А впереди были новые, не менее тяжкие испытания.
Новый год начался для Альфреда с того, что полковник Шаффнер подал против него официальный иск, обвинив в краже патента в США. В конце января Нобель был вызван в американское консульство в Гамбурге для перекрестного допроса по поводу того, когда и как ему пришло в голову детонировать нитроглицерин способом, описанным в американском патенте. Пришлось рассказывать дотошным янки все с самого начала, то есть с профессора Зинина, и до конца – создания Нитроглицериновой компании.
Допрос проходил как раз на следующий день после письма Андриетты, в котором она писала, что счета за уход и лечение отца выросли до небес и на деньги Роберта и Людвига они продержатся максимум два месяца. «Будем надеяться, – добавляла мать, – что за это время мой маленький Альфред, если удача будет на нашей стороне, сможет провернуть что-нибудь выгодное». Дальше она писала, что ей совершенно не нравится идея сына ехать в Америку, жалела его за то, что на его голову свалилось столько невзгод, и (видимо, по поводу обиды на очередные претензии отца на авторство изобретения) призывала проявлять к отцу сострадание и терпимость, напоминая, что главной причиной его раздражительности является болезнь. Словно до того Эммануил Нобель был ангелом!
К этому добавлялось то, что еще в ноябре Карл Веннерстрём ушел с поста директора Нитроглицериновой компании, а сменивший его некий Берндес месяц спустя скоропостижно скончался. Альфред начал уговаривать Роберта переехать в Стокгольм и занять пост директора, вскоре к этим уговорам присоединился Людвиг и в конце концов Роберт согласился.
Словом, дел было так много, что, для того чтобы провернуть что-то выгодное и заодно расправиться с Шаффнером, надо было ехать в Америку, что Альфред и сделал в начале апреля 1866 года. 15 апреля он сошел с трапа парохода в Нью-Йорке. Была как раз первая годовщина убийства Линкольна, вдобавок в городе бушевала эпидемия холеры; Штаты все еще приходили в себя после недавней Гражданской войны, так что город выглядел мрачновато, и это не прибавляло Альфреду оптимизма.
А буквально через день на него навалились новые неприятности: 16 апреля в 13.15 во дворе транспортной компании Сан-Франциско прозвучал мощный взрыв. Как вскоре выяснилось, взорвались два ящика, которые компания должна была перевезти в Нью-Йорк, но из-за повреждения ящиков сняла их с борта в Сан-Франциско, чтобы решить, что с ними делать дальше. В результате взрыва погибли 17 человек; столько же получили тяжелые ранения. И это – не считая огромного материального ущерба, причиненного домам и офисам, расположенным в радиусе километра от места взрыва.
Так как после взрыва в Нью-Йорке у полиции уже был опыт расследования подобных происшествий, сразу же возникло подозрение, что причиной взрыва стала та же взрывчатая смесь Нобеля. Получателем груза оказался некий горный инженер из Калифорнии, заказавший его через поверенного Альфреда Нобеля в Нью-Йорке Отто Бюрстенбиндера. Вскоре выяснилось, что и сам Альфред, или, как его ошибочно назвали, Альберт Нобель тоже находится в Нью-Йорке, так что очень скоро в арендованную им неподалеку от Уолл-стрит квартиру явились полицейские, и Альфреду пришлось проследовать на допрос. Там он заявил, что находившиеся на таможне 12 ящиков с нитроглицерином – это всё, что он и его агент Бюрстенбиндер импортировали в США, после чего бургомистр отдал указание начальнику пожарной охраны немедленно вывезти ящики за черту города.
В последующие дни газеты усиленно нагнетали панику по поводу опасности нитроглицерина, в связи с чем в Сан-Франциско ввели строжайший запрет на его ввоз. Тут с большим опозданием, но, с другой стороны, как раз вовремя до США дошло сообщение о взрыве грузового судна «Европа», на котором находилось 70 ящиков с нитроглицерином. В результате погибло 60 человек, включая почти всех членов команды и два десятка грузчиков. Отто Бюрстенбиндер был арестован и остался в тюрьме на несколько недель, поскольку за него некому было внести 2500 долларов залога.
Альфред проходил по делу не как обвиняемый, а как свидетель, который мог в любой момент превратиться в обвиняемого, и эта перспектива, безусловно, сводила его с ума. На состоявшемся 25 апреля допросе он настаивал, что нитроглицерин нельзя назвать взрывчатым веществом в полном смысле слова, поскольку он детонирует только при температуре 360 градусов по Фаренгейту или при помощи созданного им детонатора. Взрыв в Сан-Франциско, по его версии, был вызван тем, что загорелись опилки в ящике, обеспечив нужную температуру для детонации. Но вслед за этим добавил, что «не претендует на то, что знает все обстоятельства, при которых нитроглицерин может взорваться». Эта его фраза на допросе вызвала немало саркастических шуток в прессе, так как явно противоречила его же утверждению, что нитроглицерин совершенно безопасен.
