Самое интересное, что сам Нобель после оглашения вердикта явно не в его пользу был в прекрасном настроении. Как помнит читатель, такое с ним уже случалось: после того как с тем или иным делом было окончательно покончено, он словно сбрасывал с души вызванный этим делом груз и чувствовал себя освободившимся от очередной головной боли, а значит и счастливым. Статьи в его поддержку улучшали настроение еще больше. «Финансовая сторона дела меня всегда мало волновала, а долгосрочные юридические интересы… выиграют куда больше от поражения в этом деле, чем если бы мы его выиграли», – заявил он своим ассистентам, а когда одна из газет опубликовала очередную статью в его пользу, попросил ее опубликовать сообщение о том, что он выделяет 5000 фунтов на поддержку будущих «патентных мучеников». Одновременно он почувствовал прилив литературного вдохновения и решил написать комическую пьесу «Патентная бацилла», которая представляла бы собой пародию на его собственный процесс и все аналогичные судилища.
Если что-то и портило ему настроение весной того года, то это внезапные осложнения, возникшие со все той же Софи Гесс. Назначенный опекуном Софи Юлиус Хейндер попытался ограничить ее денежные аппетиты, но получалось это у него плохо, и вдобавок Софи решила выставить себя невинной жертвой старого развратника Альфреда, который якобы соблазнил ее, когда она была едва ли не ребенком, воспользовавшись ее слабостью и наивностью.
В одном из писем Хейндер писал Нобелю, что тот, видимо, расплачивается за грехи, и во избежание общественного скандала хорошо было бы уладить все претензии Софи полюбовно. Одновременно он, по сути, обвинил Нобеля в том, что он приучил Софи к роскоши – и как теперь ее можно приучить к бережливости, «если она годами привыкла транжирить»?
Ответное письмо Нобеля было предельно корректным, но между строк дышало яростью. Он категорически отмел обвинение в том, что научил Софи транжирить деньги, отметив, что он «столь прост в повседневной жизни, что приличные люди, общаясь со мной, могут научиться только умеренности». Одновременно он счел нужным подчеркнуть, что не похищал и не соблазнял Софи, не испытывает по отношению к ней никакого чувства вины и не имеет никаких обязательств, а если таковые и были, то он их все выполнил. «Выходит она замуж или нет, больна или здорова, жива или умерла, мне это совершенно безразлично», – говорилось в письме.
Тем временем жених Софи и отец ее дочери Николаус Капи фон Капивар написал и отправил Альфреду письмо, в котором жаловался на то, как «тяжело жениться на чужой любовнице», и призывал Нобеля понять, что так как он, дескать, чуть ли не оказывает ему услугу, то не может ожидать, что будет делать это бесплатно. А потому, говорилось в письме далее, он желает удостовериться, что «Софи, уже будучи госпожой Капи, в дальнейшем будет получать свой нынешний апанаж и что он сохранится за ее нынешним ребенком в случае ее кончины».
«Уважаемый господин Хейднер! Нескромные притязания капитана К. на то, что я буду пожизненно содержать его внебрачного ребенка, в самом деле презабавнейшего свойства», – прокомментировал Альфред это письмо в переписке с опекуном Софи. Последнее его письмо бывшей любовнице датировано 7 марта 1895 года, и в нем сказано следующее: «Дорогая Софи! Правда ли, что твой кавалерийский офицер хочет на тебе жениться? В таком случае он, возможно, поступает не только порядочно, но и умно. Тогда тебе, между прочим, придется во многом умерить свое тщеславие и забыть большинство своих глупых идей. Но, во всяком случае, ты по зрелом размышлении – обычный живой эмоциональный человек, а это тоже имеет свою ценность. Я полагаю также, что ты не совсем лишена совести, в том, конечно, случае, если твоя семья будет держаться за сто миль отсюда…»
Спустя некоторое время будущие супруги Капи фон Капивар прислали Альфреду приглашение на свадьбу, но он, разумеется, на нее не поехал.
Рагнар Сульман пишет, что позже ему довелось познакомиться с неким шведским тренером по лечебной гимнастике, который якобы был хорошо знаком с Капи фон Капиваром, и последний утверждал, что его свадьба с Софи была фиктивной: жених, дескать, отвез невесту в элегантном экипаже в церковь, пошел с ней под венец, а затем проводил супругу обратно в экипаж, поцеловал ей руку, и они навсегда попрощались. Из этого рассказа следует, что для Софи было важно получить статус замужней дамы, и она попросту купила его у молодого, запутавшегося, как и она сама, в долгах, кавалерийского офицера.
Впрочем, Сульман спешит выразить сомнение в правдивости версии о фиктивности брака на том основании, что Николаус Капи фон Капивар в последующий год с лишним послал Нобелю несколько оставшихся без ответа писем, в которых умолял увеличить содержание его супруги в дополнение к уже имевшейся у нее пожизненной ренте. Позже он утонул в Дунае.
На этом историю отношений между Софи Гесс и Альфредом Нобелем при жизни последнего можно считать законченной. Но после его смерти, как увидит читатель, Софи еще даст о себе знать.
