«Моя дорогая, милая девочка!
Только что получил от тебя полные сердечности строчки от 28.08. Ты сожалеешь, дорогая Софи, что в моих письмах к тебе недостает теплоты. Но я ведь много лет тебе повторяю, что чувствами нельзя управлять. Ты отзывчива, прелестна и добра, но ты не оставляешь меня в покое, а ежедневное общение с такими людьми в силу моего свободолюбивого характера не может приносить мне радость. Особенно если они подозрительны, ревнивы и ребячливы. Я признаю, что наши отношения, по крайней мере, внешне немного улучшились, но тем, какими они представляются сейчас, я предпочитаю одиночество.
Я стал в обществе чужим и почти ни с кем не общаюсь. Я тоже давно страстно желаю иметь рядом более близкого человека, мужчину или женщину, который бы меня понимал. Ты же не понимаешь меня, тебе не понять, что свободный дух не хочет знать цепей или уз; он, безусловно, может носить их, да, но только при условии, что не будет их ощущать.
Я очень, очень жалел тебя, и чем ближе я узнаю тебя, тем больше жалею. Ты, может, и смогла бы привязать меня к себе, если бы изначально делала мою жизнь приятной, а не тягостной, но на этот раз ты сделала все, чтобы оттолкнуть от себя даже самого лучшего человека. А теперь твоя юная, неокрепшая и добрая душа жаждет взаимной любви, которую ты совершенно справедливо считаешь слишком блеклой. Но кто в этом виноват? Я всегда говорил: попробуй завоевать искреннюю, прочную и сердечную привязанность простого честного человека и свяжи с ним свою жизнь настоящими, прочными, семейными узами, не имеющими ничего общего с неравными отношениями. Возможно, твоя болезнь объясняется чувством пустоты и неутоленной сердечной страстью, которые внутри тебя принимают форму физического нездоровья. Подумай раз в жизни серьезно и сохрани в своем сердце мои добрые и искренние слова убеждения.
Но довольно проповедей! Как долго ты собираешься там оставаться? Конечно, погода сейчас довольно прохладная, но говорят, что в течение нескольких дней надо ожидать улучшения. Я горячо на это надеюсь ради тебя, потому что иначе твой курс принесет только половину пользы.
Я часто бываю в Севране и посещаю хамам так часто, как могу. Кроме того, ем йодированный хрен и пью виноградный сок. Особенной пользы от этого не видно, разве что совсем немного. По крайней мере, это лучше, чем слоняться по глупым курортам, где только убиваешь свое время самым идиотским способом. Физические болезни в тысячу раз лучше, чем физическая смерть.
Альфред.
У тебя осталось немного токайского? Если нет, то можешь заказать несколько бутылок у Поля Ги».
Это письмо, как и многие другие, отражает всю противоречивость натуры Альфреда Нобеля, а также множество терзавших его психологических проблем, его неспособность понять, чего же он сам хочет от себя, от мира и от окружающих его людей. Судя по всему, данное письмо является ответом на письмо Софи, в котором она выражает осторожную надежду на то, что Альфред все же решится с ней обвенчаться, и отсюда все эти слова про «свободный дух», «неравные отношения» и про то, что она не смогла его к себе по-настоящему привязать.
Между тем, Софи все же старалась соответствовать ожиданиям своего «папика». В одном из писем этого периода Альфред отмечает, что она наконец стала писать длинные интересные письма, в которых явно стало меньше ошибок. Иногда она вкладывала в них вырезки из газет о новостях науки и техники, на которые Альфреду, по ее мнению, стоило обратить внимание. Кроме того, так как ее любимыми курортами были те же, что и у Роберта и Людвига, – чешские Карлсбад (Карловы Вары) и Франценбад (Франтишковы Лазне), то они там встречались, и Софи попыталась сделать все возможное, чтобы завоевать симпатии братьев Альфреда. Так, летом 1882 года Людвиг отправил брату письмо, полное восторга по поводу его «добрейшей Софи», которая купила для его жены Эдлы роскошные черепаховые гребни, а затем порадовала его сюрпризом на день рождения. В ответ Людвиг подарил Софи на Новый 1883 год собаку по кличке Белла, которая пришлась по душе и Альфреду. Сам факт, что он сообщил об этом брату, говорит о том, что в 1883 году связь Софи и Альфреда продолжалась, как и прежде.
Вскоре Альфред узнал о новом предательстве: его главный компаньон Поль Барб начал за его спиной переговоры с недавно появившимся на динамитном рынке Франции их конкурентом Жео Вианом с тем, чтобы, если пользоваться современным жаргоном, «отжать» у Альфреда бизнес, поставив его перед фактом слияния двух компаний и оттеснив в сторону. Одновременно Барб планировал начать импорт динамита, изготовленного в Швейцарии, в Англию, чтобы конкурировать с шотландским заводом Нобеля.
Когда все открылось, Альфред вызвал Барба на разговор, в ходе которого сухо заявил, что хорошие отношения между ними после этого невозможны, но если компаньон и дальше продолжит действовать в таком же духе, дело дойдет до полного разрыва. Барб в ответ признал, что поступил низко, но оправдывал себя тем, что впал в депрессию после того, как в 1882 году один за другим умерли его родители, а до этого скончалась жена.
