За этим последовало приглашение Берте и Артуру посетить Цюрих сразу по окончании конгресса и прокатиться по Цюрихскому озеру на «Малышке», которая произвела на Берту и ее супруга огромное впечатление. Берта фон Зуттнер потом не раз вспоминала об этой прогулке. Среди прочего, писала она в одной из своих статей несколько лет спустя, во время этой прогулки они обсуждали идею совместной книги, направленной против войн, мракобесия, несправедливости – словом, если использовать современный фразеологизм, книга должна была быть «за все хорошее против всего плохого». «Как и многие проекты, этот тоже остался нереализованным», – написала она. Но кто знает, может, это было и к лучшему.
Это была их последняя встреча, но интенсивная переписка между Альфредом и Бертой, разумеется, продолжалась и все последующие годы.
В письме от 29 августа баронесса благодарила Нобеля за щедрое пожертвование в 2000 франков, сделанное Австрийскому обществу борьбы за мир, и сообщает, что четверть этой суммы пойдет международному бюро. 9 сентября она отправила ему «несколько статей» и обещает время от времени присылать их дальше, «чтобы держать Вас в курсе нашего движения», и спешила добавить: «Ваш щедрый дар очень помог моему обществу, комитет горячо благодарит Вас за это. Газеты, по крайней мере некоторые из них, подавая эту новость, не замедлили отметить щедрость изобретателя, работающего на войну, и что он стал членом общества Мира».
Думается, читатель уже уловил в этих строках прозрачный намек на то, что общество будет радо и новым пожертвованиям от господина Нобеля.
Следующее письмо датировано 17 сентября, и к нему Берта прилагает один из докладов, прочитанных на конференции, «с тем, чтобы Альфред убедился, что и во Франции есть немало сторонников мира…».
27 сентября Берта пишет, что ее удручил несколько депрессивный тон последнего письма Альфреда. «Не будьте потрепанным – будьте свежим, каким вы были на борту “Миньоны”», – призывает она его и одновременно прилагает к письму брошюру, посвященную идее создания международного арбитражного суда, а заодно сообщает, что скоро пошлет сделанную по ее просьбе библиографию работ, посвященных борьбе за мир. Там же она сообщает, что намерена выполнить пожелание Альфреда и опубликовать вскоре некие стихи – вероятнее всего, ее собственные. «То, что вы проявляете к нашему делу интерес, делает меня счастливой», – добавляет Берта в конце письма, и хочется верить, что ее слова были вполне искренними.
Программным в этой переписке, вне сомнения, является письмо Альфреда Нобеля Берте фон Зуттнер, датированное 6 ноября 1892 года. К этому времени в его окружении появилась еще одна весьма значимая фигура – оставшийся без работы турецкий дипломат Николай Аристархи-бей, грек по происхождению, которому Нобель по просьбе земляков – трех шведских дипломатов – пообещал найти какую-нибудь работу. Бей оказался необычайно образованным и умным человеком, и Альфред предложил ему для начала писать для него аналитические обзоры о том, как продвигается в Европе дело борьбы за всеобщий мир, добавив, что если он убедится в перспективности этой идеи, то его не смутят никакие расходы.
Письмо от 6 ноября написано уже после получения первых аналитических обзоров от Аристархи-бея, которые укрепили скептицизм Альфреда по поводу возможности создания в обозримом будущем международного арбитража как инструмента для разрешения всех национальных конфликтов.
«…Решение такого суда может быть не выполнено, и в таком случае потерянное время обернется серьезным ущербом для той страны, которая не успела провести мобилизацию.… Поскольку решения суда носят рекомендательный характер, где гарантия исполнения их даже армиями тех стран, которые не вовлечены в конфликт?
Но можно смотреть на дело проще. Говорят, что нет ничего хуже, чем война. Следовательно, необходимо признать существующие границы и объявить, что тот, кто осмелится выступить, будет иметь дело с объединенной Европой. Это не означало бы разоружения, и я не уверен, действительно ли оно желательно. Новая тирания… движется во тьме, и кажется, вдалеке слышен ее грохот. Но мир, гарантированный уважением, которое мощь соединенных армий внушает нарушителю мира, скоро приведет к ослаблению напряженности. Год за годом мы будем наблюдать, как мощь различных армий будет медленно, но верно сокращаться, поскольку их существование будет оправданно только в тех странах, которые являются наполовину жертвами, наполовину убийцами», – говорится в этом письме.
На основе писем Нобеля к Берте фон Зуттнер ясно видно, что он одним из первых, а возможно и первым в мире понял две простые истины, на которых базируется современный миропорядок: Первая – дальнейшее развитие разных видов вооружений и появление оружия, угрожающего самому существованию человечества, сделает новую войну бессмысленной и потому будет играть роль сдерживающего фактора при паритете сил. И вторая – одним из главных факторов сохранения мира между странами является принцип нерушимости сложившихся границ и создание инструментов для наказания нарушителя.
