Готовясь к судебным баталиям, шведская ветвь семьи Нобелей инспирировала в газете «Vart land» (Наш край) серию из трех статей, явно написанных очень опытным юристом. В первой статье утверждалось, что завещание не может иметь законной силы в рамках формального права, нарушает права законных наследников и вдобавок непатриотично, что дает повод его отвергнуть за малейшую неточность. Во второй проводилась мысль, что речь идет о чисто семейном, а не общественном деле, и назначенные Альфредом Нобелем исполнители попросту не имеют ни морального, ни юридического права в это дело вмешиваться, а их полномочия – фикция. Наконец, третья статья развивала эту мысль, настаивая, что, так как фонд, который назначен главным бенефициаром завещания, пока что не существует, значит, нет и реального бенефициара, и тогда снова непонятно, чьи же интересы отстаивают душеприказчики. Словом, только наследники обладают исключительным правом управлять активами будущего фонда, если он действительно будет создан, а также вносить в завещание необходимые изменения.
Это был поистине мастерский образец юридического крючкотворства, и самое неприятное заключалось в том, что эти статьи произвели впечатление, во-первых, на юристов, а во-вторых, на профессуру тех учреждений, которые должны были выдавать премии. Им совсем не хотелось вмешиваться во все эти дрязги внутри семейства Нобель, и это могло серьезно осложнить работу Сульмана и Лильеквиста по реализации завещания.
Поняв это, Карл Линдхаген в конце апреля откликнулся двумя статьями, в которых блестяще доказывал несостоятельность претензий партии противников завещания и законность прав его исполнителей. Кроме того, он категорически отверг обвинения в непатриотичности Нобеля, напомнив, что в итоге все его деньги оказались в Швеции, будут работать на нее, а премии будут выдаваться только с процентов от этих средств. Вторая статья прямо заканчивалась обвинениями наследников в непомерной алчности, аморальности и заботе только о своих шкурных интересах.
Рагнар Сульман воспринял эти статьи крайне отрицательно и даже чуть не поссорился с Линдхагеном, поскольку испугался, что это осложнит переговоры с Людвигом и Яльмаром о примирении, а заодно и уже начавшийся диалог с Королевской академией и Каролинским институтом о принятии на себя роли судей в определении будущих лауреатов.
Кроме того, у Сульмана в это время появилась еще одна проблема: он вдруг узнал о существовании Софи Гесс, которая через австрийского адвоката обратилась к исполнителям завещания с письмами о… финансовой помощи. Причем если первые из них были написаны в просительном, то последующие – в угрожающем тоне.
«Она пыталась доказать, что Нобель, с которым она состояла в отношениях в течение восемнадцати лет, признавал ее де-факто своей женой, что возможно, имело шансы быть доказанным в суде. Поскольку у нее имелась обширная коллекция его писем, она угрожала до исхода судебного процесса, в случае, если мировое соглашение не будет достигнуто, в связи со своей крайней ситуацией, продать права на публикацию этих писем для получения необходимых средств…
Душеприказчики, насколько это возможно, стремились избежать новых процессов, в особенности, конечно, таких, что в глазах общественности могли запятнать светлую память Альфреда Нобеля. И мы точно не знали, к каким последствиям с этой точки зрения приведет процесс или обнародование указанных писем с целью более или менее крупного скандала. После длительных переговоров с участием наследников, с готовностью поддержавших соглашение, и при посредничестве их немецких адвокатов после сильного сокращения первоначальных требований, была заключена сделка, по которой госпожа Софи фон К. передала оригиналы всех двухсот шестнадцати писем и одной телеграммы Альфреда Нобеля, несколько конвертов, адресованных “фрау Софи Нобель”, и портрет Нобеля и заявила, что отказывается от любых претензий на наследуемое имущество, за исключением пожизненной ренты, что Нобель сам ей гарантировал и подтвердил это в завещании. Однако если обнаружится, что она скрыла какие-то письма, или же она предъявит новые претензии на наследство, или же предпримет шаги, могущие нанести вред памяти Альфреда Нобеля, душеприказчики вправе будут приостановить выплату процентов с депонированного в ее пользу вклада. В обмен на ее нотариально подтвержденное и вступившее в силу заявление ей из наследства будет выплачена сумма на погашение ее долга в размере 12 000 флоринов»[96], – вспоминал Сульман много лет спустя.
Глава третьяПобеда
Лучше десять лет вести переговоры, чем один день – войну.
Головная боль с Софи Гесс накладывалась на целый ряд других препятствий по исполнению завещания, которые предстояло преодолеть. Одно из них было связано с королем Швеции Оскаром II, который был резко против учреждения премии за вклад в дело мира и не хотел, чтобы финансы уходили из страны даже в форме премий за мировые заслуги. Он пригласил Эммануила Нобеля к себе и в резкой форме убеждал его воспрепятствовать исполнению завещания. «На вашего дядю воздействовали фанатики мира, а особенно – эта австрийка!» Очевидно, король дал понять, что в его власти было благотворно повлиять на исход дела, отталкиваясь от «погрешностей» в тексте завещания. Кроме того, Оскар II сообщил, что может вынудить Королевскую академию отказаться от присуждения премии в области науки.
