Но главным блюдом на этом вечере была, безусловно, беседа, поскольку, как уже было отмечено, Берта фон Зуттнер была одним из тех немногих людей, с которыми Альфред Нобель мог общаться свободно и, главное, на равных. Любовь к литературе, общие взгляды на роль науки и культуры в жизни общества, схожий культурный багаж – все это, безусловно, сближало этих двух людей и усиливало их симпатию друг к другу.
Сама Берта вспоминала, что тот визит в Париж стал для нее судьбоносным. Нет, парижская богема, представители деловой и политической элиты Франции, с которыми она познакомилась в салоне мадам Адам, ей как раз категорически не понравились. Более того – ее не только оттолкнули, но и напугали тот национализм, реваншистские настроения и призывы создать альянс с Россией, чтобы «поставить Германию на место», которыми в те дни жило французское общество. В своих мемуарах она характеризует эти настроения как «бредовые» и «безнравственные».
Однако затем была встреча с великим Альфонсом Доде, который был одним из главных проводников пацифистских идей во Франции. Именно от него она узнала о существовании «Ассоциации мира и международного арбитража» в Лондоне и аналогичных организаций в странах континентальной Европы. Загоревшись идеями арбитража, Берта вскоре засела за книгу «Эпоха машин» (1889), где выступила с критикой пропаганды национализма и милитаризма, и именно эта книга принесла ей широкую известность во всей Европе.
Альфред Нобель каким-то образом способствовал знакомству Берты с деятельностью ассоциации – во всяком случае, говоря об этом важном событии в ее жизни, она упоминает имена Нобеля, Альфонса Доде и Эрнеста Ренана. Но Нобель тогда вряд ли придал какое-то значение этому факту, который в итоге, как ни странно, определит и его личное будущее.
Если же говорить об описании внешности Нобеля, то Берта фон Зуттнер в мемуарах явно лукавит. В воспоминаниях других современников он к 53 годам выглядел отнюдь не моложаво – седина и усугубившаяся с возрастом сутулость, еще больше подчеркивавшая его низкорослость, делали его выглядящим старше своего возраста, и это впечатление усиливало то, что он начал постоянно ходить с палочкой, а за работой надевал пенсне. Но впереди у него еще было больше десяти лет полноценной творческой жизни.
Новый, 1887 год принес Альфреду Нобелю новые радости и надежды – прежде всего как бизнесмену. Его не очень надежный, но многолетний партнер Поль Барб, ставший в 1885 году депутатом парламента от радикальных республиканцев, в апреле переметнулся к центристам и был назначен министром сельского хозяйства, что открывало перед их общим предприятием новые огромные возможности. О том, что эти возможности называются коррупцией, он, естественно, не задумывался – в этом смысле, как уже понял читатель, у Альфреда был более чем гибкий этический кодекс. «Для меня его избрание на эту должность весьма приятная новость. Таким образом сбылось мое предсказание, ибо я это предвидел с того самого дня, как его выбрали в палату. Он обладает лидерскими качествами, не увидеть которые может только слепой. Думаю, он вскоре станет премьер-министром, министром иностранных дел или военным министром – он прекрасно подходит на любой из этих трех постов. Не верь, что он бросит страну в неподготовленную войну; он не склонен нервничать и принимать поспешные решения, прекрасно умеет оценивать силу противника… Оно (назначение Барба. – Ф. К., П. Л.) позволит мне, возможно, добиться прорыва здесь, несмотря на тупость и злую волю чиновников», – писал Альфред Людвигу в мае 1887 года.
В те дни он почти ежедневно направлял Барбу отчеты о том, как проходят испытания баллистита, открытым текстом говоря о том, что рассчитывает на его прямое вмешательство, когда им понадобится поддержка на самом высоком уровне (то есть на уровне президента) для получения государственного заказа на промышленное производство нового детища Нобеля.
Одновременно в Севране Нобель вместе с Ференбахом начал испытания баллистита на русских ружьях, надеясь с помощью Людвига и его сына Эммануила заинтересовать своим бездымным порохом Россию. Прибыль в случае получения российского заказа на баллистит предлагалось поделить поровну между Альфредом, Людвигом и Барбом. Одновременно последний ждал сигнала от Альфреда, когда на полигон в Севране можно будет пригласить военного министра – упускать заказ от Франции Барб и Альфред не собирались и изначально вели двойную игру, явно будучи не очень высокого мнения об умственных способностях чиновников военных министерств обеих стран.
Именно в это время состояние здоровья Людвига сильно пошатнулось. У него началась стенокардия, и дальше проблемы с сердечно-сосудистой и дыхательной системой стали накапливаться по возрастающей. По настоянию врачей, да и в силу невозможности полноценно заниматься делами, Людвиг оставил их на сыновей Карла и Эммануила и выехал на курорт, где ему, как и положено, прописали минеральную воду, ванну и ингаляции – все почти как в наши дни и с тем же эффектом, а точнее, почти без него.
