– Князь Василий Васильевич, – недовольным тоном отозвалась Софья, раздосадованная хладнокровием своего любимца, – окольничий Шакловитый, быть может, и не впору слово молвил, а да от души, и я на него не сетую. Ведь ты все говоришь от разума… а тут уж не до разума! Тут надо нам за меч браться…
– Благоверная государыня, – горячо возразил ей князь Василий, – припомни слова Писания: извлекшие нож – ножем и погибнут. Не хватайся первая за меч! Если бы тебе грозила неминучая беда и надо было бы точно защищать тебя, я первый бы взялся за меч и пошел за тебя на смерть… Но ведь тут только подметное письмо, да клеветы, да надругательства, да шипение зависти… Как ты от них мечом-то отобьешься? Кто может ущитить нас от клеветы! Ведь ты же слышала, и обо мне кричат, что я подкуплен ханом, что отступил от Перекопи, взявши золото татарское!..
Мой совет: презри, пренебреги этим письмом и этою тетрадью. Надо, чтобы и слух о них заглох…
– Государыня царевна, – заговорил Шакловитый, задыхаясь от злобы, – руби мне голову да дозволь слово молвить! Такой совет нашим лютым ворогам на руку! Они, поди, уже готовятся!.. Они не сегодня завтра сюда пожалуют с озорниками потешными и всех нас переберут руками… А мы так будем сидеть сложа руки – шею им под топор подставлять! Только прикажи, государыня, и, пока еще есть время, мы с двадцатью стрелецкими полками нагрянем на Преображенское…
Не вытерпел и князь Василий и, забывая достоинство свое и честь боярского сана, перебил Шакловитого, обращаясь к Софии:
– Государыня, коли ты так позволяешь говорить ему, то я скажу тебе в глаза всю правду… как по душе! Подметное письмо подкинуто «преображенскими соседями», и с тетрадью дело ими же подстроено. Они вот на таких безумных, безголовых людей надеются, как дьяк Шакловитый! Они только и хотят того, чтобы ты начала, – им нужно, чтобы ты подняла стрельцов!.. А что он с двадцатью полками сделает против земской силы? Изволишь помнить, государыня, как ты из Сергиевой обители тогда стрельцов пугнула и смирила?.. Нас ловят на мякину «преображенские приятели» – и я им не поддамся… Я буду ждать! Но так как тебе, благоверная государыня, угодно слушать советов Шакловитого, то мне здесь не место быть. Я удаляюсь и буду ждать, когда тебе угодно будет выслушать меня спокойно и разумно.
XXIX
Приехав домой, князь Василий Васильевич застал у себя дьяка Украинцева, который уже давно ожидал его, и, после разных обиняков и намеков, высказал ему, что у него есть тайное дело, о котором и переговорить следовало бы втайне и немедля.
Князя Василия не удивили довольно прозрачные намеки Емельяна Игнатьевича – он давно знал о двойной игре, которую так ловко ведет этот умный делец; но он не прочь был услышать, что может сообщить ему Украинцев.
Когда они вошли в Шатровую палату и дверь в сени была плотно притворена, князь Василий опустился в свое кресло и, вопросительно взглянув в лицо думного дьяка, произнес:
– Что скажешь, Емельян Игнатьевич?
Украинцев откашлялся в руку, оглянулся направо и налево, полез за пазуху и, на цыпочках подойдя к столу, подал князю Василию какое-то письмо.
– От кого это? – тревожно спросил князь Василий.
– Изволь вскрыть и прочесть – и, буде не любо, не прогневайся на меня.
Князь Василий вскрыл письмо и, бросив на него беглый взгляд, понял, от кого оно было прислано… Князь Борис писал ему, что им пора забыть вражду, что следует опять сойтись, что он – верный слуга царевны Софьи Алексеевны, – вероятно, будет так же точно служить и царю Петру, когда вся власть перейдет в руки царя, и не будет стоять за изменников, умышляющих «на государское здоровье». Словом, это было формальное предложение перейти на сторону Петра и покинуть царевну, пока есть еще время.
Князь Василий прочел письмо, положил его на стол и глубоко задумался. В первую минуту он не знал, как отнестись к этому письму – с негодованием, с удивлением ли или с насмешкой…
Украинцев не спускал с него глаз и выжидал терпеливо.
– Емельян Игнатьевич, – сказал наконец Оберегатель, – я давно знаю о твоих сношениях с князем Борисом…
Украинцев заморгал и собрал бороду в горсть.
– Давно знаю, что двум господам служишь… И, должно быть, теперь уж «преображенские приятели» верх берут, что ты дерзаешь ко мне с их стороны подступы вести…
Украинцев все слушал молча, не изменив положения.
– Так ты вот что скажи от меня князю Борису, как его увидишь: изменником великим государям я не был и не буду; в крамолу никакую не войду и не дерзну руки поднять на царя Петра Алексеевича, что бы ни замышляла царевна со своим Шакловитым, но и царевны я не покину и останусь при ней до конца, пока буду ей нужен.
