Об уничтожении завещания он сообщает и в письме к Софи, датированном 11 ноября 1889 года: «Ты говоришь, что я смог бы жить один и быть при этом доволен и счастлив. К сожалению, это не так: болезнь и усталость гложут меня, и часто, перед тем, как заснуть, я думаю о том, как будет однажды печален мой конец – с одним лишь старым верным слугой, который, наверное, постоянно задается вопросом, завещал ли я ему что-нибудь. Он не знает, что я не оставил вовсе никакого завещания (то, которое я когда-то написал, я порвал) и что мое состояние все больше и больше тает. Если разбрасываться деньгами так, как я, то от них скоро мало что останется: с некоторых пор, чтобы разогнать мрачные мысли, я играю на бирже и несу огромные убытки. Все это мне, однако, совершенно безразлично…»
В этом же письме он ставит Софи весьма жесткие условия, требуя больше не использовать его имя, а еще лучше – вообще покинуть Вену: «Ты поставишь себя в идиотское положение, если будешь жить в Вене. Это относится как к тебе, так и ко мне. Там каждый камень знает о нас. Одна ты этого не видишь, так как о таком понятии, как честь, ты имеешь самое смутное представление….»
В том же ноябре в жизни Альфреда произошло два важных события, причем второму он поначалу не придал большого значения. Первое из них заключалось в том, что Русский национальный банк заявил, что теперь для него имя Эммануила Нобеля при выдаче кредита значит не меньше, чем когда-то имя его отца. Это признание высвобождало капитал Альфреда из-под залога и позволяло Эммануилу вернуть ему деньги. Деловые успехи племянника и возвращение к нему капитала, который он в какой-то момент счел утраченным, вызвали у Альфреда не только прилив оптимизма, на какое-то время развеявшего депрессию, но и вполне понятное чувство гордости за племянника, которого он когда-то очень любил и к которому после размолвки с Людвигом испытывал смешанные чувства. Заявление Русского национального банка, писал Альфред Эммануилу, «свидетельствует и о том доверии, которое оказано компании, но еще более о доверии, которое оказано тебе. Ты вел свой корабль среди трудностей, как настоящий мужчина».
Второе событие заключалось в том, что Берта фон Зуттнер прислала ему свой только что вышедший роман «Долой оружие!», который на сей раз решилась подписать своим именем. 24 ноября Альфред поспешил откликнуться на этот подарок одновременно восторженным и чуть ироничным письмом:
«Дорогая баронесса и друг.
Я произвел подсчеты, и оказалось, что эта старая мумия Нобель вот уже почти год не отвечает на Ваши милые письма. Но моя переписка (а скорее, ее отсутствие) разве не говорят о том, что для того, кто никогда не любил, это вполне простительно. Кроме того, у него есть и другие более серьезные причины: вот уже два года у него нет ни минуты отдыха, и он не знает, какому богу молиться, чтобы он даровал ему этот отдых. Постарайтесь оправдать его, ибо он этого заслуживает, и никакая бы сестра милосердия не нашла бы лучшего бальзама для него.
Итак, “Долой оружие!” – таково название Вашего нового романа, который мне бы очень хотелось прочесть. Но Вы просите меня принять участие в его распространении. Не кажется ли Вам, что это слишком жестоко, ибо в случае всеобщего мира, куда я дену свой новоизобретенный порох? Не могу же я превратить его в рисовую муку и посыпать ею тех, кто и так уже достаточно обсыпан.
Если уже говорить о “Долой оружие!”, то почему бы вам не добавить сюда: долой нищету, долой старые предрассудки старых религий, долой старую несправедливость и старый стыд, старого отвратительного Иегову и другого, которого так превозносит мир, святой Дух, который и вовсе не святой, и все это старье, изъеденное молью?..»
Извиняться перед Бертой Альфреду, безусловно, было за что: за последний год с небольшим он получил от нее несколько писем, но ни на одно не ответил, включая и приглашение посетить ее с мужем в Харманнсдорфе. Издание серьезного публицистического романа, да еще и под своим именем, безусловно, еще больше усилило его уважение к Берте. Он и в самом деле собирался как можно скорее взяться за роман, но не успел это сделать – 7 декабря, будучи до последней минуты в ясном сознании, в Стокгольме на 86-м году жизни скончалась Андриетта Нобель, и Альфред спешно выехал в Швецию, чтобы успеть на похороны.
Газеты того времени отметили, что за гробом жены известного изобретателя и матери не менее известных изобретателей и бизнесменов шли под обильным мокрым снегопадом оба ее сына, и что такие отношения, которые связывали покойную с сыновьями, встречаются нечасто. Правда, газеты опять все перепутали и написали, что рядом с Робертом шел Людвиг, к тому времени уже покойный.