В итоге угрозы Альфреда так и остались только угрозами. Компаньоны продолжили сотрудничать, так как Нобель прекрасно понимал: Барб тянет на себе огромную работу по руководству компаниями, переговорам с новыми партнерами и т. д., и без него ему бы просто пришлось забыть о работе в лаборатории, которая доставляла ему, в отличие от занятий, связанных с бизнесом, куда большее удовольствие. А ведь, помимо этого, ему хотелось следить за книжными новинками, за открытиями в различных областях науки и исканиями философов. Кроме того, он все еще время от времени писал стихи, версифицируя свои размышления о существовании или не существовании Бога, устройстве мироздания и назначении человека. Одно из них так и называлось – «Мысли в ночи», и из него ясно следует, что горячему романтику Альфреду Нобелю примитивный атеизм претил, и он скорее был ближе к идее Спинозы о Единой Божественной Субстанции.
Неприятности Людвига в Баку и желание, что бы он ни говорил, помочь брату побудили Альфреда произвести ревизию своего капитала, по окончании которой он пришел к выводу, что на начало 1883 года его стоимость составляла 18 миллионов франков, или порядка семи миллионов русских рублей. На этом основании он принял решение о возможности предоставить Людвигу упоминавшийся выше заем в четыре миллиона франков, при этом не забывая, что как раз в это время у него сильно обострились отношения с властями Великобритании и завод в Шотландии оказался под угрозой закрытия.
Жизнь миллионера оказалась жизнью на вулкане, из которого в любой момент могла вырваться пылающая лава, превращающая ее в пепел. И это ощущение, безусловно, еще больше изматывало его нервную систему, отнюдь не способствуя укреплению здоровья в целом.
Глава третьяМежду Софи и Бертой
Переписка Берты фон Зуттнер и Альфреда Нобеля носила дружеский характер и основывалась на общем понимании проблем современности, на общих литературных интересах и особенно на страстном увлечении пацифистским движением…
В апреле 1883 года, в самый разгар делового конфликта с Людвигом, едва не переросшего в личный, Альфред Нобель неожиданно получил небольшую бандероль из далекого Тифлиса. Внутри лежала только что изданная в Лейпциге книга Берты фон Зуттнер «Inventarium einer Seele» («Инвентаризация души»), а также сопроводительное письмо. В нем Берта рассказывала о том, что вскоре после их недолгого знакомства и расставания, в 1876 году, жизненные неурядицы вынудили ее с молодым мужем принять предложение княжны Екатерины Александровны Дадиани (урожденной Чавчавадзе) и переехать жить под ее покровительство на Кавказ, в Тифлис, нынешний Тбилиси. Здесь они оба перебивались литературной поденщиной – писали бульварные романы, занимались переводами, а кроме того, Берта давала уроки немецкого и французского детям грузинских аристократов и местной русской интеллигенции, а Артур подрабатывал как художник и чертежник – делал планы домов, эскизы обоев и т. п.
В 1877 году, после начала Русско-турецкой войны, Артур фон Зуттнер стал писать репортажи с театра военных действий и публицистические статьи в различные венские издания и вскоре приобрел известность в качестве журналиста. Статьи мужа так подействовали на Берту, что она засела за философский роман, который недавно завершила с помощью Артура и теперь представляет на суд публики, сохраняя, впрочем, имя автора в тайне. Посылая только что вышедшую книгу Альфреду в память их давнего знакомства, она выражала надежду, что он, возможно, найдет там интересные страницы и для себя.
Альфред тут же погрузился в чтение и вскоре поймал себя на том, что, несмотря на явные художественные просчеты и морализаторство автора, книга его захватила. Больше того – именно морализаторство, то есть те идеи, которые проводила Берта фон Зуттнер в своей книге, были в ней самым захватывающим. Он понял, что за прошедшие с их знакомства восемь лет мадемуазель Кински, ставшая мадам фон Зуттнер, в самом деле сильно изменилась. Из восторженного романтика-идеалистки она превратилась в убежденную материалистку, поклонницу, мягко говоря, не очень любимого Альфредом Чарльза Дарвина. Совершенно в духе своего времени, пытавшегося применить законы природы к человеческой психологии и развитию цивилизации, она верила, что человеческое общество эволюционирует от идеи войны как главного способа решения конфликтов между народами к пониманию ее бессмысленности, от рождения наций к космополитизму, и, как следствие, к прекращению ненависти между народами, а значит, и всех войн. Таким образом, естественным итогом развития человечества должна стать эпоха всеобщего мира, то, что Маяковский много позже сформулирует как «единое человечье общежитье».
Многие из этих идей были не просто созвучны Альфреду, но и знакомы ему с детства. Особенно прозвучавшие в «Инвентаризации души» мысли о том, что «однажды открытие оружия разрушения огромной мощности… наконец-то благодаря – кто знает – какому-либо электродинамическому или магнетическому взрывному устройству сможет мгновенно уничтожить целую арми