Ионуц позвал его в свой покой и сказал, что ему нужно.
Его милости нужен был молоток каменщика, скребок или долото, веревка длиной в десять локтей и петух. Петух может быть любым — черным, или белым, или рябым, но непременно должен звонко петь.
Если кто подумает, что Георге Ботезату удивился, получив такой приказ, тот ошибается.
— Хорошо, господин, принесу, — ответил он, не моргнув глазом.
— Нет, Георге, сегодня не приноси. Принесешь, когда скажу. Мы пробудем при дворе господаря еще два-три дня, а потом отправимся невесть куда. Все, что я велел приготовить, ты пока держи при себе.
— Когда понадобится, хозяин, я достану и рябого петуха, и все остальное.
— Не обязательно рябого, можно и черного.
— Скажи, хозяин, какого именно нужно.
— Черного.
— Хорошо, господин, я подберу черного, — бесстрастно ответил татарин.
В тот день Ждер вновь увидел господаря и обрадовался его приветливому взгляду. Вечером, когда зажгли свечи, он пошел к отцу Амфилохие и держал с ним совет. На этом совете Ждер узнал, что Алексэндрел-водэ прибывает в Васлуйский стан в субботу, девятого июля. Стало быть, в пятницу, восьмого, он, Ждер, должен уехать.
— Будь во всем осторожен и не спеши, — наставлял племянника Амфилохие Шендря, — хорошенько запомни все, что я тебе говорю сейчас и что скажу еще завтра и послезавтра. В пятницу с утра ты пойди помолиться и в тот день блюди пост. Я отслужу молебен, чтобы пресвятая дева ниспослала тебе удачу.
— Сделаю все, как ты велишь, святой отец и дядюшка, — смиренно ответил Ждер. — Однако прошу твое преосвященство вспомнить до отъезда моего, о чем мы с тобою говорили, и решить судьбу атамана Григория Гоголи. Отдай его мне.
— Отпустить его?
— Освободи его, святой отец и дядюшка, пусть он отправится в свой края. Думаю, что он пойдет туда, куда я его пошлю. Ежели ошибусь — не велика беда, тогда мне самому придется сделать то, что я намеревался переложить на его плечи.
— Ионуц, я обещал исполнить любую твою просьбу и слово свое сдержу.
— Тогда, святой отец и дядюшка, отпусти и того старого кривого казака, пусть и он оставит княжескую службу и отправится с Гоголей. Старик может уехать и один, но Гоголе без него трудно придется; у старика умная голова — он может оказаться полезным для атамана Гоголи.
— Сделаю и это, все сделаю для моего племянника, — вздохнул отец Амфилохие.
В четверг, едва занялся день, второй конюший Ионуц Черный спустился с отцом Емилианом в подземелье, где томился атаман Гоголя.
Атаман Гоголя еще больше осунулся от бессонницы и томительного ожидания. Увидев, что к нему идет Ждер, он упал на колени и стал молиться. Войдя в темницу, Ионуц выждал, когда узник отвесит поклоны, и только потом сообщил ему об освобождении и позволил поцеловать полу своей одежды. Он решил, что не стоит повторять то, что было уже сказано в прошлый раз.
— Иди, атаман Гоголя, — сказал он — Я даже не требую от тебя, чтобы ты не забыл, что я тебе говорил.
— Я слышал святые слова. — Григорий Гоголя поклонился. — И крепко запомнил, что должен ждать вестей и знака к Дмитриеву дню.
— Ладно, атаман княжей службы, желаю тебе здоровья и удачи. А когда выйдешь на божий свет, я пошлю к тебе, чтобы ты не скучал, деда Илью Алапина.
Так вырвался Гоголя из мрака темницы, в которой томился. Он выпил сладкого зелья, погрелся на солнце, растянулся на лугу, хорошенько выспался, потом подождал деда Илью, который привел двух коней; затем повернулись они к востоку и перекрестились и наконец вскочили на коней и умчались.
Преосвященный Амфилохие улыбнулся племяннику:
— Думаю, что этих молодцов мы увидим лишь в день Страшного суда.
Утром в пятницу Ионуц Ждер исповедался архимандриту и причастился. В этот день он держал строгий пост, дабы очиститься от всех своих грехов и провинностей. Чувствуя себя просветленным и чистым, как после купанья в Озане, — теперь сумка его грехов была совершенно пуста, — он мог позволить себе, без особой опасности для своей души, сыграть «шутку черного петуха», как он назвал проделку, которую подготовил.
