ании 1,6 млн рублей, кажется в 1882 году, и которых я до сих пор не получил обратно», – с сарказмом ответил Альфред, добавив, что никогда не верил в успех нефтяной компании, не очень удивлен тем, что ее дела идут отнюдь не блестяще, и вкладывал в нее деньги исключительно из желания спасти брата от краха. Наконец, он, как обычно, смягчился и заявил, что готов заложить акции при условии, что они будут возвращены ему до Нового года. «Ты снял с моих плеч огромную гору», – написал ему в ответ на это Эммануил.
В тот момент, когда шла вся эта переписка, финансовые дела у Нобеля на самом деле шли просто блестяще, и акции «Бранобеля» были для него лишь делом принципа, а не финансового выживания. Но в эти же самые дни Поль Барб, получив, как и многие другие депутаты Национального собрания Франции взятку за поддержку закона об эмиссии акций Панамской компании, решил, что на облигациях компании можно будет хорошо заработать, и 17 июля 1888 года снял со счета динамитной компании 550 тысяч франков и тут же внес ее на счет компании, строящей канал в далекой Панаме.
Нобель абсолютно ничего об этом не знал и, будучи уверен, что с деньгами у него полный порядок, одновременно с хлопотами по покупке дома для «крошки Софи» обратился в мэрию Парижа с просьбой о расширении его особняка за счет пустующего участка между его и соседним домом, с тем чтобы он мог значительно увеличить свой зимний сад и построить галерею, которая представляла бы собой экзотический лес с кокосовыми пальмами, папоротником, бамбуком и прочими диковинными для парижан растениями.
Работы по расширению особняка начались в августе, и на время их проведения Альфред переехал в Севран. Одновременно он продолжал активно продвигать созданный им баллистит, получив патенты на него в Бельгии, Италии, а в октябре и в Англии.
За всеми этими хлопотами незаметно приблизилось Рождество, которое всегда было связано с немалыми расходами на подарки Софи, а также множеству друзей, родственников и знакомых – как в Париже, так и в России, Австрии, Германии, словом, практически по всему миру. Судя по письмам, Андриетта ожидала, что младший сын навестит ее на Рождество, так как его приезд в Стокгольм в сентябре на ее 85-летие был очень кратким. Однако Альфред, все хуже переносивший морозы, испытывая чувство вины перед матерью, все же решил отказаться от поездки и, чтобы немного успокоить совесть, послал ей крупную сумму на подарки друзьям и прислуге, а также браслет с двумя собственными миниатюрными портретами.
Этот подарок привел Андриетту в восторг. «Самая трогательная мысль, какую только можно себе представить, достойная моего дорогого Альфреда. Молодость и зрелость одинаково прекрасны, никаких примет старости не вижу ни в портрете, ни в оригинале, и разглядывать эти любимые черты станет моим каждодневным удовольствием, согреет мое стареющее сердце, напоминая мне о счастье иметь тебя, мой младшенький и бесценный сыночек, которые принес своей матери так много добра и счастья в жизни. Спасибо, спасибо тебе, мой любимый, за всю эту радость. Такой сын – гордость матери», – написала она в письме после получения подарка.
Безусловно, Альфреда очень беспокоило состояние здоровья престарелой матери, и он регулярно напоминал в письмах Аларику Лидбеку, чтобы тот не забывал проведывать Андриетту. «Твоя матушка в таком добром здравии, в каком только можно пребывать в ее возрасте, и душевные силы ее почти не убывают», – писал в ответ Аларик после сочельника 1888 года.
Но одновременно самым преобладающим чувством, постепенно захватывающим все существо Альфреда, стал страх перед приближающейся смертью, который начал снедать его сразу после кончины Людвига. «Временами я чувствую в себе большую слабость, предвестник того, что я приближаюсь к закату жизни. Посему береги то недолгое время, оставшееся до того, как я отправлюсь в самое краткое, но и самое долгое путешествие», – писал он Софи в январе 1889-го.
3 марта того же года Альфред обратился к своему финансовому советнику в Стокгольме Карлу Эбергу и попросил его справиться у адвоката относительно подходящей формы завещания. «Я седой, с истрепанным нутром, и должен подумать и подготовиться на случай моей кончины», – пояснил он Эбергу. Правда, вслед за этим он поспешил пояснить, что речь отнюдь не идет о том, что он болен какой-то скоротечной неизлечимой болезнью и врачи уже вынесли ему приговор. «Что касается завещания, я думаю об этом лишь потому, что это следовало бы сделать давным-давно. Нам неведомо, когда мы отправимся в Хаос, а чувство долга требует от нас подготовиться на случай как запланированных, так и непредвиденных обстоятельств», – написал он в следующем письме Эбергу.
К этому времени Альфреду Нобелю и в самом деле нужен был адвокат, но совершенно для других дел.
Глава пятаяХождение по душевным мукам
Ни один смертный не способен хранить секрет. Если молчат его губы, говорят кончики пальцев; предательство сочится из него сквозь каждую пору.
