Людвиг был, судя по всему, в курсе всех перипетий этого романа, и в письмах Альфреду шутливо ворчал на то, что «юная мамзель Софи» мешает Альфреду навестить его в Петербурге. «Отношение Альфреда Нобеля к юной Софи Хесс никак нельзя было назвать мимолетным увлечением, – констатирует Карлберг. – Интонация писем, которые Альфред писал ей из своих поездок, становилась все более интимной. Весной 1878 года она приехала к нему в гости в Париж и осталась, когда он уехал на переговоры в Лондон. На тот момент они настолько сблизились, что она пользовалась его зубной щеткой, а он отслеживал ее менструации».
«Пиши мне, как ты проводишь свой день, куда ездишь кататься, что покупаешь…» – умолял Альфред, сидя в одиночестве в Westminster Palace Hotel, лучшей гостинице Лондона, в мае 1878 года, жалуясь, что внезапный взрыв на заводе в Ардире заставляет его на следующий день выехать в Шотландию. Добравшись туда и сделав необходимые дела, он заперся в комнате, прислушиваясь к завыванию ветра за окном и уносясь в мечтах далеко-далеко. «Дорогая Софихен… думаю о тех приятных часах, проведенных мною в Париже в последние дни. Как у тебя дела, мое дорогое дитя, в отсутствие твоего старого медведя? Прядет ли твоя фантазия золотые нити вокруг будущего или же юная душа прогуливается по сокровищнице воспоминаний о прошлом?» Он заканчивает письмо словами «с искренней надеждой, что у тебя все хорошо» и «спокойной ночи!».
А вот пронизанное удивительной нежностью письмо, которое он отправляет любимой в мае 1877 года из Ардира, где работает над созданием бездымного пороха:
«Милая Софихен!
Сижу сейчас в маленькой каморке, где со всех сторон завывает ветер, и мысленно возвращаюсь к тем чудным минутам, что я испытал недавно в Париже. Как ты себя чувствуешь, дорогое, милое дитя? Наверное, вовсе не так, как твой старый Ворчун? Может, твое воображение прядет золотую нить будущего, или твоя душа бродит среди сокровищ твоих воспоминаний? Или сейчас тебя привораживают радужные картины настоящего? Тщетно пытается мой ум разгадать эту тайну, но я шепчу из далекого края полное моей тоски к тебе пожелание, чтобы все у тебя было хорошо. Спокойной ночи!
Альфред».
Это письмо, даже если вы не знаете, кто и кому его писал, не может не тронуть своей подлинной поэтичностью и не оставляет сомнений ни в романтизме натуры писавшего его мужчины, ни в его чувствах. Если Зигмунд Фрейд был прав в том, что «любовь – это переоценка сексуального объекта», то нет никаких сомнений, что Альфред Нобель был влюблен. Ослепленный этим чувством, он идеализирует свою молодую возлюбленную, отказываясь понимать, что она просто не в состоянии оценить великолепных словесных пассажей про воображение, которое «прядет золотую нить будущего», или про «сокровища твоих воспоминаний». И, само собой, он не желает знать, просто отказывается понять, что перед ним – примитивное, корыстное существо, которое отлично понимает, какое счастье привалило ей в лице немолодого богатого любовника, и откровенно его использует. Он даже не замечает того, что в немецком слове «старый Ворчун» (alter Grummel), как она его вроде бы ласково называет, есть одновременно что-то презрительное, и упор здесь делается именно на слово «старый».
Нам думается, что переписка Альфреда Нобеля с Софи Гесс, примеры из которой будут еще не раз приводиться на страницах этой книги, является лучшим ключом к пониманию взаимоотношений «папика» и его юной пассии, а также доказательством точности этого стихийно возникшего в русском языке слова.
Для многих пожилых, достигших жизненного успеха мужчин отношения с юной особой, зачастую являющейся воплощением принятых в обществе канонов красоты, представляются истинным и глубоким чувством, во взаимность которого они свято верят, поскольку им очень хочется в это верить. Зачастую они отнюдь не думают, что покупают себе любовь – нет, тот комфорт и роскошь, которой они окружают любимую, те безумно дорогие подарки, которые они делают, являются для них не средством оплаты, а проявлением глубокого чувства. При этом сексуальное желание, подлинное влечение к любимой сочетается у них (и это тоже отлично видно из писем Нобеля) с отцовскими чувствами. Получается, что речь идет о своего рода ментальном инцесте, который неминуемо порождает чувство вины, а значит – и стремление его загладить выполнением любых прихотей своего «дорогого, милого дитя» и нежеланием замечать любые его шалости, включая откровенные измены. Все это наряду с неизбежной в таких отношениях подозрительностью и заботой о сохранении своей мужской чести неминуемо должно было привести к неврозу, что в итоге усугубляло имевшиеся у него ранее заболевания, а возможно, и приводило к новым.
Впрочем, той весной 1878 года у всех трех братьев вновь явственно обозначились серьезные проблемы со здоровьем. Роберт жаловался на одышку, лишний вес, резкое ухудшение зрения и то, что ему становилось все труднее ходить. Людвигу врачи рекомендовали срочно отправиться лечиться на юг в связи с больными легкими, а Альфред страдал хроническим бронхитом и постоянными сильными болями. Сам себе он объяснял эти боли ревматизмом, но вряд ли этот самостоятельно поставленный диагноз был верен. Не исключено, что эти боли были побочным эффектом постоянного «общения» с нитроглицерином, медленно, но верно отравлявшим его организм.
