Сразу после покупки Альфред затеял в доме капитальный ремонт, наняв для его осуществления одного из самых модных в те дни дизайнеров Анри Пенона. Вот как описывает совершенные в доме по указанию Нобеля преобразования Ингрид Карлберг:
«Вход располагался слева под аркой, посетитель попадал в вестибюль, обшитый панелями из темного дуба. За ним Альфред обустроил свой кабинет. Он заказал огромный письменный стол и массивные книжные шкафы со стеклянными дверями для библиотеки, которую наконец-то планировал собрать. Широкая мраморная лестница вела на первый этаж[35], предназначенный для приема гостей. Вскоре туда доставили только что купленный рояль черного дерева с позолоченной бронзой.
Из письма явствует, что Альфред охотно вникал в детали, выбирал ткани и обсуждал оттенки. Для салонов он выбрал неорококо (стиль Людовика XV), последний писк тогдашней моды, с обилием черненого дерева и золотого декора. Пенон предложил ковровое покрытие на полах, красные портьеры из шелковой парчи и искусно драпированные ткани с золотыми деталями вдоль стен и потолка. Диваны и кресла также по новейшей моде: темное дерево, светлая мягкая обивка и немного декора – бахрома и ленты по краям. В столовую, украшенную деревянными панелями, внесли массивный стол и стулья на десять человек.
Элегантность и ощущение избыточной роскоши на самом деле противоречили более сдержанной личности Альфреда. Но если заказывать интерьер вровень с самыми элегантными представителями парижской буржуазии, то выбор Пенона – попадание “в десятку”. Похоже, Альфред со всем энтузиазмом встречал излишества, предлагаемые архитектором. Вскоре он дополнит обстановку мраморными и позолоченными бронзовыми статуями. По крайней мере, две из них изображали Венеру, богиню любви и женской красоты.
Спальни на втором этаже были более уютными – кровати с пологами, стены, драпированные кашемиром и синим льняным полотном. Самую большую спальню Альфред назвал Chambre de Monsieur (Спальня Месье).
Он выбрал кровать с балдахином, который задергивался на ночь, там же поставили шкаф для одежды и рабочим столом для срочных дел. Самое большое внимание, по крайней мере, судя по калькуляции Анри Пенона, уделялось Chambre à Coucher de Madame, Спальне Мадам. Для той Мадам, которую Альфред представлял рядом с собой в своей парижской жизни, он заказал банты и цветочные бордюры на портьерах и покрывалах. Мягкое кресло предполагалось украсить понизу воланами.
В двухстраничном списке мебели для покоев “Мадам” есть одна позиция, указывающая на планы Альфреда. И по сей день она вызывает сильные чувства: Альфред заказал chaise bébé, детский стульчик за 220 франков».
Миллионер, владелец роскошного особняка, изобретатель, эрудит, отлично разбирающийся в литературе, – что еще было нужно для того, чтобы стать своим одновременно в кругах аристократии, деловой элиты и богемы Франции? С помощью Поля Барба все эти круги распахнули перед Альфредом Нобелем двери своих закрытых клубов и салонов. В том числе он стал вхож и в салон Жюльетты Адам, которая в те дни только-только подбиралась к своему сорокалетию, и все еще была ослепительно хороша. Ее салон посещали многие представители парижской интеллектуальной элиты, в том числе и такие великие мастера слова, как Виктор Гюго, Гюстав Флобер, Ги де Мопассан, Иван Тургенев. Как нетрудно догадаться, Альфреда с его неизбывной любовью к литературе и неумирающей мечтой о писательской славе больше всего влекло именно к ним. Особенно близко он сдружился с Гюго, который жил неподалеку от него и вплоть до своей смерти в 1885 году часто бывал на обедах в доме Нобеля.
Вероятнее всего, к этому времени относится и его увлечение Сарой Бернар. Согласно общепринятой легенде, Альфред (как, кстати, и его родители) был, помимо всего прочего, еще и заядлым театралом, не пропускал ни одной премьеры в «Комеди Франсез», увидел на сцене блистательную Бернар – и потерял голову. Впрочем, как и многие мужчины до и после него. После спектакля он отправился за кулисы с огромным букетом цветов, удостоился быть допущенным в гримерную и пригласил великую актрису поужинать с ним в ресторане. Сара согласилась, и, судя по дошедшим до нас отрывочным сведениям, между этими двумя великими – великим изобретателем и великой актрисой – возникла взаимная симпатия. Во всяком случае, когда Альфред намекнул, что влюблен настолько, что готов связать с Сарой свое будущее, та не рассмеялась, не отвергла его, а дала понять, что тоже не исключает такую возможность. Правда, завтра она отправляется в трехмесячные гастроли по Америке, но по возвращении они могут вернуться к этому разговору.
Окрыленный поданной ему женщиной (и какой женщиной!) надеждой, Альфред немедленно садится за письмо матери, в котором признается, что впервые за многие годы по-настоящему влюблен и готов сделать предложение руки и сердца. А затем называет имя своей возлюбленной.
