ним Эмиль привлек своего товарища Карла Эрика Герцмана, изучавшего химические технологии. Правда, никаких данных об этих опытах не сохранилось.
Лето 1864 года оказалось для Альфреда и Эмиля Нобель необычайно насыщенным. Они постоянно разъезжали по рудникам на демонстрации «гремучего масла», которое перевозили… в обыкновенных бутылках из-под шампанского. Надо заметить, что это было крайне рискованное предприятие, и то, что тогда все обошлось, было настоящим чудом.
Эммануил Нобель в это самое время продолжал делать ставку на мины, рассчитывая, что панскандинавские планы короля в итоге вызовут спрос на его изобретение. Но вот о том, чтобы застраховать завод в Хеленеборге от пожара и другого несчастного случая, ни он, ни Альфред почему-то не думали, и что было тому причиной – опрометчивость или скупость, или и то и другое вместе, теперь остается только гадать.
В эти самые дни жители соседних домов и владельцы окрестных мастерских, узнав, что на заводе производятся взрывчатые вещества, да еще в большом количестве, не на шутку встревожились и стали жаловаться владельцу Хеленеборга Бюрместеру, требуя принять меры и оградить их от «адских машин» Нобеля, пока они все не взлетели на воздух. И, как оказалось, не зря.
Утром 3 сентября Эммануил, Эмиль и Карл Эрик Герцман, как обычно, отправились в лабораторию производить опыты и новые партии нитроглицерина, а Альфред задержался дома с матерью, так как к нему приехал инженер Блюм, чтобы обсудить возможность совместной работы. Около одиннадцати часов, когда Альфред мирно беседовал с гостем, раздался взрыв такой силы, словно совсем рядом упал даже не один, а сразу несколько пушечных снарядов. Альфреда и Блюма швырнуло на пол; оба они получили травмы головы, причем Блюм – очень серьезную. Над заводом взметнулся столб пламени, который затем сменили клубы черного дыма. В домах, стоявших в десятках метрах от завода Нобелей, выбило стекла, у торговок на расположенном в сотне метров мосту повалило прилавки. По всему кварталу стремительно распространялся сильный запах азотной кислоты.
Вскоре на место прибыли пожарные расчеты и, само собой, журналисты. Пожар потушили довольно быстро, и тогда пожарным, уличным зевакам и журналистам открылась поистине страшная картина. В развалинах были найдены трупы не только Эмиля Нобеля и Карла Эрика Герцмана, но и 13-летнего мальчика-посыльного Хермана Норда и 19-летней