В итоге всего в 1867 году было произведено 11 тонн динамита – слишком мало, чтобы принести ощутимый доход и покрыть все прежние убытки. Вдобавок новое изобретение значительно осложнило отношения Альфреда с близкими ему людьми. Винклер и Бандман обиделись на него за то, что он создает предприятия за рубежом, в то время, если динамит действительно безопасен при транспортировке, его, по их мнению, надо было производить только в Крюммеле – хотя бы в благодарность за то, что они сделали для Альфреда. Эммануил Нобель вообще не понял, зачем этот самый динамит нужен, уверил себя, что сын создал его только для того, чтобы не делиться с ним его долей за взрывчатую смесь, и, само собой, смертельно обиделся. Наконец, у него резко обострились и отношения с директором завода в Крюммеле Карлом Диттмаром – «надежный прусский офицер» на поверку оказался проходимцем.
В августе 1867 года Альфред Нобель был уже на самом краю финансовой пропасти и в письме Роберту признавался, что если созданная им компания «Нобель и Ко» «сможет преодолеть все трудности в сентябре и октябре, то это будет чудо из чудес», а если этого не произойдет, то он потеряет шведские акции и патент и останется попросту нищим банкротом.
Жизнь между тем продолжала наносить ему удар за ударом. В сентябре внезапно, во время поездки в Калифорнию скончался Теодор Винклер. Затем с подачи брата вроде бы забрезжила надежда на применение динамита в военных целях в России – Людвиг на глазах артиллерийского офицера взорвал с помощью динамита несколько чугунных болванок, и на того это произвело такое впечатление, что он доложил генералу, и дальше это пошло вверх по инстанциям.
Альфред, узнав об этом, необычайно воодушевился. «Во-первых, я очень нежно отношусь к России, к тому же думаю, что если мы положим все европейские страны на одну чашу весов и Россию на другую, то она в этом отношении перевесит», – писал он Роберту в одном из писем.
«Когда ты собираешься ехать в Петербург? Поверь мне, это единственная страна, где имеет смысл вести дела, если только ты не продаешь ночные колпаки», – торопит он его в следующем.
«Пусть эти сонные мухи, педанты и ленивцы спокойно спят в своих парижских кроватях: они не примут никакого решения, пока не “попробуют на вкус”. <…> В России, напротив, мы встретим всяческую добрую волю, и к тому же разумных людей», – пишет он в третьем.
В те дни Альфреду начинают, как когда-то его отцу, кружить голову различные идеи создания бомб для русской армии. В декабре, когда Роберт находился в Копенгагене, он получил телеграмму Военного министерства с требованием немедленно явиться в Петербург. Вскоре он уже был в российской столице, но поездка оказалась напрасной – сделка не состоялась. У Роберта сложилось впечатление, что его просто заманили в ловушку с целью узнать секрет изобретения брата, но он оказался достаточно предусмотрительным и сумел сохранить его в тайне.
Под самый занавес года произошла трагедия в Ньюкасле – здесь, в подвале пивного бара, полгода пролежали тридцать жестяных канистр с нитроглицерином. Никто долго не обращал на них внимание, но когда стало известно, что внутри нитроглицерин, началась паника, была вызвана полиция, в поднявшейся суматохе несколько канистр взорвалось и пять человек погибло. А так как с Англией после получения патента у Альфреда были связаны особые надежды, то в сочельник ему пришлось засесть за письмо в «Таймс», чтобы объяснить, что несчастный случай произошел исключительно из-за неправильного обращения с веществом.
Сам он в это время находился на грани отчаяния. «Я хочу лишь одного: добиться столь независимого положения, чтобы я мог начать заниматься тем, что мне нравится, освободившись от этих трижды проклятых невзгод», – признается он в написанном в те дни письме Роберту. Но исполнение этой мечты на тот момент казалось невозможным.
Оставалось надеяться, что новый, 1868 год будет счастливее.
12 февраля Шведская академия наук присудила Альфреду и Эммануилу Нобелям Леттерстедскую премию – одну из самых престижных в стране наград за выдающиеся достижения в области науки, литературы, искусства, а также за изобретения, «имеющие практическую ценность для человечества». Премию можно было получить наличными в 1000 риксдалеров либо часть деньгами, а часть в виде медали. Испытывавшие колоссальные финансовые трудности Нобели, как нетрудно догадаться, выбрали именно медаль. И это говорит о них если не все, то многое!
Но высокая награда вызвала у Альфреда смешанные чувства. С одной стороны, она, безусловно, приятно щекотала его самолюбие. Но с другой – он опасался, что присуждение премии ему и отцу одновременно даст Эммануилу повод начать претендовать на изобретение динамита, что в итоге может сильно осложнить его продвижение в мире.