В обратный путь Альфред двинулся только 18 декабря, что видно по письму, отправленному им Берте фон Зуттнер на следующий день из Копенгагена. Выражая Берте соболезнования в связи со смертью деверя, он сообщает: «Я только что вернулся из Стокгольма, где проводил в последний путь мою бедную, дорогую маму, которая любила меня так, как сегодня уже не любят…»
Насчет того, как любят сегодня, конечно, можно было поспорить, но вот то, что Андриетта действительно была единственным человеком, которого сам Альфред сильно и глубоко любил, сомнений не вызывает. Теперь он и в самом деле остался совсем один.
Рождество 1889 года он встречал, как обычно, в полном одиночестве – в номере берлинского отеля, в котором в ту праздничную ночь не было никого, кроме истопника и официанта.
Глава шестаяРай за черным городом
Касаясь архитектуры промышленных районов Баку, следует особо отметить архитектурный феномен того времени, так называемую «Виллу Петролеа» – комплекс зданий и сооружений, возведенных на территории обширного парка, принадлежавшего «Товариществу братьев Нобель».
«Сооружения этого комплекса явились не только первым удачным образцом парковой архитектуры в промышленном районе города, – продолжает свое описание знаменитый историк, исследователь архитектуры Баку Фатуллаев, – но и во многом уникальным образцом для мирового дендропаркового зодчества того времени».
Итак, 1881 год – новая точка отсчета, начало проектирования жилой и обширной рекреационной зоны для будущего поселка «Вилла Петролеа» (Villa Petrolеa – «нефтяная вилла») на удачно расположенной поблизости от Черного города возвышенности. При этом на совершенно неухоженной, запущенной, пропитанной нефтью и отравленной нефтяными отходами территории, на которой ничего не росло, воля Нобелей, несмотря ни на что, смогла создать настоящий рай.
Этот благоустроенный «райский сад» был задуман Людвигом Нобелем и в рекордно короткие сроки был возведен итальянским архитектором Бора с целью обеспечения комфортных бытовых и социальных условий служащим «Бранобеля» и их семьям. Участок, удаленный от промышленной части города всего на восемь километров, был арендован у общества казенных крестьян селения Кишлы сроком на 49 лет. На договоре аренды под датой «18 февраля 1881 года» в документах стоит подпись Густава Тернудда.
Строительство шло такими же бешеными темпами, как и добыча нефти. Символический первый камень в присутствии Людвига был заложен 19 мая 1882 года[77], а спустя всего-то четыре месяца, 10 августа, Тернудд, хвастаясь родным, отправил в Выборг чертежи и рисунки, а заодно приложил к ним живописное и подробное описание всего, что в городке уже возводится «в византийском стиле» и что еще обязательно вот-вот будет построено на бескрайнем зеленом массиве для отдохновения, развлечения, отдыха и досуга, восстановления моральных и физических сил административно-технического персонала и служащих товарищества.
Имеет смысл без существенных сокращений привести отчетный «доклад» Тернудда, рисующий яркими красками его «картину маслом»:
«Нам принадлежит около 10 туннландов земли (старинная шведская полевая мера площади, равная 4936 кв.м. – Ф. К., П. Л.), на которой мы возводим поселок для примерно ста служащих компании. Все дома расположены на одном склоне, так что из каждого окна, обращенного на восток или на юг, видно море – иногда поверх домов, иногда между ними. Все здания сооружаются в византийском стиле из белого, тонко обработанного песчаника, некоторые будут в один, другие в два этажа, а вокруг раскинутся пресные сады и парки. С южной и восточной сторон – как на первом, так и на втором этажах – дома окаймлены изящными просторными верандами. Пресную воду ежедневно доставляют с Волги и заливают в резервуар, откуда она по трубам поступает в кухни, ванные комнаты, к фонтанам и брандспойтам. <…>
Есть также клуб, в котором размещаются ресторан, музыкальный и бальный залы, бильярдная и библиотека с читальней. Погреб до отказа набит льдом с Волги, и этот ледник стал для нас истинным спасением. Впоследствии будут построены оранжерея, конюшня, сараи для экипажей, птичий двор, пруды для уток, коровник, свинарник; кроме того, мы надеемся прикупить еще земли и со временем устроить крупное сельскохозяйственное предприятие. С завода к домам подведен газ для приготовления еды и отопления комнат. Освещение и на заводе, и в поселке уже частично электрическое. Телефонная линия тоже есть, но от нее нужно сделать отводы к каждому из подразделений и в конторы – городскую и в Балаханах.
Чуть было не забыл упомянуть: мы устанавливаем очень дорогое оборудование, чтобы посредством сжатого воздуха снижать температуру в комнатах “Виллы Петролеа” до 15–20 градусов, то есть нормальной температуры, к которой мы, северяне, привычны. Будет возведена и больница в окружении красивого сада. Мы строим отличную казарму для нашей охраны – 40 человек отборных петербургских гвардейцев, все хорошо вооруженные, а часть к тому же на конях. Разве это не похоже на сказку из “Тысячи и одной ночи”? Тем не менее, это правда и подтверждает, что Людвиг Нобель не пожалел средств, чтобы сделать Баку как можно приятнее для нас, скандинавов».