Тогда же, в октябре 1891 года, Берта отправила Альфреду Нобелю почтовую открытку со следующим текстом: «Теперь или никогда докажите, что я могу называть Вас своим другом. Сможете ли Вы оказать мне дружескую моральную и надежную поддержку в самом трудном и дорогом деле всей моей жизни. Берта Зуттнер».
Как видим, о деньгах в послании не было сказано ни слова, но умному человеку – а Альфред Нобель, вне сомнения, был таковым, – все должно было быть понятно без слов. Он все понял и выслал Берте чек на 80 фунтов стерлингов – очень солидную по тем временам сумму. В письме, в котором сообщалось об этом, он вновь говорит, что не верит в предлагаемую Бертой программу достижения всеобщего мира. «Одно желание мира еще не обеспечит мир. Об этом можно говорить прекрасные речи на больших приемах, – вполне резонно пишет Нобель. – Вместо этого следовало бы обратиться к правительствам доброй воли с разумным проектом. Требовать разоружения – значит выставить себя на посмешище без всякой пользы, а требовать учреждения Арбитражного суда – значит натолкнуться на тысячу предрассудков…»
Поэтому он предлагает действовать поэтапно, начав с предложения правительствам взять на себя обязательство воздержаться от военных действий на пару лет, а то и всего на год. Это не обременительно, и есть вероятность, что такая договоренность будет достигнута. «А пройдет год, и все государства постараются еще на год продлить соглашение о мире. Так, без особого шума и наверняка можно будет подойти к более долгому мирному периоду…»
Но, начав оппонировать Берте фон Зуттнер, Альфред невольно позиционировал себя как ее соратника. 4 ноября он получил от нее письмо, что Австрийское общество мира создано, и Берта избрана его президентом, так что 6 ноября она с мужем выезжает на конгресс в Рим. Дальше, разумеется, следуют слова о том, что она восхищена идеями Нобеля и при первой же возможности «представит ее, кому следует». Но… «потребуются расходы на рекламу, переписку, поездки и т. д. и т. п. Потребуются время и расходы для тех, кто занимается организацией дела…».
А вот и самое главное в письме: «Само собой разумеется, что я употреблю самым тщательным образом ту сумму, которую Вы мне предоставили, на дело, согласно Вашему желанию, но мне хотелось бы, чтобы Ваше расположение ко мне и Ваше доверие избавили бы меня от мелочного отчета о суммах, потраченных на книги. Я не знаю, хотите ли Вы этого или нет, чтобы я внесла Ваше имя в список членов комитета и спонсоров. Сообщите, пожалуйста, об этом, если Вы согласны…».
Дальше идет список знаменитых писателей, общественных деятелей, философов, историков и прочих, с тем чтобы дать понять Нобелю, что, согласившись на спонсорство, он окажется в достойной компании.
26 ноября в новом письме Альфреду Берта сообщает, что Римский конгресс прошел с огромным успехом, с гордостью говорит, что у нее хватило мужества говорить перед переполненным Капитолием, а затем в шутливом тоне снова переходит к главному: «А теперь, дорогой месье Нобель, я категорически требую ответить мне на вопрос, который я задала Вам в моем последнем письме: речь идет о щедрой сумме, которую Вы выделил на дело Мира. Согласны ли Вы, чтобы большая часть суммы ушла на оплату моей поездки и тем самым послужила бы выполнению моей миссии, или Вы хотите, чтобы я внесла эти 2000 франков от Вашего имени в кассу общества – возможен любой вариант, единственное, что мне нужно, – Ваши четкие указания. И в том, и в другом случае моя искренняя благодарность Вам, хотя второй вариант мне доставит много хлопот…»
Нобель ответил из Сан-Ремо только 27 декабря, и его ответ был ожидаемым: «С деньгами, полученными от меня, поступайте так, как считаете нужным».
Так Берта фон Зуттнер стала второй после Софи Гесс женщиной, которая пользовалась его финансовой поддержкой, и год от года он посылал ей все более крупные суммы. Разумеется, читатель может возмутиться: как можно сравнивать меркантильную, недалекую, бездуховную Софи с умной, тонкой, одухотворенной Бертой? Как можно сравнивать расходы на дорогие тряпки, вина и прочую сладкую жизнь со спонсированием продвижения великой идеи приведения человечества ко всеобщему миру?! Особенно если учесть, что Берта фон Зуттнер старалась отчитываться Нобелю, на что тратит его деньги, то есть, в отличие от Софи, отнюдь не была лгуньей и мошенницей.
И все же, если задуматься, истина состоит в том, что обеим женщинам, пусть и на совершенно несопоставимые цели, требовалось от Альфреда одно и то же – деньги. Обе им откровенно манипулировали, и он почти осознанно поддавался манипуляциям. И если первой он платил за возможность иметь с ней физическую близость, то второй – за удовольствие подлинно интеллектуального общения, хотя носили ли его чувства к этой женщине исключительно братский характер, как он заверял ее в письмах, остается загадкой, которая осталась нераскрытой и, судя по всему, не раскроется никогда.