Надо отдать должное Эммануилу, который не побоялся возразить королю. «Сир, – сказал он, – мне не хотелось бы пренебрегать моим долгом перед потомками и отказывать науке в средствах, которые принадлежат ей и никому другому». Услышав такой ответ, король даже прервал аудиенцию, но любопытно, что впоследствии он резко изменил свое отношение к премии и 21 мая 1897 года издал указ, в котором министру юстиции предписывалось «предпринять юридические шаги в отношении государственных и общественных органов, необходимых для вступления завещания в законную силу».
Когда Эммануил рассказал эту историю своему русскому адвокату, тот пришел в большое волнение и советовал срочно возвращаться в Петербург, опасаясь, что в противном случае ему не избежать ареста за оскорбление короля.
Шведский историк Эрик Бергенгрем отмечал, что именно принципиальная позиция Эммануила стала решающим фактором в появлении Нобелевских премий. Такого же мнения был Нильс Столе, занимавший пост директора Нобелевского фонда с 1948 по 1972 год.
Этот королевский указ, по сути, предписывавший суд признать законность завещания, вызвал большое разочарование наследников. Теперь им оставалось уповать на то, что Королевская академия и Каролинский институт откажутся от предложения Нобеля взять на себя роль жюри по определению лауреатов премии его имени. И надежды эти были не столь уж безосновательны: среди академиков появилась группа, которая утверждала (и справедливо), что «Академия, принимая решение, должна очень серьезно взвесить, может ли или хочет ли она принять возложенное на нее Нобелем поручение», и готова ли она «подвергнуться всевозможным неудобствам, интригам и клевете, которые, вне сомнения, будут способствовать такому поручению…».
Те, кто утверждал, что академии следует держаться подальше от всего, что связано с завещанием Альфреда Нобеля, считали, что следует договориться с наследниками так, чтобы каждое учреждение получило согласованную с ними долю капитала Нобеля и затем распоряжалось бы им по своему усмотрению, и уж во всяком случае не делать никаких заявлений и не принимать никаких решений, пока суд не сказал последнего слова по претензиям членов семьи покойного. Но нашлись и те, кто думал по-другому, справедливо считая, что академия обязана взять на себя миссию, возложенную завещанием, поскольку исполнение великого замысла Нобеля значительно поднимет престиж шведских научных учреждений, будет способствовать развитию шведской науки и увеличит роль Швеции на мировой арене.
Окончательно этот спор решило голосование, закончившееся грандиозной победой сторонников второй точки зрения: за предложение, чтобы Шведская академия заявила о своем нежелании или невозможности принять на себя поручение Нобеля, проголосовали только два академика, в то время как за предложение взять на себя эту миссию – десять.
К концу мая 1897 года этот вопрос был окончательно улажен. Одновременно все это время продолжалась работа по оценке состояния Нобеля и превращения его в ценные бумаги, и здесь Сульмана особенно волновало его обещание Эммануилу сделать все, чтобы интересы «Бранобеля» пострадали от этого процесса в наименьшей степени. Одновременно надо было уладить множество формальностей, связанных с описью имущества Нобеля в России и точной оценки его стоимости. Тогда же в мае 1897 года судебный пристав И. А. Плахов доносил в Петербургскую казенную палату: «Имею честь сообщить, что по определению С. Петербургского столичного мирового судьи 29 участка, изложенному в исполнительном листе от 16 мая 1897 г. за № 102, охранено мною после смерти шведского подданного инженера Альфреда Нобеля, проживавшего в Выборгской части, 2 участка, по Сампсоновской наб., д. 13/15, движимое имущество, заключающееся в паях и процентных бумагах на сумму 1 193 600 рублей». Сохранился относящийся к тому же периоду и журнал описи «русского» имущества покойного, где отмечалось, что от правления «Бранобеля» получено уведомление о наличии на счету Альфреда Нобеля по книгам товарищества на 1 января 1897 года еще 1 086 194 рубля, из них 491 957 рублей золотом. Упомянутые только в этих документах суммы дали в итоге 2,27 миллиона рублей, что по тогдашнему курсу составляло 3,84 миллиона шведских крон.
Сульман охотно принял предложение Эммануила приехать для решения всех вопросов в Петербург, но вскоре выяснилось, что за ним туда же увязались Яльмар Нобель и супруги Ридденстольпе, настаивавшие на своем участии в переговорах по поводу наследства, и это отравило Сульману поездку, а заодно, по сути, сорвало переговоры с Эммануилом. Тем не менее общую стоимость активов Нобеля в России установить удалось – она составила 5 232 777,45 кроны (17 процентов всех его активов в мире). Окончательно все проблемы с Эммануилом Нобелем Сульман уладил во время своего приезда в Петербург в декабре того же 1897 года. Была достигнута договоренность, что за ним и российской ветвью семьи в целом останутся акции «Бранобеля», после чего Эммануил окончательно поддержал душеприказчиков дяди, и шведская ветвь утратила надежду перетянуть его на свою сторону.