же при личной встрече. Любопытно, что оба они могли обменяться фотографиями, но, судя по всему, по каким-то причинам этого не сделали. Возможно, Нобелю нравилась эта игра в «прекрасную незнакомку» и возможность исповедаться ей в письмах.
Берта, в свою очередь, была потрясена тем, с какой свободой и изяществом незнакомый «пожилой господин» изъяснялся на английском, французском и немецком – видимо, до того она равных себе в этом никогда не встречала. Еще больше поразил ее тот факт, что этот господин оказался шведом, выросшим в России, то есть ни один из этих языков не был для него родным. То, что она переписывается с самим изобретателем динамита, имя которого было на слуху у всего мира, оказалось для нее неожиданностью, но еще большей неожиданностью стало то, что он был неплохо знаком с классической и современной литературой, буквально фонтанировал остроумием и одновременно обладал самоиронией – тем качеством, которое она крайне редко встречала у мужчин. Одновременно она почувствовала, что порой эта самоирония становится слишком злой, доходя почти до грани нормальности, и из этого сделала совершенно верный вывод о том, что Альфред Нобель несчастлив или чувствует себя таковым, что, в сущности, одно и то же.
Они переписывались всю весну и лето. В конце августа Альфред отправился на воды в Баварию, чтобы развеяться и подлечиться от продолжавших мучить его головной боли и болей в желудке, а когда пришло время возвращаться к работе, договорился с Бертой о встрече в Вене, и встреча эта, похоже, очаровала его. В письме Аларику Лидбеку он пишет о «самой миленькой гувернантке, которую я только что видел в Вене, при виде которой у мужской половины человечества с обоих концов должны слюнки течь. Самого высокого качества, nec plus ultrа («дальше некуда». – Ф. К., П. Л.), если хочешь. Но хватит об этом, хотя по правде мне трудно оставить эту тему». Судя по всему, еще в самом начале эпистолярного романа с Кински он рассказал о нем в письме Людвигу, и тот в одном из писем осени 1875 года спрашивал брата: «Вы все еще переписываетесь?»
И вновь поражен был не только Альберт, но и Берта. Так как в объявлении Альфред представил себя «пожилым господином», то она ждала увидеть убеленного сединами мужчину никак не моложе шестидесяти лет. Но вместо этого перед ней предстал цветущий 42-летний мужчина «чуть ниже среднего роста, с темной бородой и чертами лица не красивыми, но и не отталкивающими» – вопреки тому, как он сам характеризовал себя в письмах, жалуясь на то, что его внешность не только не позволяет ему покорять женщин, но и вызывает у них отторжение. В то же время Берта констатирует, что он «производил несколько мрачное впечатление, которое, однако, смягчали его голубые глаза».
Напомним, что все это время роман Берты с Артуром фон Зуттнером продолжался, и она явно оказалась на распутье. В конце концов, после долгих раздумий, она принимает предложение Альфреда приехать в Париж и «уже там все решить». С тяжелым сердцем она говорит Артуру, что, видимо, из-за разницы в возрасте и ее нищеты у них ничего не получится и она решила уехать во Францию, чтобы начать там новую карьеру (но какую именно, видимо, не сказала).
И вот Берта уже выходит из вагона на перрон парижского вокзала, где ее с огромным букетом цветов встречает Альфред Нобель. Они садятся в его собственный экипаж, и кучер мчит их в «Гранд-отель», где для гостьи из Вены уже снят роскошный номер. По дороге Альфред говорит Берте, что у нее скоро будет собственная комната в его особняке на авеню Малахоф – просто ремонт в доме затянулся и она пока не готова.
Затем Берта попросила дать ей пару часов передохнуть в номере, и галантный изобретатель динамита оставляет ее, не забыв сказать, что после отдыха ждет ее за столиком ресторана отеля – ведь им необходимо пообедать. Когда Берта насладилась изысками французской кухни, Альфред повез ее прогуляться по Парижу. Последующие несколько дней тоже были сплошным праздником. Они гуляли, ели в лучших ресторанах – и говорили, говорили, говорили. «Альфред умел разговаривать, рассказывать и философствовать столь ярко, что интеллектуальная беседа полностью поглощала слушателя», – пишет Берта в воспоминаниях. В порыве откровения он показал ей свою поэму «Загадка» и несколько других стихотворений, и Берта была окончательно потрясена: ее новый знакомый к тому же мыслитель и поэт!
Но вечерами, вернувшись в номер, она понимает, что, будучи очарована умом и манерами Альфреда, увы, не чувствует к нему физического влечения, а то, что только общения и родства душ, если она согласится принять его предложение и стать «секретаршей и домоправительницей», ему будет недостаточно, она уже поняла. Не исключено, что в какой-то момент или даже прямо сейчас он предложит ей руку и сердце. Она, конечно, может сказать «да», но что дальше? Стоит только Артуру появиться в Париже – и она не устоит, то есть будет изменять мужу, да еще такому хорошему, а это подло, и идти на такую низость она не собирается. Но, допустим, она отвергнет Артура окончательно, и что дальше: ложиться в постель с мужчиной, к которому испытываешь уважение и из уважения позволяешь пользоваться своим телом? Для такой женщины, как Берта Кински, это тоже был не вариант.
Она пыталась убедить себя, что со временем сможет полюбить Альфреда по-настоящему, но одновременно писала страстные письма Артуру и получала от молодого любовника послания, пронизанные такой же страстью. Между тем, настал день, когда Альфред, для которого все было ясно еще со встречи в Вене, наконец решился задать Берте главный вопрос: «Свободно ли ваше сердце?» И Берта с присущим ей благородством не стала кривить душой и рассказала о своих непростых отношениях с Артуром фон Зуттнером.
