В тот день изменилось и отношение Альфреда к полковнику Шаффнеру. Не в том смысле, что он поменял о нем мнение как о человеке – нет, он понимал, что имеет дело с совершенно аморальным типом. Но вместе с тем он пришел к выводу, что такого проходимца, обладающего вдобавок немалыми связями в Конгрессе, лучше иметь в качестве союзника, чем врага. Сразу после заседания суда 11 мая Нобель и Шаффнер начали переговоры и уже 16 мая пришли к соглашению, по которому полковник уступает Нобелю американский патент в обмен на то, что Альфред за один доллар продает ему право на использование своей смеси в военных целях. Вскоре после этого они вместе появились в Вашингтоне и провели экспериментальные взрывы, призванные успокоить военных и политиков.
Вскоре Бюрстенбиндер был выпущен из тюрьмы, а все обвинения с него были сняты, поскольку было доказано, что он не мог быть виновен в нарушении техники безопасности при транспортировке груза в Сан-Франциско.
Связи Шаффнера в Конгрессе, как и рассчитывал Нобель, принесли свои плоды: торговая комиссия, обсуждавшая опасность нитроглицерина, отказалась принять радикальное мнение Чендлера о том, что даже просто транспортировку нитроглицерина следует приравнять к умышленному убийству. Она приняла более здравый вариант закона, по которому нарушение правил транспортировки опасного вещества каралось тюремным заключением на срок до 10 лет – как за убийство по неосторожности. 28 июня Конгресс принял новый закон о нитроглицерине, в котором говорилось, что его транспортировка должна осуществляться только безопасным способом, придуманным тем же Шаффнером, – в железных канистрах, покрытых гипсом. Таким образом, любой производитель и перевозчик нитроглицерина в США должен был автоматически отчислять Шаффнеру полагающиеся ему деньги – и тот оказывался в огромном выигрыше, хотя на самом деле безопасность его метода транспортировки на практике доказана не была.
На дворе уже стояло лето, когда на восточное побережье США навалилась сильная жара – такая же, как в наше время, а то и похуже, хотя никто тогда не помышлял о глобальном потеплении. Поскольку никаких способов охлаждения тогда еще не знали, ежедневно от жары в Нью-Йорке и других городах побережья умирали сотни людей. Понятно, что Альфред, совершенно не привыкший к такому климату, чувствовал себя из рук вон плохо; его обычные недуги еще больше усугубились, и он мечтал о том, чтобы как можно быстрее убраться из Соединенных Штатов, которые его окончательно разочаровали.
Однако до отъезда надо было успеть сделать массу дел. Теперь, когда у него на руках был американский патент на взрывчатку с капсюлем-детонатором, он зарегистрировал в США «United States Blasting Oil Company» («Американскую компанию взрывчатого масла») и стал искать себе нового партнера вместо дискретировавшего себя Бюрстенбиндера, который вдобавок заключал сделки на поставку нитроглицерина за его спиной, что, собственно, и стало причиной взрыва в Сан-Франциско. Такого партнера он нашел в лице бизнесмена Исраэля Халля, с которым его отец вел дела еще в Петербурге. Халль быстро развернул процесс превращения компании в акционерное общество с уставным капиталом в один миллион долларов.
«Невероятно толковый человек и, что здесь неслыханно и почти сказочно, – кристально честен», – писал Альфред из Нью-Йорка Роберту о Халле. Многие исследователи видят в этой характеристике опровержение мнения о том, что Альфред Нобель по натуре был антисемитом. Увы, высказываний, которые подтверждают эту черту его личности, куда больше. Скорее тут идет речь об известном выражении, гласящем, что у каждого антисемита есть друг-еврей.
Когда ему показалось, что в Нью-Йорке дела более или менее начали если и не налаживаться, то «устаканиваться», пришла страшная весть из Гамбурга: 12 июля в Крюммеле в деревянном сарае произошел пожар. Хранившийся там нитроглицерин сдетонировал, грянул колоссальный взрыв, в результате которого погиб один из рабочих и пострадали близлежайшие постройки. Как выяснилось позже, работники Нобеля, не дождавшись, когда будет построено постоянное здание завода, решили производить нитроглицерин в сарае, нарушив все правила техники безопасности. Находись Альфред в Крюммеле, взрыва бы, безусловно, не произошло.
Но кого это интересовало? На братьев Винклеров обрушилась волна общественного возмущения, против компаньонов Альфреда были выдвинуты огромные иски, в мгновение ока сделавшие их банкротами. Отсутствовавшему в стране Нобелю было направлено указание немедленно вывезти весь нитроглицерин из Крюммеля. Одновременно появились новые правила перевозки нитроглицерина – с военным эскортом и черными предупреждающими флагами на судах. Пресса неистовствовала; любое упоминание нитроглицерина вызывало возмущение. Все это означало только одно: ничего хорошего Альфреда в Гамбурге не ждет – в продолжение его американских бед последуют новые судебные и финансовые неприятности, которые сразу после приезда нужно будет как-то решать. Кроме того, он просто представить не мог, как взглянет в лицо братьям Винклер, и одна мысль о том, что они про него сейчас думают, выводила его из равновесия.
