До того, как рухнула его империя, Эммануил Нобель вошел в историю и как один из первых промышленников, уделявших большое внимание и финансирование русским ученым, развитию науки, новаторским инженерным разработкам. Он успел выделить средства петербургскому Институту экспериментальной медицины, где занимались предотвращением заразных заболеваний. Стал в 1900 году казначеем петербургского «Комитета для оказания содействия молодым людям в достижении нравственного, умственного и физического развития». Большое количество средств выделил на исследования кометы Энке в Пулковской обсерватории. Для успешности научной работы закупил, помимо прочего, редкий и дорогой прибор Репсольда для гравиметрического наблюдения.
Эммануил Нобель заслуженно пребывал в зените славы, когда в апреле 1909 года был изготовлен и спущен на воду танкер его имени грузоподъемностью 175 тысяч тонн, а гениальный русский художник Валентин Серов написал два его портрета. Отметим, что в том же году, когда Эммануилу исполнилось 50 лет, что символично совпало с тридцатилетием «Бранобеля», правительство «за исключительные заслуги на благо науки и народного образования» присвоило российскому подданному Нобелю Эммануилу Людвиговичу чин действительного статского советника с титулом «ваше превосходительство».
Тогда ведущие российские печатные издания отвели первые полосы двум этим значимым для Санкт-Петербурга и всей России юбилеям. Была выпущена отдельная книга-альбом с поздравлениями, отчеканена памятная медаль с профилями Людвига Нобеля и его великого сына Эммануила. Главный «виновник» торжества выступил на собственном юбилее с речью, в которой поделился, как сказали бы сегодня, своими секретами успеха:
«Я выслушал здесь от вас столько теплых пожеланий, столько лестных для меня мыслей и слов, что не в состоянии во всем этом дать себе отчета. Я только спрашиваю у себя, как это случилось, что вам, господа, угодно было почтить меня таким вниманием, ведь это только мое личное 50-летие, которое с моей общественной деятельностью, казалось бы, не имеет ничего общего. Но раз вам угодно было разделить со мной мой личный праздник, украсить его вашими поздравлениями и пожеланиями, то я пытаюсь все-таки чем-либо объяснить себе ту великую честь, которая мне оказана здесь вами. И вот, разгадывая эту загадку, я вспоминаю одну частность моей жизни.
Дела товарищества братьев Нобель тогда были далеко не столь благоприятны, как теперь, и пришлось заложить частный дом отца моего Людвига Эммануиловича в Городском кредитном обществе, потому что не хватало средств. Обстоятельство это побуждало меня часто бывать в кредитном обществе в качестве доверенного моего отца. Однажды, вернувшись домой из этого учреждения, я в разговоре, между прочим, выразил отцу удивление и возмущение свое, что господа домовладельцы, являясь по делам в кредитное общество, позволяют себе третировать тамошних служащих, кричать на них, бранить их. И он сказал мне: “Да, я могу быть спокоен за тебя, потому что я вижу, что ты умеешь уважать труд и ценить работу”.
Быть может, вся моя заслуга только в том и заключается, что с малых лет я воспитан в любви и уважении к труду. Когда я был моложе, я больше трудился и понял тогда, что такое труд, и научился уважать его. Вот, господа, на том, что я уважаю труд, как старших, так и младших, зиждется вся удача, которая отличает меня в моей жизни. Я уважаю начальников, которые стоят во главе отдельных разветвлений нашего обширного дела. Но я уважаю и самого малого работника, несущего свой скромный труд на пользу дела. Позвольте же, господа, обратиться ко всем вам, моим друзьям, знакомым, сотрудникам, которые помогали товариществу в течение столь многих лет, разделяя с ним и тяжелые минуты жизни. Позвольте от глубины души поблагодарить вас, ибо, повторяю, моя личная заслуга очень малая, она зиждется только на воспитании в духе уважения и любви к труду и на преемственном стремлении вносить прогресс в промышленное дело. Это стремление к прогрессу всегда служило для нашей семьи главным стимулом деятельности. В моей семье всегда господствовал принцип, что цель жизни – труд, а не нажива денег, причем капитал является лишь одним из необходимых средств для возможности совершенствовать технику и служить прогрессу».
В 1912 году Эммануил Нобель взялся за создание российской компании «Альфа-Нобель», которая в короткий срок вышла на лидирующее место на рынке молочного оборудования. Очередные успехи в новой отрасли промышленности наглядно демонстрировали остальным, как присутствие шведского бизнеса способствовало быстрому внедрению новейших технологий в России.
В 1914 году, после начала Первой мировой войны, Эммануил Нобель вместе с другими русскими промышленниками принял активное участие в переводе экономики на военные рельсы. Он, в частности, стал вице-председателем комиссии по горнодобывающей, металлургической и машиностроительной промышленности в Северной России и Прибалтике. Инициировал благое дело создания Ассоциации по развитию и распространению положительных наук, целью которой была организация в России научно-исследовательских институтов. Однако революция и последовавшая за ней Гражданская война не позволили осуществить задуманное.