Для Альфреда это, безусловно, был очень болезненный удар, но он еще надеялся, что все не так безнадежно. Он сказал, что прекрасно понимает ее чувства, но убежден, что она поступила совершенно правильно, сказав Артуру, что у их отношений нет будущего, и сейчас просто нужно сделать над собой еще одно усилие и полностью их прекратить. Он же ни на чем не настаивает, он готов дать ей время, чтобы Берта привыкла к нему, и сделает все, чтобы она его полюбила. Просто надо начать жизнь как бы заново. «Новая жизнь, новые впечатления – и вы оба позабудете о прошлом. Он, возможно, еще скорее, чем вы», – добавил Альфред.
Но жизнь, как всегда, распорядилась по-своему. Дела требовали его немедленного отъезда за границу, и он предложил Берте остаться хозяйкой в его доме до его возвращения, а затем они начнут готовиться к Рождеству и вместе встретят этот чудесный праздник. Однако сразу после отъезда Берта получила телеграмму из Вены, в которой Артур сообщил, что окончательно понял, что жизнь без Берты для него немыслима, и умоляет ее вернуться. И Берта Кински оставила Альфреду прощальную записку и покинула Париж. Спустя полгода она тайно обвенчалась со своим возлюбленным, после чего родители лишили Артура наследства, и молодожены уехали в Грузию под покровительство княгини Екатерины Дадиани, где им было суждено прожить восемь трудных, но счастливых лет.
А Альфред Нобель вернулся в свой огромный особняк, встретивший его мертвой тишиной и лежащей на столе запиской, означавшей крушение стольких надежд и планов. В тот день он, видимо, в очередной раз пришел к выводу, что ему не суждено обрести счастье с женщиной своей мечты. Случившееся, безусловно, усилило сидевший в нем комплекс неполноценности, связанный с внешностью, которая будто бы отталкивает женщин.
Все вышеописанные события, вероятнее всего, происходили в ноябре 1875 года – по той причине, что еще в конце октября Альфред в письме Лидбеку с восторгом рассказывал об очаровательной гувернантке, а в начале декабря он уже сообщал Людвигу, что будет опять встречать Рождество в одиночестве. Тот в ответ необычайно настойчиво начал приглашать брата на зимние праздники в Санкт-Петербург. Он писал, что Альфред, достигший впечатляющего финансового успеха, теперь вполне может позволить себе немного отдохнуть и «одновременно подарить мне и моим близким радость иметь тебя какое-то время в своем распоряжении. Кроме того, мне было бы приятно показать тебе, как я живу и как чудесно, когда дом полон народа и детей».
В следующем письме Людвиг осторожно намекает, что в Санкт-Петербурге тоже немало весьма достойных женщин, в том числе начитанных и образованных, которые вполне могли бы взять на себя обязанности домоправительницы, а заодно говорит, что слова из письма брата о «печали грядущего безрадостного Рождества» просто разорвали ему сердце. Эта печаль, пишет он, «болью отдается в моем сердце, когда я понимаю, как счастлив с выводком детей вокруг меня, – и все спрашивают, когда я рассказываю, что бедный дядя Альфред сидит один: “почему он не приедет к нам? Почему не празднует Рождество с нами?” Я ничего не могу ответить, потому что в душе надеюсь вот-вот получить весточку, что ты направляешься сюда».
И еще одно письмо, еще одна попытка «вытащить» брата в Петербург, в который он почему-то упорно не желает ехать: «Сейчас, когда я знаю, что ты сидишь в своем доме и никакие тревожные дела не должны занимать твои мысли, мне больно думать о том, что ты одинешенек, без заботливых рук или приветливого взгляда».
Все оказалось тщетно: Рождество и Новый 1876 год Альфред встречал в полном одиночестве, переживая недавнюю любовную драму. В качестве праздничного подарка он послал детям Людвига заводную игрушку, изображающую кружащуюся в танце влюбленную парочку. Думается, читатель понимает, что детям Людвига эта банальная игрушка была в общем-то ни к чему – у них были куда более интересные и дорогие игрушки. Но зато для Альфреда Нобеля она, безусловно, символизировала очень и очень многое…
Глава втораяЛюдвиг и Роберт
Брат может не быть другом, но друг – всегда брат.
«Как мы все-таки непохожи друг на друга! Вы, окруженная любовью, радостью, пульсирующей жизнью, заботящаяся и принимающая заботу других, любящая и любимая, погруженная в море счастья, – и я, дрейфующий без руля и ветрил, подобно покинутому командой кораблю, а может быть, и щепке от корабля, который потерпел крушение, щепке, с которой судьба делает все, что ей заблагорассудится, я, не знавший счастья в прошлом и не надеющийся обрести его в будущем, недовольный собой (а самодовольство так облегчает жизнь!), абсолютно одинокий, без семьи, в которой мы существуем после нашей смерти, без друзей, которым можно было бы излить сердце, и врагов, на которых можно было бы излить свою желчь, и вместо этого всего обладающий критическим рассудком, безжалостно разоблачающим всякую слабость и грязь – во всем их подлинном уродстве», – пишет Альфред на склоне лет о своем хроническом одиночестве и меланхоличном состоянии (как будто в годы молодости его характер был другим) Эдле Коллин, второй супруге Людвига.