Ясно было одно: над всем его бизнесом, по крайней мере в США, нависла смертельная опасность. Юлиус Бандман был в ярости: у него на руках была большая партия разлитого по бутылкам из-под шампанского нитроглицерина, но теперь он не мог не только кому-либо его продать, но и найти место для его хранения. Пришлось сложить всю партию в лодку и поставить ее на якорь в самой дальней бухте Сан-Франциско.
В мае 1866 года Альфреду пришла в голову идея смешать в нужной пропорции опасный нитроглицерин с безопасным метанолом, что могло бы повысить безопасность взрывчатки при хранении. Но еще раньше, 20 апреля, он направил в «Нью-Йорк таймс» письмо, которое уже на следующий день было опубликовано. В письме говорилось следующее:
«После моего прибытия в этот город я с глубоким сожалением воспринял известие о двух несчастных случаях, произошедших с нитроглицерином в последнее время. Поскольку причины взрывов неясны, я надеюсь убедить ответственные органы и научные умы, что нитроглицерин – вещество менее опасное в хранении и обращении, чем порох. С этой целью я намерен в ближайшие дни провести ряд экспериментов, о времени и месте проведения которых будет сообщено через вашу уважаемую газету. До этого я настоятельно призываю общественность подождать с выработкой окончательного мнения, поскольку эти эксперименты дадут возможность четко оценить ситуацию.
Ваш покорный слуга Альфред Нобель
Нью-Йорк, 20 апреля 1866 г.».
С этого момента у него не оставалось иного выхода, кроме как выполнить обещание и провести такие эксперименты. Местом их проведения была выбрана каменоломня на углу 83-й улицы и Центрального парка – сегодня на этом месте расположен очень оживленный район, но тогда оно находилось на безопасном расстоянии от жилых домов. Публики было немного – человек двадцать журналистов, инженеров и ученых. Даже если и были еще желающие, то они просто не рискнули прийти.
Нобель начал с того, что швырнул бутылку с глицерином о скалу, та разбилась… и ничего не произошло. Затем он устроил сильный взрыв точно такой же бутылки, но уже с капсюлем-детонатором. Теперь настало время подтвердить его версию взрыва в Сан-Франциско. Положив канистру с нитроглицерином в ящик с опилками, он поджег последние сигарой, занялся огонь – и смесь взорвалась. «Если бы смесь была окружена песком, взрыва бы не было», – констатировал Нобель. После этого он поведал собравшимся, что изобрел новый способ безопасной транспортировки нитроглицерина – смешивание его с метанолом.
Эксперимент длился два часа, но явно убедил далеко не всех зрителей. Многие вспоминали его недавние показания в суде и делали акцент на том, что Альфред Нобель сам не знает всех свойств нитроглицерина, а также того, как они меняются при длительном хранении.
Неожиданно в защиту Нобеля и его изобретения выступил профессор химии Нью-Йоркского университета Чарльз Сили. Он опубликовал в престижном журнале «Американская наука» статью о результатах своего исследования причины взрыва в отеле. Профессор пришел к однозначному выводу: нитроглицерин очень опасен, и тот, кто заявляет обратное, лжет самому себе и вводит в заблуждение человечество. Но на вопрос о том, значит ли это, что нитроглицерин следует запретить, Сили ответил категорическим «нет».
«Мы не можем позволить себе отказаться от вещества, имеющего столь широкое применение, не можем смириться с тем, что наша наука и таланты изобретателей не смогут найти способа сделать его безопасным. Смею предположить, что в ближайшее время нитроглицерин станет считаться куда менее опасным, чем порох, и превзойдет его по всем статьям: в ближайшие несколько лет годовые объемы потребления нитроглицерина в Соединенных Штатах достигнут миллиона фунтов», – писал Чарльз Сили.
«Должны ли мы запретить острые инструменты, пар и порох с учетом всего невежества и бездумия, какое существует в мире? Давайте вместо этого воспринимать то, что мы называем несчастьями, как указания на то, что надо чему-то научиться, что-то изобрести», – объяснял он далее, обосновывая один из основных принципов научно-технического прогресса.
Но куда большее влияние, чем статья профессора химии, на общественное мнение оказала позиция сенатора от Мичигана Захарии Чендлера, который выдвинул законопроект (возможно, отстаивая интересы порохового магната Генри Дюпона) о запрете на транспортировку нитроглицерина и введении смертной казни за нарушение этого запрета, поскольку оно может привести к гибели множества людей.
Но тут Альфред Нобель неожиданно обрел нового союзника в лице… полковника Шаффнера. Выступая 11 мая в суде в качестве эксперта по делу Отто Бюрстенбиндера, тот заявил, что уже много лет работает с нитроглицерином и что Нобель совершенно прав, когда говорит, что это вещество куда менее опасно, чем порох, а все несчастные случаи объясняются неправильным обращением с ним. Услышав это, сидевший в зале Альфред воспрянул духом и попросил слова. В своем выступлении он использовал придуманную им на ходу (не зря в душе он считал себя прежде всего поэтом) блестящую метафору. Разница между порохом и нитроглицерином, сказал он, подобна разнице между дикой собакой и дрессированным слоном: первая опаснее, так как может кинуться на тебя в любую минуту, но второй куда страшнее, если его раздразнить.