Зато на курорте у него появилось наконец свободное время, он стал осмысливать прожитую жизнь, и тут у него сначала возникла идея выпустить биографию их отца, Эммануила Нобеля, а затем и биографии всех трех его сыновей – чтобы представить миру выдающиеся достижения их семьи. Но у Альфреда эта идея явно не вызвала восторга. «У кого сегодня есть время читать биографии? Кто может всерьез интересоваться подобной ерундой?!» – написал он брату и в качестве доказательства привел тот самый знаменитый пример собственной автобиографии, который можно найти в любой книге о Нобелях: «Альфред Н. – унылая полужизнь; доброму врачу следовало удушить его, еще когда он с криком совершил свой вход в этот мир. Главные заслуги: умение содержать в чистоте ногти и никогда никому не быть обузой. Главные недостатки: отсутствие семьи, веселого нрава и хорошего пищеварения. Самое большое, и единственное, пожелание: не быть похороненным заживо. Величайший грех: не поклоняется Мамоне. Значительные события в жизни: никаких. Разве не все этим сказано?»
Называя одним из своих недостатков отсутствие хорошего пищеварения, Альфред, увы, писал правду: одновременно с начавшимися осенью того года политическими потрясениями во Франции на Альфреда навалились новые проблемы со здоровьем – вдруг появились, как и у Людвига, боли в сердце и трудности с дыханием, так что он на какое-то время слег в постель. «Когда в 54 года ты совершенно один на свете и все хорошее отношение получаешь от слуги, подступают грустные мысли, куда более горестные, чем думает большинство. В глазах слуги я читаю, как он жалеет меня, но, разумеется, не даю ему этого заметить», – писал он в те дни Софи исключительно потому, что больше поделиться с этим ему было абсолютно не с кем.
Однако, едва поправившись, он тут же впрягся в работу и уже в ноябре принимал у себя на стрельбище в Севране прибывшего из Англии профессора Абеля, на поддержку которого очень рассчитывал в деле признания баллистита на берегах Темзы. А спустя пару недель Альфред был в шоке, читая в газете, что профессор на публичной лекции в Лондоне рассказал о созданном им бездымном порохе, предупредив, что пока это изобретение будет сохраняться в секрете. Так как профессор не знал точного состава баллистита, то вероятность, что он украдет и присвоит себе его изобретение, была невелика, но так как она все-таки была, это означало, что ему следует поторопиться с получением патента в Великобритании – особенно с учетом того, что вот-вот могла начаться война.
«Я не верю в скорое начало войны между Россией и Германией/Австрией. Но те, кто готовится к ней, совершенно правы. Бисмарк хочет ослабить Россию, а, поскольку император Вильгельм полностью разделяет его взгляды, Европа рискует ощутить в 1888 году запах пороха», – писал он Полю Барбу в декабре 1887 года, незадолго до того, как правительство Франции, включая Барба, ушло в отставку, сделав перспективы начала производства его бездымного пороха еще более туманными.
Одновременно и на личном фронте у него возникли неприятности, связанные, как обычно, все с той же недалекой и ветреной Софи Гесс. Еще в марте 1886 года Альфред обратил внимание на то, что уровень расходов Софи начал зашкаливать не только мыслимые, но и немыслимые пределы – в том смысле, что эти траты значительно превышали те, которые могла сделать даже самая расточительная, не знающая, что такое считать деньги, женщина. «Теперь не прошло еще и трех месяцев, и Ты проглотила 29 810 франков, включая приложенное. Я уверен на все сто – настолько-то я знаю Тебя, – что на черный день Ты не откладываешь ни гроша, но мне представляется, что весь Ишль кормится рентой за мой счет. Это эксплуатация чистейшей воды», – писал он тогда Софи.
Однако на тот момент отношения между ними все еще были сносными. Письмо с упреками начиналось со слов «Моей маленькой дорогой Зофферль», извинений за то, что он забыл отправить поздравительную телеграмму к ее дню рождения 1 марта и обычными жалобами на огромную занятость, которая мешает ему как можно скорее к ней приехать: «…Всё это очень нехорошо, ибо я крайне нуждаюсь в отдыхе. Мое пищеварение и сон пребывают в полном расстройстве, а вслед за ними останавливаются и остальные колесики.
Но пройдет немного времени, и я смогу приехать, до тех пор крошка должна вести себя хорошо и быть понятливой. Моя Зофферль – и понятливой? Нет, вот теперь мне действительно смешно. Самое прелестное в тебе – это именно отсутствие всякого понимания. Ни малейшего следа!»
Скандал грянул весной 1887 года, когда подруга и компаньонка Софи Ольга Бетгер (которая, возможно, изначально должна была докладывать «боссу» обо всем, что происходит с Софи) рассказала Альфреду, что на его деньги Софи содержит не только себя и ее, но и своего отца Генриха и многочисленную родню – отсюда и такие большие суммы. К этому добавились дошедшие до него слухи, что Софи, жившая в Ишле, как и в