Ингрид Карлберг так описывает возникшую ситуацию: «После оглашения премии Альфред отпустил несколько раздраженных комментариев по поводу того, что награду получил и отец. Смитт обратил внимание на такой недостаток скромности и получил от Альфреда гневный ответ. “Как ты мог вообразить, что меня волнует, в какой степени А или И фигурируют в списке паяцев у журналистов или публики? Тут ты в корне ошибаешься”. Альфред пояснил, что его возражения касались лишь формальных проблем, которые могут у него возникнуть с его патентами на динамит после того, как в этой связи был упомянут его отец». Тогда же он писал Роберту: «Ты можешь организовать дело так, чтобы папа получил всю премию академии, но только не за динамит, ибо тому мешает пристойность». Он пояснял, что, если динамит будет упомянут в мотивировке, он рискует лишиться права запрашивать патент на собственное изобретение.
Огромное нервное и физическое напряжение второй половины 1867-го и начала 1868 года рано или поздно должно было дать о себе знать, и зимой Альфред, как обычно, свалился в постель с жаром, болями в животе и прочими недомоганиями, отчаянно пытаясь продолжать в этом состоянии работать. К весне он наконец немного окреп и тут же направился в Великобританию, везя с собой приблизительно 25 килограммов динамита. Это было более чем рискованно: в случае, если бы Нобель был пойман с этим контрабандным грузом, ему грозило бы, как минимум, два года тюрьмы и 500 фунтов штрафа. В одном из писем Роберту он писал, что если и в самом деле будет арестован, то предпочтет покончить с собой, чем сидеть в камере, – это ясно свидетельствует, в каком тяжелом душевном состоянии он находился в те дни.
К счастью, все обошлось. Альфред побывал на каменоломнях и рудниках в Шотландии, Уэльсе и Девоншире, где провел показательные взрывы, надеясь привлечь внимание местных промышленников к динамиту. В сущности, это были не взрывы, а презентации, каждая из которых завершалась дружеским обедом с прекрасным шотландским виски и джином, однако заказов в итоге оказалось до обидного мало.
Затем наступило лето, в течение которого одно несчастье, как и прежде, следовало за другим. Сначала погиб его агент в Бельгии – человек, с которым он успел сблизиться и подружиться. «До сих пор ни одно событие, кроме того, что случилось в Хеленеборге, не потрясало меня настолько», – признавался он в письмах. 11 июня в Винтервикене произошел взрыв в лаборатории, в результате которого погибли 14 человек, в том числе две девочки 12 и 13 лет. Взрыв был такой силы, что от здания не осталось даже фундамента. Тела убитых, а точнее, их разбросанные вокруг останки, были в таком состоянии, что опознать их было невозможно.
Начальник лаборатории, друг Альфреда и Роберта Аларик Лидбек чудом выжил – он как раз собрался на работу и открыл дверь своей квартиры, когда раздался взрыв. Роберт в тот день тоже собирался пойти утром в лабораторию, в здании которой у него были две жилые комнаты, но из-за жены и детей задержался дома.
Если до взрыва в Винтервикене Швецию с полным правом можно было назвать самой либеральной страной по отношению к нитроглицерину, то после этого все изменилось. 24 июля вышло постановление правительства о запрете на продажу и транспортировку вещества, которое, впрочем, не распространялось на «более безопасный» динамит.
Но к этому времени и в Швеции, и в Англии, и в других странах Европы как раз и начали происходить долгожданные перемены в отношении к динамиту. Неожиданно владельцы рудников и подрядчики по строительству железных дорог выступили с резким протестом против запрета, заявив, что он «ставит под удар всю их деятельность», так как без взрывчатых веществ Нобеля они не смогут продолжать ее прежними темпами. Правда, при этом они настаивали, чтобы им разрешили работать с нитроглицерином, поскольку динамит, по их мнению, имел куда меньшую эффективность. Начавшаяся в Швеции борьба между властями и промышленниками была, безусловно, добрым знаком для Альфреда Нобеля и придала ему новые силы.
Последующее расследование показало, что результатом взрыва в Винтервикене было небрежное обращение с нитроглицерином одного из рабочих, и «гремучий дьявол» был реабилитирован. Прошло несколько месяцев, и в ноябре Роберт попытался через своего агента заинтересовать динамитом правительство Франции. Снова забрезжила надежда на крупный заказ, и снова она была похоронена пришедшим из Парижа отказом. Таким образом, 1868 год оказался для Нобелей не лучше предыдущего.
Любопытно, что именно в это время Альфред вновь серьезно задумывается о литературной карьере. Толчком к возвращению к литературному творчеству стала случайная встреча в поезде с пастором Чарльзом Лесингемом Смитом. Они разговорились, и пастор, преподававший математику в христианском колледже, оказался таким же страстным любителем литературы, как Альфред, причем их вкусы и пристрастия явно совпадали. Слово за слово – и оба признались друг другу, что тоже пишут стихи.
Осенью 1868 года пастор прислал изданный им за свой счет сборник стихов, и они показались Альфреду глубокими и достаточно мастерскими. Он поспешил отправить Смиту хвалебный отзыв, а заодно приложил к письму английскую версию своей большой поэмы «Загадка» и попросил пастора высказать свое мнение, заверяя, что критика для него будет не менее ценна, чем похвала.