ю и тем самым свести на нет всю стратегию и сделает объявление войны невозможным».
Для нас, сегодняшних, эти слова звучат как пророчество о появлении ядерного оружия, но Альфреду Нобелю при их чтении, безусловно, вспомнился созданный им динамит, способный при желании в мгновение ока уничтожать целые жилые кварталы. Вспомнил он и о том, как в 1840-е годы, когда он был ребенком, отец мучился тем, что ему приходится зарабатывать на жизнь созданием новых, как можно более смертоносных видов оружия, и в свое оправдание говорил, что в итоге именно фантастическая мощность оружия и сделает войну невозможной. Да и сам он в 22 года, когда ездил в Штаты, чтобы предложить созданные отцом мины обеим воюющим сторонам, – потому что бизнес есть бизнес, и он не всегда совпадает с твоими личными чувствами и убеждениями, – написал стихотворение, в котором клеймил президента Линкольна за массовые убийства людей. Но это было тогда, а как совместить эти убеждения с его сегодняшним статусом главного производителя взрывчатки на планете?
Словом, сказать, что эта книга перевернула жизнь Альфреда Нобеля, в одночасье сделав его едва ли не пацифистом, безусловно, нельзя. Да и Берта фон Зуттнер на тот момент еще отнюдь не была той «фурией пацифизма», какой ее станут представлять европейские СМИ пару десятков лет спустя. Но те биографы Нобеля, которые считают, что первый роман фон Зуттнер помог Альфреду провести «инвентаризацию» собственной души, видимо, не так уж далеки от истины. Сразу после прочтения он написал ответное письмо. «Я по-прежнему очарован Вашей изысканной книгой. Какой стиль, какие глубокие и живые философские мысли. Тысяча благодарностей за удовольствие, которое я получил, читая Вас!»
Одновременно он не мог не думать о том, как сложилась бы его жизнь, если бы Берта тогда приняла его предложение. Безусловно, эта женщина со всех точек зрения подходила ему куда больше, чем Софи Гесс, отношения с которой начинали носить все более запутанный и двусмысленный характер. С одной стороны, он продолжал выполнять все ее прихоти, а с другой – его письма к Софи, датируемые летом 1883 года, отличает все более раздраженный тон. То лето она проводила на все тех же своих любимых чешских курортах – то в Карлсбаде, то в Францебаде, – и постоянно звала Альфреда ее навестить, а он отнекивался, ссылаясь на занятость – как раз в то время он был убежден, что как никогда близок к созданию бездымного пороха. Еще несколько серий экспериментов – и все армии мира примут его на вооружение!
Софи сообщала ему, что приближаются дни ее «нездоровья», в течение которых они не смогут быть близки, и потому Альфреду стоило бы поторопиться, но в ответ он резонно замечал, что, вместо того чтобы разъезжать по Европе и заставлять его делать то же самое, Софи могла бы почаще появляться и подольше жить в Париже, где он приобрел для нее квартиру. Вот как Альфред Нобель выплескивает и свою любовь, и накопившееся раздражение, а заодно и предъявляет отнюдь не безосновательные упреки любовнице в письме, датированном 21 сентября 1883 года – за месяц до своего 50-летия:
«Дорогая, милая девочка!
Мое сердце обливается кровью, когда я думаю, что тебе приходится в таком одиночестве кочевать по всему миру. Но чья в этом вина, если не твоя? Уже несколько лет назад я указывал, что тебе крайне необходимо завести приятельницу. Почти все твои муки и все то невыносимое, чему я был вынужден подвергаться, произошло от того, что ты меня не послушалась. Неужели ты не понимаешь, какое это ужасное бремя для такого занятого человека, как я, иметь подругу, у которой нет ни одного знакомого. В силу такого ужасного положения я за несколько лет постарел на двадцать лет. Однако будь у тебя приятельница, естественно, достойный и надежный человек, мне бы не приходилось колесить по всей Европе, в сущности, в качестве няньки. И тогда, наверное, я мог бы бывать у тебя гораздо чаще, и мы вдвоем могли бы вести довольно сносное существование…
…Ехать ли тебе в Монтрё, чтобы провести там зиму, – это мы можем обсудить и позже. В любом случае, в Париже пока холодов нет и долгое время не будет. Ты все еще не находишь, что немного неразумно иметь тебе здесь квартиру? Все лето ты в отъезде, а теперь не хочешь приезжать сюда и зимой. Но ты совершенно права. Ты не годишься для Парижа, а Париж не годится для тебя. Почему бы тебе тогда не выбрать место, где бы ты действительно захотела осесть? Монтрё или другое, какое захочешь. Но порхать туда-сюда, как сейчас, да еще выводить меня, при моем и без того напряженном распорядке, из терпения до тех пор, пока моя жизнь не станет горька, как желчь, это очень неумно и несправедливо. Разве ты не понимаешь, что мне хватает вызванных крайней необходимостью поездок, помимо навязываемого мне бесконечного порхания с тобой повсюду?»
В качестве места, где она могла бы осесть, Софи назвала Бад-Ишль, живописный австрийский горный курорт, и Альфред мгновенно стал разузнавать о возможности покупки там дома.