Альфред, похоже, понятия не имел о том, что еще в 1888 году на основе декрета об усилении надзора за проживающими во Франции иностранцами парижская полиция установила за ним наблюдение, которое вывело на лабораторию и полигон в Севране. Рапорт ищеек вызвал такую тревогу у начальника парижской полиции, что он поспешил послать его копию министру внутренних дел. Среди прочего в рапорте сообщалось, что Нобель, очевидно, тайно производит в Севране взрывчатые вещества – так как на территории дома все время гремят взрывы, а несколько раз они были настолько сильны, что в соседних домах взрывной волной выбивало стекла. Господин Нобель, правда, тут же оплачивает соседям весь понесенный ими ущерб, но при этом ни с кем из них не общается, а кроме взрывов с территории его усадьбы время от времени слышны выстрелы, и при этом, помимо регулярно бывающего в доме инженера Ференбаха, к нему постоянно приезжают какие-то люди, причем, судя по всему, по большей части не французы.
Понятно, что подобная информация просто не могла не вызвать интереса у все сильнее страдавшей шпиономанией тайной полиции Франции. В январе 1889 года начальник тайного сыска отдал приказ собрать дополнительную информацию о деятельности подозрительного шведа и выяснить, есть ли законные основания для его высылки за границу.
Так на свет появилась папка с выведенной на ней надписью «Дело 126. НОБЕЛЬ, Альфред». Папка эта, как выяснила Ингрид Карлберг, совершила поистине головокружительное путешествие. В 1940 году, после падения Парижа, немцы перевезли архив французской тайной полиции в Германию, откуда весной 1945 года он был доставлен в Москву, где и хранился вплоть до 1992 года, после чего был возвращен на родину.
Всего в личном деле Альфреда Нобеля оказалось 33 документа общим объемом 75 страниц. Первый рапорт о нем был подшит к делу комиссаром по особо важным делам Мореном 5 февраля 1889 года и содержит самые общие сведения, уже хорошо известные читателям этой книги. Но вот второй рапорт, датированный 23 февраля и озаглавленный «Дело Нобеля», уже куда интереснее. В нем открыто высказывается предположение, что «швед Альфред Нобель пытается украсть секрет бездымного пороха Поля Вьеля», для чего он пытается переманить к себе работников соседнего порохового завода. Работники Нобеля в Севране время от времени мистическим образом исчезают на несколько дней, что «может быть истолковано так, что они пытаются уничтожить все, что может их скомпрометировать в случае обыска».
И далее: «Вчера, 22 февраля, я собственными ушами в течение нескольких часов слышал грохот, словно целый батальон солдат вышел на учебную стрельбу». Далее ищейки выяснили, что пробные испытания, причем, видимо, не только из стрелкового, но и артиллерийского оружия проводятся в Севране постоянно, даже в выходные и праздники. Затем они попытались тайно допросить сотрудников Нобеля, но эта затея провалилась. Зато выяснилось, что отец одного из работающих в лаборатории Нобеля молодых людей сам работает на государственном пороховом заводе. После этого комиссар дал приказ любой ценой получить информацию от сотрудников Нобеля, которым – теперь он в этом не сомневался! – «был дан приказ молчать и скрываться».
Наконец, после немалых усилий агентам полиции удалось разговорить четырех женщины, нанятых, чтобы рубить ружейный хлопок. Две из них состояли в родстве с юношей, работающим в лаборатории, и почти все оказались близкими родственницами сотрудников государственного порохового завода, рапортовали агенты. Объяснить это тем, что завод был главным работодателем в Севране и на нем работало почти все население городка, полицейским, естественно, и в голову не пришло. Вместо этого они направили в тайную полицию следующий доклад: «После таковых подробнейших расспросов и тщательного анализа мы лично уверены, что господин Нобель активно стремится производить взрывчатые вещества для военных целей; в пользу этого говорят постоянные испытания и различные виды стрельб. Однако мы считаем также, что он устроился в Севран-Ливри для того, чтобы по возможности разнюхать про порох “Лебель”. Близость к этому государственному заводу, подбор сотрудников, тайные поездки, несмотря на то, что они ощущают за собой слежку, – все это убеждает нас в этом предположении».
В отдельном письме комиссар по особо важным делам Морен рекомендует информировать Военное министерство о подробностях происходящего, «чтобы прекратить такое положение дел, столь опасное для национальной обороны».
Парадоксальность сложившейся ситуации заключалась в том, что Альфред на самом деле отнюдь не собирался скрывать от французов, что занят в Севране разработкой бездымного пороха. Скорее наоборот: он был заинтересован в том, чтобы именно французы стали одними из первых его покупателей (правда, наряду с немцами, англичанами, русскими и всеми прочими). Согласно известному израильскому историку науки Йоэлю Бергману, еще в 1888 году Нобель сообщил в Военное министерство Франции о своих изысканиях, предложив себя на роль будущего поставщика такого пороха, и в декабре того же года военный министр Шарль де Фрейсине направил Альфреду официальное письмо с просьбой прислать его ведомству образцы баллистита. В феврале 1889 года образцы были отправлены, и в сопроводительном письме не без гордости сообщалось, что баллистит совсем не дает дыма.