В начале августа 1866 года Альфред наконец покинул Штаты, дав себе обещание, что ноги его больше не будет в этой варварской стране. В письмах братьям он констатировал, что «народ здесь предприимчив, но мошенничество в целом настолько распространено, что это отпугивает людей… Получить здесь оплату настоящими деньгами за свое изобретение невозможно», а «единственной странностью» в законах Нью-Йорка является то, что «одна половина города существует за счет того, чтобы добиваться ареста и наказания второй половины на ложных основаниях».
Дорога в Европу оказалась необычайно тяжелой: океан штормило, и морская болезнь усугубила головные боли, несварение желудка и прочие давние неприятности со здоровьем. Оглядываясь назад, Альфред сознавал, что до сих пор занятия с нитроглицерином принесли ему куда больше неприятностей, чем денег. Вдобавок ко всему, теперь даже он не мог отрицать его опасность и способность уносить жизни десятков, а то и сотен тех людей, кто с ним соприкасается. Гремучий дьявол словно издевался над ним и его надеждами, и перед ним было два пути: либо вообще отказаться от работы с ним и перейти на что-то другое, либо поставить его на колени, обуздать и сделать ручным.
В итоге он выбрал второе: во что бы то ни стало найти путь, который сделал бы обращение с нитроглицерином безопасным до тех пор, пока не придет время использовать его для взрыва. Проще говоря, надо было засадить гремучего дьявола в клетку, из которой люди могли бы выпускать его по своему усмотрению, когда им понадобится эта самая его гремучесть. Определенную надежду на такое решение вселяла идея растворять нитроглицерин в метаноле, которую еще предстояло тщательно проверить. Но вместе с тем в голове Альфреда уже начала крутиться другая мысль, и он вновь и вновь возвращался к сказанным им в Нью-Йорке словам, что если бы взрывчатая смесь была упакована в песок, а не в горючие опилки, взрыва в Сан-Франциско можно было бы избежать.
«Песок, песок, песок…» – стучало у него в висках, отзываясь дополнительной болью каждый раз, когда пароход снова и снова подбрасывало на волне.
Глава четвертаяДинамит начинается
Что мне с высоких дивидендов?! Оно, конечно, пускай будут, только самое главное все же победа труда, предприимчивости, инициативы. Эта победа дороже денег.
Когда 11 августа 1866 года Альфред сошел с трапа корабля в Гамбурге, скандал вокруг нитроглицерина был в самом разгаре. На причале его встречал Людвиг, который по дороге в Стокгольм намеревался поговорить с братом. Разговор, разумеется, пошел о родителях – о том, что отец, слава Богу, вроде приходит в себя и, хотя все еще не может ходить и с трудом говорит, буквально фонтанирует идеями. Это, конечно, просто замечательно, так как показывает, что мозг старика в результате инсульта не пострадал, но проблема заключается в том, что он требует у сыновей деньги на реализацию этих, зачастую совершенно безумных идей. Например, сейчас он предлагает тренировать тюленей, чтобы те подкладывали мины под корабли.
Идея, кстати, оказалась живучей: к идее дрессировки тюленей и дельфинов-камикадзе в годы Первой мировой войны обращался знаменитый дрессировщик Владимир Дуров, а затем в 1960-е к ней вернулись в США и СССР, но в итоге это направление было признано бесперспективным. Понятно, что Людвиг не собирался давать отцу деньги на подобные глупости, но в разговоре с Альфредом он ясно дал понять, что считает обеспечение достойной старости родителей задачей всех трех братьев и ждет от каждого равного участия.
Альфред с этим и не спорил, но проблема заключалась в том, что у него попросту не было денег. Ни для себя, ни для родителей, ни для компаньонов Винклеров, надеявшихся, что Нобель явится из США с крупной суммой и покроет хотя бы часть их убытков. С большим трудом Альфред взял себя в руки и начал действовать. Первым делом он приступил к вывозу по указанию властей всего нитроглицерина из Крюммеля, так как невыполнение грозило судом и штрафом, оплачивать который у него просто не было средств. Он велел погрузить весь запас взрывчатой смеси на баржу, которую поставил на якорь посреди Эльбы. На этой же барже он устроил лабораторию, в которой тщательно проследил все стадии производства нитроглицерина и разработал свод правил, гарантирующих безопасность его производства. Правила оказались эффективными – больше на заводах Нобеля взрывов не было.
Затем Альфред сел писать официальное письмо правительству герцогства Лауэнбург, продумывая каждое слово. Он начал с принесения извинений за несчастный случай и объяснений, почему он произошел, особо подчеркнув то, что хочет восстановить подорванное доверие к нему и его работе. Затем он давал гарантию, что нитроглицерин в чистом виде никогда больше не покинет территорию его завода, так что этот вопрос может считаться решенным. Далее Альфред сообщал, что разработал совершенно безопасную технологию получения нитроглицерина и для ее соблюдения принял на работу в качестве