Однако на Берту фон Зуттнер эти глубокие мысли Альфреда Нобеля, похоже, не произвели особого впечатления. В ответном письме, посланном накануне Рождества, она с иронией пишет о сомнениях «турецкого друга» Нобеля и заявляет, что проблема возможного неисполнения решений арбитражного суда борцам за мир хорошо известна и решаема, и предлагает посмотреть статью на эту тему в бюллетене конгресса. «Да, предстоит еще упорная борьба с подлостью, но знать, что ты среди самых лучших, самых благородных и справедливых своего времени – безмерно приятное чувство!» – с пафосом восклицает прекраснодушная Берта в этом письме, явно не сознавая резонность доводов Альфреда. Но стоит заметить, что именно этот пафос вдохновил последнего на новую идею, являющуюся, по сути, развитием той, которая родилась у него во время эпидемии холеры, и перед новым, 1893 годом он поспешил поделиться ею с Бертой.
«В своем завещании, – написал он, – я хотел бы выделить часть своего состояния для премии, которая будет присуждаться раз в пять лет (скажем, в общей сложности шесть раз, ибо, если нам не удастся реформировать нынешнюю систему за 30 лет, мы неизбежно впадем в варварство) тому мужчине или женщине, кто сделал более всего для мира в Европе».
Как видим, идея Нобелевской премии начала все больше и больше выкристаллизовываться; ее зародыш на глазах приобретал очертания будущего младенца. Однако Берту, похоже, и эта идея совершенно не вдохновила. «Те, кто трудится во имя дела мира, не нуждаются в вознаграждении, им нужны ресурсы», – написала она в ответ. Слова эти звучат несколько цинично, поскольку ресурсы – это те же деньги, которыми ее столь щедро снабжал по дружбе Альфред Нобель.
Но слова о завещании прозвучали в письме, безусловно, не случайно. Чем ближе Альфред подходил к своему 60-летию, тем настойчивее становились мысли о приближающейся смерти и необходимости составить завещание.
И в начале 1893 года Альфред Нобель засел за составление нового варианта завещания.
Глава девятаяПереломный возраст
Но у кого найдется время, чтобы читать биографии, и кто настолько наивен и очарователен, чтобы проявлять к ним живой интерес?
14 марта 1893 года в особняк Нобеля на Малахов было приглашено четверо его добрых знакомых и, что примечательно, соотечественников: изобретатель Торстен Нурденфёльд со своим братом, физиотерапевт и председатель парижского Шведско-норвежского землячества Сигурд Эренборг и еще один член этого землячества, норвежец, имя которого история для нас не сохранила. Этим четверым предстояло присутствовать на зачитывании текста завещания Альфреда Нобеля, чтобы потом при необходимости выступить в качестве свидетелей его подлинности.
Вот как пересказывает текст этого завещания Ингрид Карлберг: «В документе, выложенном в тот день на стол в его доме на авеню Малакоф, Альфред Нобель отказался от указания конкретных сумм. Вместо этого он разделил свое состояние на процентные доли. Пятая часть отводилась двадцати двум родственникам и друзьям, названным поименно, неизвестно, каким именно. Помимо этого, небольшие доли выделялись Шведско-норвежскому обществу в Париже и Австрийской организации борьбы за мир Берты фон Зуттнер, а также Стокгольмской высшей школе и Стокгольмской больнице. Упоминался и Каролинский институт (КИ) в Стокгольме, но тут у Нобеля имелись подробные инструкции, как использовать средства. КИ должен был создать фонд и каждые три года распределять прибыль в качестве «награды за наиболее значимое и революционное открытие или изобретение в области физиологии и медицины»[82].
Когда это было сделано, оставалось еще почти две трети состояния. Эти средства Альфред Нобель желал передать Академии наук в Стокгольме. Он распорядился отложить их в специальный фонд, в этом случае проценты с капитала должны были каждый год распределяться в качестве премии «за наиболее важные и наиболее революционные открытия или достижения в области науки и прогресса в самом широком понимании». Физиология и медицина сюда не входили, так как для них учреждалась отдельная премия, но в целом он призывал Академию наук мыслить широко. Альфред внес только одно ограничение, с явным намеком на Берту фон Зуттнер: при выборе лауреатов Академии наук предписывалось «обратить особое внимание» на тех, кому удалось вызвать отклик на идею европейского мирного трибунала».
Самое странное в том периоде жизни Альфреда Нобеля заключается в том, что мысли о смерти в это время сочетались у него с необычайными приступами жизнелюбия и творческой активности. В его мозгу, по собственному признанию, вертелись одновременно тысячи идей, ряд из которых, безусловно, были весьма продуктивны. В составленном им списке своих замыслов, который он назвал «Испытать и развивать», насчитывается 96 химических и технических проектов, «местное тепловое излучение как лекарство», «телеграф с невидимыми знаками», выяснение вопроса, «не будет ли введение крови выздоровевшего от скарлатины и тифа вакциной от этой болезни», создание искусственных алмазов, «введение на юге ледяных погребов», создание искусственной резины и кожи из нитроцеллюлозы, искусственного шелка и т. д. – всего просто не перечислить.