Под Новый год к Альфреду на новую виллу в Сан-Ремо снова прибыли дети Роберта. Встретив их на станции в роскошном, запряженном орловскими рысаками экипаже, он не скрывал своей радости от встречи с племянниками. В письме брату он благодарил его за то, что он отпустил к нему детей, писал, что чувствует к племянникам подлинно родственную любовь, что ему очень симпатичен полный планов 24-летний Людвиг, закончивший обучение на химика, а вот болезненность Ингеборг вызывает у него озабоченность. Он даже свозил ее в Париж к знаменитому профессору Шарко, но тот не нашел у девушки никаких признаков истерии.
Молодые люди тоже не преминули заметить искреннюю радость дяди по поводу их приезда. «Знаешь, мне кажется, дядюшке нравится видеть вокруг себя молодежь, которая предается таким милым детским забавам, что создает атмосферу праздника», – писал Людвиг в январе 1892 года маме Паулине. А Альфред, глядя на Людвига, возможно, думал о том, что, сложись судьба по-другому, и этот симпатичный молодой человек мог быть сыном его, а не Роберта.
Судя по всему, дядю и племянника сближали и профессиональные интересы – Альфред сначала поручил Людвигу оборудование для лаборатории в Сан-Ремо, затем доверил ему проведение ряда важных химических экспериментов. Наконец, Альфред решил поручить ему заказ прогулочного катера из алюминия, идея которого была подсказана ему другим племянником – Эммануилом.
Главный недостаток новогоднего праздника, как известно, заключается в том, что, сколько его ни затягивай, он рано или поздно кончается и надо возвращаться к повседневным делам. А этих дел, как обычно, было предостаточно. Жорж Ференбах, казавшийся таким верным и преданным ассистентом, наотрез отказался перебираться в Сан-Ремо, и надо было срочно искать ему замену. У Альфреда вначале возникла надежда заменить его Людвигом, но тот тоже отказался, и тогда он пригласил рекомендованного ему в Англии Хью Беккета, однако переписка с последним по поводу условий его работы явно затягивалась.
Вдобавок в Лондоне возобновился процесс по делу о кордите, и Альфреду пришлось поехать на берега Темзы, попросив прибыть туда и Эммануэля. Нобель был убежден, что правда на его стороне, а профессора Абель и Дьюар – жалкие плагиаторы, пытающиеся играть на лакунах в патентном праве, но одновременно он также хорошо знал, что правда и справедливость далеко не всегда побеждают в суде, особенно с учетом того факта, что Абель и Дьюар для английских судей – свои, а он то ли француз, то ли швед, то ли немец, то есть однозначно «темная личность», хотя и миллионер.
В январе 1892 года Альфреду пришло новое письмо от Софи Гесс, в котором та писала, что оказалась по горло в долгах и «заложила последнюю брошь». Он попытался было напомнить, что сообщил ей об окончании их отношений и с тех пор оказывал ей поддержку, причем весьма щедрую, исключительно из милости. «Ты не только доводишь меня до полного отчаяния, дорогой Альфред, но и вынуждаешь меня наложить на себя руки. И что произойдет с моим бедным ребенком, которого ждет такое горькое будущее?» – вопросила в ответном письме Софи.
И сердце Альфреда снова дрогнуло. Он начал с того, что попросил Софи прислать ему все неоплаченные счета, и был потрясен, когда увидел там, по его собственным словам, «миленькие статьи расходов на шампанское, бургундское, шерри, шартрез, бенедиктин, кюрасао и икру (57 бутылок вина и ликеров за 49 дней) – очень поучительно!».
По его подсчетам выходило, что Софи за последние четыре года потратила 450 тысяч франков – сумму, вполне сопоставимую с бюджетом какого-нибудь французского министерства. «Трудно представить, как тебе удается растратить столько денег, да еще и долгов наделать», – с раздражением писал он, вновь и вновь призывая ее к ответственности. Тем более что «теперь у тебя, как ты пишешь, есть доченька, которая приносит много радости».
Чтобы вытянуть уже бывшую любовницу из долгов, Альфреду пришлось нанять адвоката. Причем в письме к последнему он указал, что «у нее мозг пятилетнего ребенка в теле взрослого тридцати с лишним лет от роду». Чета Бруннер, кстати, предложила Альфреду назначить Софи опекуна. И не исключено, что видела себя в этой роли, но Нобеля эта идея, похоже, не вдохновила.
В том же феврале 1892 года Альфред получил письмо от Берты фон Зуттнер, в котором та сообщала, что «согласно Вашему пожеланию, деньги, которые перевели на наш счет, должны послужить нашему делу. Итак, я считаю, что распорядилась ими должным образом: оплачены все издержки, связанные с моей миссией в Риме, поскольку я убеждена, что эта миссия – часть нашего общего дела. Без Вашей дружеской поддержки трудно было бы осуществить эту поездку. Хорошо, что Вы не стали настаивать на внесении этих денег в кассу общества, в этом случае мне пришлось бы наделать много долгов…».
Дальше Берта выражала надежду на то, что он прогуливается по райским кущам европейской Ривьеры не в одиночестве, и выражала обеспокоенность тем, что он слишком занят работой, которая его убивает. «Будь я на Вашем месте, я бы отдыхала на побережье Средиземного моря (и не одна), сочиняя ради приятного отдыха, длинную поэму на английском языке…»