За этими хлопотами он встречал свое 50-летие. Хотя внешне Альфред к этому возрасту заметно сдал, он все еще был полон энергии и творческих планов, а потому старался как можно чаще бывать в лаборатории. Наряду с напряженной работой над бездымным порохом он задумал создание аппарата для обезболивания с помощью эфира и хлороформа, а также подумывал над созданием нового мощного дезинфицирующего средства – после открытий Пастера вопрос дезинфекции тела и помещений стал в 1880-х годах одним из самых актуальных.
Начало 1884 года ознаменовалось новыми усилиями Поля Барба по слиянию всех динамитных компаний в единый Нобелевский трест. Несмотря на установившиеся между ними крайне натянутые отношения, Барб сумел убедить Нобеля в огромных преимуществах такого шага: во-первых, это позволило бы прекратить ожесточенную конкуренцию между компаниями, основанными одним и тем же человеком, но готовыми довести друг друга до банкротства, а во-вторых, освободило бы Альфреда от утомительных дел, связанных с управлением разбросанных по всему миру компаний и позволило бы ему сосредоточиться на предпринимательской деятельности.
Весной 1884 года Альфред Нобель пригласил в свой особняк на Малахов директоров всех динамитных заводов, для того чтобы начать переговоры о создании треста. При этом он сразу заявил, что председателем треста становиться не собирается, и если объединение состоится, то будет настаивать на предоставлении ему «годичного полного отпуска от всякого рода коммерческих решений, поскольку намерен посвятить время исключительно техническим и научным вопросам. В таких обстоятельствах, я думаю, было бы куда более уместно предложить этот пост тени отца Гамлета». В письмах друзьям он прямо писал, что не чувствует в себе настоящей деловой жилки и хотел бы жить на ренту, проводя все свободное время в лаборатории. Однако когда он пытался взвесить такую возможность, то выяснилось, что, спасая нефтяное «Товарищество братьев Нобель» в Баку, он продал значительную часть акций своих динамитных компаний, и теперь почти две трети его личного капитала были вложены не в динамитный, а нефтяной бизнес, и все его благополучие зависело от успешности деятельности Людвига.
На фоне возникшей двусмысленности его экономического положения еще больше обострились его отношения с Софи Гесс. С курортов, где та бесконечно отдыхала на его деньги, до Альфреда то и дело доходили слухи о ее романах то с одним, то с другим мужчиной. А если учесть, что Софи представлялась всюду как «мадам Нобель», то получалось, что она наставляла ему рога и выставляла на всеобщее посмешище. В письмах Софи настоятельно звала его навестить ее на курорте, но, во-первых, он не мог себе позволить бросить все дела и ехать так далеко, а во-вторых, даже если бы он приехал, то кем бы он стал в глазах курортных сплетников? «Тем самым месье Нобелем», рогоносцем, за спиной которого отпускались бы смешки и ехидные шуточки? Нет, это было решительно невозможно!
В то же время чем дальше, тем больше он осознавал, что семь лет, потраченных на отношения с Софи, оказались, по сути, потерянным временем – если в 43 он еще мог создать семью с достаточно молодой, способной подарить ему наследника женщиной, то теперь, когда ему за 50, с этими надеждами и в самом деле можно проститься.
Поэтому не стоит удивляться, что с 1884 года его раздражение в письмах к Софи, претензии к ней явно нарастают, но одновременно из них следует, что за эти годы он успел настолько привязаться к этой пустышке, что по-прежнему продолжал удовлетворять все ее прихоти, сколько бы они ни стоили. Это отчетливо видно по письму, датированному 11 июля 1884 года:
«Из твоей телеграммы я смог понять, что твое самочувствие после курса в Карлсбаде не очень хорошее. Так я и ожидал. На мой взгляд, лучшим лечением для тебя был бы покой и отдых. Но ты для отдыха предпочитаешь выбирать самые отдаленные страны, куда я не могу или не имею желания сопровождать тебя. И так самым безумным образом продолжается вот уже семь лет, безо всякой пользы для тебя и с постоянными жертвами с моей стороны, отравляющими и разрушающими мою жизнь…
…Если бы вместо этого ты удовольствовалась комфортной здоровой жизнью за городом в той же стране, в которой живу я, тебе бы самой это было в удовольствие и в радость, и ты бы так безнадежно не ссорилась со мной, по сути, делая из меня посмешище в глазах всех моих знакомых. К сожалению, нас разделяют годы, для меня полные горечи, и я мог бы постепенно о них забыть, но потерянное время не возвратить, и мысль об этом не дает мне покоя ни днем, ни ночью.
Но давай забудем то, что прошло. Я ведь читаю тебе мораль только для того, чтобы попытаться, наконец, заставить тебя немного открыть глаза. И как мы теперь устроим наше ближайшее будущее? Добровольное паломничество в Ишль я буду совершать не чаще, чем к черту в ад.… Тогда уже Ишль будет тебе не хорош, и за этим последуют причитания с требованием виллы в Райхенау, или Филлахе, или Герце, или в Мюрцушлаге – откуда мне знать?»