Той же весной 1895 года Альфред Нобель познакомился с инженером Рудольфом Лильеквистом, которому была уготована особая роль в дальнейших событиях. В своих воспоминаниях Лильеквист пишет, что в 1895 году после многих лет работы во Франции и Англии решил вернуться на родину, в Швецию. В поисках того, чем он сможет заняться, он натолкнулся на статью о разложении поваренной соли на хлор и натрий путем электролиза с помощью ртутного катода и решил основать в Швеции новое электрохимическое производство. Как обычно, все уперлось в вопрос, где взять капитал для реализации этой идеи, и один из друзей посоветовал Лильеквисту обратиться за советом к Альфреду Нобелю. Тот так и сделал и буквально через 10 дней, 7 марта 1895 года, получил ответ из Сан-Ремо:
«У меня как раз был план использовать водопад в Гульспонге способом, подобным тому, что изложен в Вашей записке. Мне, однако, кажется, что имеющийся опыт получения хлорной извести, едкого калия и натрия еще очень невелик и показывает в значительной степени неудовлетворительные результаты. В остальном я не являюсь противником новых крупных заводов уже сегодня. В наше время перемены происходят быстро.
Что же касается хлорнокислого калия, то здесь трудности довольно легко преодолимы. Поначалу они были весьма значительны, и наша фирма в Швейцарии только на закупку платины потратила очень большие суммы. Но на сегодняшний день производство развивается хорошо и является экономически выгодным.
В ожидании более подробных сведений и ваших предложений подписываюсь
С уважением, А. Нобель».
Началась деловая переписка, и в мае 1895 года Нобель и Лильеквист встретились в стокгольмском отеле «Ридберг». Нобель согласился подписаться на акции новой компании на сумму 100 тысяч крон при условии, что Рудольф найдет остальные необходимые для начала производства 200 тысяч крон из другого источника. Затем были еще две или три встречи, в ходе которых Лильеквист и Нобель прониклись доверием и симпатией друг к другу. Кроме того, они постоянно обменивались письмами, в которых обсуждали перспективы развития электрохимической промышленности в Швеции. Нобель сдержал слово: когда Лильеквист достал требующиеся 200 тысяч крон, он внес свои 100 тысяч, и в августе 1895 года новая компания была зарегистрирована.
Нобель настолько ценил Лильеквиста, что, когда в июле 1896 года управляющий компанией «Бофорс» Юнас Чельберг подал в отставку, Нобель предложил этот пост Лилльеквисту, но тот в ответ поблагодарил и отказался, сославшись на занятость.
Ощущение свободы и нового творческого взлета (что для него, по сути, и означало счастье) сохранялось у Альфреда Нобеля всю весну и лето 1895 года, одна идея рождалась в его голове за другой, и в конце мая он в замечательном настроении появился в Бофорсе и обрушил на сотрудников завода и лаборатории все громадье своих планов.
Вместе с Алариком Лидбеком он сразу после приезда в Швецию подал заявку на патент нового «прогрессивного» пороха, сгорающего почти без дыма, – первого созданного им взрывчатого вещества, не содержавшего нитроглицерин. Одновременно он стал подгонять Лидбека с созданием искусственной резины, одержимый той же фанатичной верой, что и его отец, в огромные перспективы применения этого материала в швейной и обувной промышленности.
Вильхельму Унге в дополнение к продолжающимся экспериментам с боевыми ракетами было поручено разработать технологию литья нового бронированного листа, который был бы толще всех существующих на тот момент. Сульману, помимо того, чем он уже занимался, Нобель поручил создать новый «прибор для экономии света», который был основан на прочитанном где-то Альфредом утверждении, что изображение всегда удерживается на сетчатке глаза лишь на десятую долю секунды. На основе этого Нобель пришел к выводу, что если заставить ламповые зеркала вращаться со скоростью более 10 оборотов в секунду, то свет электроламп будет восприниматься как куда более яркий, а значит, для освещения помещений его понадобится куда меньше, что в итоге резко сократит расход электричества на эти цели.
Еще в январе 1895 года, когда Нобель проводил совещание с участием сотрудников всех своих лабораторий и предприятий о годовом плане будущих экспериментов, он спросил Сульмана, где бы тот хотел жить и работать – в Сан-Ремо или в качестве руководителя лаборатории в Бьёркборне? Разумеется, Сульман выбрал последнее – ведь это позволяло и ему, и жене быть поближе к родителям, а кроме того, означало куда большую свободу и самостоятельность в работе, избавляя от диктата и переменчивого настроения Альфреда Нобеля.
Но летом Нобель снова появился в Бофорсе, и Рагнару с Рагнхильд пришлось встречать его в роли хозяев, хотя на самом деле хозяином поместья и всех прилегающих к нему предприятий и угодий был именно Нобель. Альфреду пришлись по душе неторопливые ужины с молодыми образованными супругами, и за столом он не только много говорил сам, но и задавал немало вопросов Рангхильд – например, поинтересовался ее мнением, книги каких норвежских писателей она бы рекомендовала ему приобрести для своей библиотеки. Интерес был не случайным – скандинавская литература переживала в тот период невиданный взлет; имена Генрика Ибсена, Сельмы Лагерлёф, Августа Стриндберга были в Европе на слуху множества любителей литературы, и эта популярность земляков невольно подстегивала никогда не покидавший Нобеля писательский зуд, подталкивая к письменному столу. В один из вечеров он сказал, что, возможно, в будущем у него возникнет очень деликатная просьба к Рангхильд, и позже выяснится, что он подумывал доверить ей перевод своей «Немезиды», речь о которой еще впереди.