К этому времени он уже представил Софи Роберту и Людвигу, и те поначалу отнеслись к девушке вполне благосклонно: они сами не были аристократами, и происхождение всегда имело для Нобелей вторичное значение по сравнению с личными качествами человека, если имело вообще. Но вот для парижского общества это значение было первостепенным – поэтому, когда Альфред стал появляться с Софи в театрах и на приемах, избегая при этом назвать ее официальный статус, это было воспринято как «не комильфо». То, что состоятельный мужчина имеет даму на содержании, было явлением широко распространенным, но появляться на публике мужчине, имеющему определенное положение в обществе, следовало только с супругой или невестой, а ни тем ни другим Альфред ее не представлял – просто говорил, что это «мадемуазель Гесс».
Но мысли объявить Софи своей невестой и представить в этом качестве матери у него в 1878 году, безусловно, были. Однако для этого с ней следовало «поработать» – улучшить манеры, дать хоть какие-то начатки образования. Если бы Альфред дожил до 1912 года и побывал бы на премьере «Пигмалиона» Бернарда Шоу, он наверняка бы заметил сходство между собой и главным героем этой пьесы Генри Хиггинсом, преобразившим за пару месяцев Элизу Дулиттл из простой цветочницы (какой была и его Софи) в даму с изысканными манерами и интеллектом. Другое дело, что у Альфреда, в отличие от Хиггинса, это не получилось.
К лету 1878 года Софи уже одевалась в самых дорогих бутиках Парижа и шила себе одежду на заказ. Тут она вдруг стала жаловаться на проблемы со здоровьем – усталость, подавленность, головные боли. Альфред поначалу приписал это влиянию месячных, но они кончились, а его «дорогая девочка» продолжала все время уставать, отказываясь под этим предлогом от близости. Чтобы помочь Софье излечиться от «меланхолии», Альфред решил отправить ее на несколько недель на водный курорт Швальбах – сам он, к сожалению, Париж покинуть не мог из-за массы навалившихся дел. При этом он решил, что сопровождать Софи, во-первых, будет кухарка (чтобы ей, не дай бог, не пришлось готовить самой), а во-вторых, компаньонка, хорошо знающая французский язык и достаточно образованная, чтобы придать Софи хоть какой-то лоск. Компаньонку, которая должна была быть еще и гувернанткой, искали достаточно долго и нашли только со второй попытки – первую кандидатуру Софи отвергла.
Как только возлюбленная уехала «на воды», Альфред, с одной стороны, начал испытывать муки одиночества и тратить все свободное время на то, чтобы бегать по магазинам, выполняя различные заказы Софи, а затем отсылать покупки в Швальбах, а с другой – терзался муками ревности, представляя, как Софи окружена там толпой поклонников и заводит один роман за другим. Что такое курортные романы, он и сам отлично знал со времен своей молодости. Подозрения усиливались тем, что Софи писала письма не чаще раза в три дня и обычно после полуночи, в связи с чем возникали резонные вопросы о том, чем она занимается в остальное время. Одновременно его раздражали ужасные орфографические ошибки в ее письмах, и он настоятельно рекомендовал ей улучшить свой французский, а для этого больше читать классику. Для начала он советовал ей купить роман Бальзака «Воспоминания двух юных жен», язык которого, по его мнению, был особенно легким.
Приближалось 30 сентября – день 75-летия Андриетты Нобель, которое Людвиг решил отметить самым торжественным образом, собрав всю семью в Стокгольме.
Среди задуманных Людвигом подарков для матери был фотоальбом с изображением всех ее детей и внуков, в связи с чем Альфред заказал свой портрет в известном фотоателье Парижа и поспешил послать сделанную там фотографию Софи. «Если ты будешь хорошей девочкой и вскоре поправишься, я устрою все так, чтобы ты поехала со мной в Стокгольм», – пишет он ей, не скрывая, что скучает. «Как мои мысли легко летят к тебе, так и я сам хотел бы прилететь», – добавляет влюбленный изобретатель динамита.
И вдруг в двадцатых числах августа ему приходит телеграмма от Софи, написанная на почти безупречном французском языке. «Не требуется большого ума, чтобы понять, кто составлял французскую телеграмму, которую ты мне отправила. Он пишет хорошо, но делает ошибки», – немедленно телеграфирует он в ответ 25 августа. Спустя день, не дождавшись ответа, Альфред посылает еще одну телеграмму: «Расскажи мне, если можешь, кто послал, вернее, кто написал за тебя ту французскую телеграмму мне. Это болезненная недомолвка между нами, подорвавшая мое доверие к тебе».
28 августа он пишет письмо, в котором выплескивает свою ревность и одновременно озабоченность тем, что же такого она натворила, что не желает ему рассказывать. Пустилась во все тяжкие?! Неблагодарно растоптала все, что он для нее сделал, и все, что между ними было?! «Не забудь в радостном угаре те приличия и человеческое достоинство, без которых женщина не может быть ни доброй супругой, ни настоящей матерью», – почти отечески наставляет он содержанку.