Украинцев наклонил голову и развел руками в стороны. Но затем, собравшись с духом, оперся руками на стол, взглянул князю Василию в глаза и заговорил вполголоса, в большом волнении:
– Батюшка-князь Василий Васильевич, передам я твой ответ, только уж пусть он будет не последний… Царевна нашими головами играет – не знает она, каков братец-то ее, великий государь Петр Алексеевич! Недалек тот день, как он на всю Русь клич кликнет и в руках своих всю власть соберет… Куда она тогда со своими стрельцами денется! Да ведь он ее, как вихрем, сметет – сметет, не помилует… Где он вину найдет, там нет у него милости, даром что он еще молод и не оперился… А сметет он ее – куда же мы-то, слуги ее, денемся? Куда голову приклоним?..
И Украинцев смолк, покачивая головою и вопросительно вперяя взор в лицо князя Василия. Молчал и князь Василий.
– Да изволишь ли ты знать, князь-батюшка, что злодей-то ее, Федько-то Шакловитый, в последние дни затеял? Он, видишь ли, поднимал-поднимал стрельцов – видит, что с ними ничего не поделаешь, что дураков-то между ними теперь мало осталось, вот он и задумал иным путем их против Нарышкиных подбить. Матюшку Шошина, подьячего, изволишь знать? Так вот этого самого Матюшку боярином нарядить, да с шайкой своих головорезов и подсылает бить стрельцов по караулам: будто бы их Лев Кириллыч бьет! А которых Матюшка изувечит, тех Федька сожалеет, велит лечить на счет царевны и всем им говорит: «Погодите, еще то ли будет! Дождетесь, что и вас станут за ноги с площади таскать, как вы бояр таскали!..» Так вот он каков – разбойник сущий! И ему-то царевна доверяет, с ним затевает на Петра идти!! Ну, где же им!..
Князь Василий все это выслушал и, поднявшись с места, сказал:
– Я к этим злодействам не причастен. Ни в чьей крови не замараю рук; но я сказал тебе, Емельян Игнатьевич, что царевны не покину и двоить душой не стану. Когда ее не будет, я стану верою и правдою служить царю Петру; но при царевне останусь до конца.
Емельян Игнатьевич взял со стола письмо князя Бориса, спрятал его за пазуху и, молча поклонившись князю Василию, вышел из Шатровой палаты.
После размолвки князя Василия с царевной Софьей князь не являлся к ней в комнату перед боярскими сиденьями, хотя и каждый день, по-прежнему, бывал в дворце и в Приказах. Он ждал, что царевна позовет его, попросит его совета, пожелает с ним примириться, оттолкнет от себя Шакловитого… Тогда, по мнению князя Василия, еще мог наступить такой момент, когда можно было бы более или менее удачно уладить отношения к Петру и оградить царевну от грозных случайностей… Но царевна гневалась на князя, чувствовала себя обиженною, как женщина, которую любимый человек покинул тогда именно, когда должен был выказать ей всю свою преданность, – и она, назло князю Василию, поощряла Шакловитого в его диких и смешных затеях и готова была с ним вместе на все крайности. Ослепленная досадою на любимого человека, она забывала о своем положении правительницы и о том, что она действительно играла своею головою и головами своих приверженцев.
Благодаря этому Шакловитый вдруг быстро выдвинулся на первый план и захватил в свои руки все нити… И он торжествовал, он наслаждался властью, которая досталась ему после стольких щелчков судьбы и стольких обманутых ожиданий. «Калиф на час», он воображал себе, что сумеет упрочить эту власть за собою, сумеет справиться со всеми врагами царевны, сумеет доказать ей не только преданность свою, но и умелость… И в то же время делал ошибку за ошибкой, глупость за глупостью – оскорблял самолюбия, раздражал понапрасну опасных противников, поощрял своих буйных пособников, стращал и грозил, хватал и сажал в тюрьму совершенно невинных людей и не замечал около себя измены, которая зорко следила за каждым его шагом. Шакловитый по какому-то странному ослеплению все еще воображал себе, что ему удастся поднять стрельцов и со всею силою их ударить на Преображенское; он все еще думал, что он, а не кто-либо другой, именно он и есть тот избранник, который призван рассечь гордиев узел, затянутый судьбою над Московским государством, – и даже умной Софье внушил доверие к своим безумным замыслам. И вот, на Верху у себя, на площадке у церкви Риз Положения царевна Софья каждый день стала собирать стрелецких начальных людей и выборных от стрелецких сотен, говорила им пламенные речи, умоляла защитить ее с братом Иваном Алексеевичем от царя Петра и Нарышкиных, которые и «царский венец изломали», и «комнату царя Ивана забросали поленьями». Беседы со стрельцами и речи царевны заканчивались крестным целованием, которым приятели Шакловитого подтверждали царевне свою преданность, а затем Степан Евдокимов выносил кульки с деньгами и щедро оделял ими стрельцов от имени царевны. И, кроме этих бесед и речей, ни Софья, ни Шакловитый ничего не предпринимали… Слова оставались словами и не переходили в дела…
Между «площадными» придворными и по всей Москве ходили какие-то странные, невероятные слухи: одни уверяли, что царь Петр должен не сегодня завтра нагрянуть на Москву со своими потешными, захватить всех приятелей и пособников Софии, а ее запереть в монастырь. Другие утверждали за верное, что царевна Софья сама готовится выступить из Москвы со стрельцами и постращать Нарышкиных. Шли толки о том, что надо ждать великой смуты, и всех особенно пугало то равнодушие, с каким князь Василий относился к безрассудным выходкам Софии и Шакловитого.