Не чуя приближения опасности, Эммануил Нобель приветствовал приход к власти Временного правительства и 8 марта 1917 года в Александровском зале Петроградской думы на встрече представителей промышленных, торговых и финансовых кругов с членами Временного правительства, выступая с трибуны, заявил: «Я говорю от имени всей русской нефтяной промышленности. Твердо веруя в могучие силы обновленной Великой России, мы ставим себе ближайшей задачей своевременное обеспечение наших военных сил нефтяными продуктами, потребными для армии и флота, на земле, на воде, под водой и в воздухе».
Слабость и некомпетентность новых властей, нарастающая анархия привели к негативным результатам. Уже 10 марта 1917 года Временное правительство отменило все ограничения на занятие нефтяным промыслом и выпустило «Положения о рабочих комитетах в промышленных предприятиях». Майский номер журнала «Нефтяное дело» сообщал: «В Бакинском нефтепромышленном районе наблюдается все увеличивающееся число устраненных рабочими лиц промысловой и заводской администрации. Так, до 14 мая рабочими удалены управляющие фирмами Зубалова, “Биби-Эйбатского нефтяного общества”, а также управляющий промыслами Шибаева. Кроме того, ушли, вследствие давления со стороны рабочих, управляющий промыслами “Каспийского товарищества”, управляющий предприятиями братьев Нобель и управляющий промыслами. Почти у каждой фирмы были удалены очень многие техники и заведующие отделениями и участками на промыслах».
Наступающий кризис экономики и власти губил прежние показатели по всем отраслям промышленности. Объемы добычи нефти на Апшеронском полуострове стремительно снижались, так же стремительно ухудшалось отношение рабочих к Нобелям, в которых под влиянием революционной агитации начали видеть эксплуататоров и «недорезанных буржуев» Об опасности, которой подверглись члены семьи во время Февральской революции, писал в своих мемуарах генерал К. Г. Э. Маннергейм, будущий президент Финляндии. «В воскресенье 11 марта мне удалось почти невозможное: я достал билет в Императорский оперный театр на балет. После спектакля я хотел было нанять таксомотор, чтобы доехать до своей гостиницы, однако, сколько я ни стоял, машины не подходили, площадь около театра была совершенно пустынна. Один мой старый полковой товарищ вызвался доставить меня до гостиницы, предложив место в своем автомобиле. На Большой Морской и Невском проспекте стояли пикеты солдат…
В ресторане гостиницы я встретил своего друга Эммануэля Нобеля, директора фирмы “Нобель”. Он предложил прогуляться в один из ближайших клубов, где имели обыкновение собираться депутаты Государственной думы. Когда мы пришли туда, то в гардеробе не увидели ни одного пальто, а сонный швейцар сказал, что за целый день в клубе не было ни единого человека. Мы развернулись и вышли на улицу. Мой друг показал мне дом, совсем недавно купленный его фирмой, – в нем размещалась контора предприятий Нобеля.
На следующее утро я услышал, а затем и увидел, что перед гостиницей собралось множество народа. По улице двигалась шумная процессия, на рукавах у манифестантов были красные повязки, в руках – красные флаги. Судя по всему, эти люди пребывали в революционном опьянении и были готовы напасть на любого противника. У дверей гостиницы толпились вооруженные гражданские лица, среди них было и несколько солдат. Неожиданно один из них заметил, что я стою около окна, и принялся с воодушевлением размахивать руками, показывая на меня – ведь я был в военной форме. Через несколько секунд в дверь заглянул старый почтенный портье. Он задыхался, поскольку только что взбежал по лестнице на четвертый этаж. Совершенно потрясенный, старик, запинаясь, рассказал, что началась революция: восставшие идут арестовывать офицеров и очень интересуются номером моей комнаты.
Надо было спешить. Форма и сапоги были уже на мне, я набросил на плечи зимнюю шинель, лишенную знаков отличия, сорвал шпоры и надел папаху, которую носили и гражданские и военные. Чтобы не повстречаться с восставшими на главной лестнице или в вестибюле, я решил пройти через черный ход, а по дороге предупредил своего адъютанта и пообещал по возможности позвонить ему в течение дня. Около боковой двери не было видно ни охраны, ни какого-либо сброда. Выйдя на улицу, я пошел той же дорогой, что и ночью, когда мы гуляли с Нобелем. Оказавшись перед домом фирмы “Нобель”, я подумал, что было бы неплохо зайти в контору и попробовать хоть немного разобраться в том, что происходит.
От Эммануэля я узнал, что восстание в полном разгаре. Судя по всему, официальные власти были в полной растерянности. Несколько войсковых частей уже перешло на сторону восставших, тюрьмы были взяты штурмом, и тысячи заключенных оказались на свободе. Сброд нападал на полицейские участки, грабил и поджигал их. Многие правительственные учреждения тоже были охвачены огнем.