Это письмо Нобеля до нас не дошло, но зато дошел язвительный и не оставляющий сыну выбора ответ Андриетты. «Сынок, я знаю твою пассию не понаслышке, – написала госпожа Нобель сыну, – она поразила меня своей игрой в нашем театре еще в прошлом году… Если тебе нужна богема – ты ее получишь… Я знаю, во Франции к человеку, загубившему свою жизнь из-за женщины, относятся с сочувствием и сожалением, а сам герой гордится этим. На твоей родине, сын мой, его сочли бы болваном. Бери пример со шведов… Эльф, личность актеров состоит из всех ролей, сыгранных ими на сцене, а в основе этой личности лежит что-то аморфное, чему можно придать любую форму. Недаром актеров в старину не разрешали хоронить на кладбище. У них нет души, сыночек!» – говорилось в письме.
Что ж, госпоже Нобель явно не откажешь в житейской мудрости и железной логике. Как и в категоричности и безапелляционности. И не будем ее винить – думается, на ее месте подобное письмо написала бы почти любая мать. Но вот то, что сорокалетний Альфред, ворочающий миллионами, уже завоевавший к тому времени огромный авторитет в деловых и промышленных кругах едва ли не всего мира, беспрекословно прислушался к словам матери и после того, как Сара Бернар вернулась в Париж, даже не попытался возобновить знакомство с ней, безусловно, говорит об очень и очень многом. В первую очередь о том, что роль матери в семье Нобелей, безусловно, была доминантной, став таковой для всех сыновей еще в раннем детстве и оставаясь до самой ее смерти. Психоаналитики могут назвать это «эдиповым комплексом» и именно им объяснить тот факт, что Альфред Нобель так никогда и не женился, но нам трудно сказать, можно ли считать это объяснение удовлетворительным. Ясно одно: Андриетта в этом письме, как и в прошлых, касающихся денег, умело манипулирует сыном, вновь, как в детстве, называя его Эльфом[36], и тот, словно заколдованный, подчиняется.
Будь Альфред и в самом деле поэтом по натуре, он, возможно, все же решился бы на столь рискованный брак, и кто знает, что бы из него получилось? Понятно, что Сара не рассталась бы со сценой; что она то и дело уезжала бы на гастроли, оставляя Альфреда с его одиночеством и заставляя мучиться от ревности. Но не исключено, что, как ни странно это прозвучит, именно такая жизнь сделала бы его счастливым и вполне устроила бы обоих супругов. И уж в любом случае совершенно точно, что Альфред с его рассудительностью не дал бы Бернар загубить свою жизнь, и если бы брак начал предпринимать такой оборот, то сумел бы его вовремя расторгнуть.
В этой истории есть еще один пикантный момент: Сара Бернар была по меньшей мере наполовину еврейкой. То есть, будучи крещеной, самими евреями она таковой не считалась, но при этом никогда не скрывала, а порой и подчеркивала национальность своей матери, и публика об этом хорошо знала. Ирония судьбы заключается в том, что Альфред Нобель, будучи, как мы уже писали, человеком, не раз позволявшим себе откровенно антисемитские высказывания, тогда в первый, но, как мы увидим дальше, отнюдь не последний раз оказался в любовном плену у женщины еврейского происхождения.
Есть также предположения, что он в те годы пытался ухаживать за Жюльеттой Адам и даже пытался отбить ее у мужа, но они выглядят уж совсем невероятно. Трудно представить, чтобы Альфред, даже если он и в самом деле был какое-то время влюблен в хозяйку самого престижного салона Парижа, с его стеснительностью и твердыми представлениями о нравственных и прежде всего семейных ценностях позволил бы себе приударить за порядочной замужней женщиной (пусть по Парижу и ходили слухи, что мадам Адам является любовницей Леона Гамбетты). Да и ей такая связь была совсем ни к чему.
Понятно, что сорокалетний Альфред Нобель отнюдь не был монахом, но горький опыт парижской юности научил его избегать публичных домов и прибегать к услугам содержанок – подобных той «милой женщине», которая была у него в Гамбурге. «Сотни людей хоть раз бывали вынуждены поступить подобным образом. Стыд тому, кто плохо об этом думает», – писал он Роберту об этой связи. В другом письме, отправленном из Парижа, он просит передать Лидбеку «привет от меня и Генриетты» – видимо, другой, теперь уже французской пассии.
Впрочем, не стоит представлять 1873–1875 годы в жизни Альферда Нобеля исключительно годами успеха, поисков любви и общения с парижской богемой. Неприятностей в этот период у него тоже было предостаточно.
У него имелись основания подозревать, что компаньоны в Гамбурге ведут двойную бухгалтерию и скрывают от него часть доходов от продаж динамита. Одновременно немцы предъявляли Нобелю претензии в неблагодарности: они, дескать, его приютили и всячески поддерживали в трудное время, а он, вместо того чтобы сосредоточить производство динамита в Германии, стал создавать им конкурентов по всему миру. Вдобавок Альфред понял, что за его столкновением с полковником Шаффнером стоит гамбургский адвокат Бандман, пообещавший брату в Калифорнии патент на динамит. Дело дошло до того, что Альфред стал приезжать в Гамбург и Крюммель только по необходимости и в эти приезды почти не разговаривал с недавними немецкими друзьями, а в письмах братьям жаловался на их коварство и интриги.