После молитвы господаря, получив еще раз благословение отца Амфилохие, в час, когда день сменяется ночью, Ионуц Ждер двинулся в путь, «подальше от двора», как требовал его дядюшка. Он погнал коня рысью, ни разу не оглянувшись. Теперь он не будет знать отдыха до тех пор, пока не прибудет в далекие, одному богу известные края, к теплому морю, к Святой горе, где в шестистах храмах поют и молятся монахи. Георге Татару скачет вслед за ним, с великой осторожностью храня, как велено ему, притороченную к седлу сумку, с которой он не знает, что делать.
На пути к Святой горе Ждер мог себе позволить лишь несколько коротких остановок. Первый привал удобнее всего было сделать у города Васлуя, возле мельницы деда Иримие, и заодно потребовать выполнения обещания, которое дал ему старый Иримие. Обещание это касалось хорошо сваренной мамалыги из просяной муки мелкого размола, а также плотвы и карасей, пойманных в камышовых зарослях. Дед Иримие хорошо знает, как очистить и как посолить рыбу, а испечь ее на угольях сумеет и Георге Ботезату.
— Что ты с такой осторожностью везешь в сумке, Георге?
— Черного петуха… — не громко и не тихо, ровным голосом ответил Ботезату.
— А карасей и плотву ты умеешь печь на угольях?
— Умею.
Только обрывки такого разговора и могли услышать встречные путники. Ветер уносил слова в сторону. Те же, до кого они доносились, тут же забывали о них. Никто ничего не узнал о двух всадниках, — хозяине и слуге.
А в субботу ночью, в глубокой предгрозовой темноте, Ждер возвратился к облюбованному месту у частокола, возле сараев и других служб. Там был незаметный лаз. Одетый как простой слуга, Ионуц неслышно подошел к конюшням, прижимая к себе сумку. Потом взобрался на сеновал, как будто хотел там переночевать. Оттуда, согнувшись, прошмыгнул на крышу, таща сумку на плече. С крыши он разыскал путь к большому чердаку княжеского дома и нашел «медведицу». Нащупал в ней дыру, привязал к веревке петуха и обломок кирпича и опустил до верхнего колена дымохода. Затем вылез на крышу, и прополз по ней, как кошка, до стены. Подкрался к знакомому окну. Ощупал его и убедился, что с пятницы здесь ничего не изменилось, — крючок был снят, окно плотно притворено, так, как он сам притворил.
Прислонившись к стене под окном, Ждер застыл в ожидании. Он ничего не боялся и ни о чем не думал. Чувствовал себя словно в сказке из детства. Он готов был сразиться с чудищем в облике черной тучи, которое закрывало звезды и, раздуваясь, ползло над городом.
На мгновение окно осветилось пламенем свечи, зажженной слугой Алексэндрела-водэ.
Послышались голоса.
Стало быть, Алексэндрел-водэ готовился ко сну.
Донесся веселый возглас.
Стало быть, Алексэндрел выпил кубок вина, сладкого кипренского вина, которое княжич так любит.
Голоса смолкли. Слуга ушел к себе.
Через некоторое время свет затрепетал, как крыло, и вскоре окно стало темным.
Его светлость Алексэндрел-водэ, видно, растянулся на постели, закрылся с головой одеялом и, по привычке повернувшись лицом к стене, стал ждать, когда придет сон. Он молится, просит хороших сновидений, как приучила его княгиня Кяжна, и засыпает.
Княжич засыпает. Но серая тень под окном бодрствует, словно ей не дает спать ночной холодок. Черные тучи временами стряхивают капли дождя. Затем облака редеют и лишь прозрачной дымкой застилают звезды. Проходит час; надвигаются другие тучи, подгоняемые ветром, моросит мелкий дождь. И вновь в высоте остается лишь белесая дымка.
Начали хлопать крыльями и перекликаться петухи. Очнувшись от дремоты, караульные издают протяжные возгласы:
— Слушай!
— У ворот все в порядке!
Ждер выслушивает их всех по очереди, но все время стоит настороже и ловит другие звуки.
Наконец услышал. Услышал, как глухо, словно в подземном мире, завыли мертвые. Раз, другой, третий.
На третьем крике княжич сбросил с головы одеяло, выскочил на середину комнаты и бросился было к двери. Окошко неслышно отворилось. Ждер легко перемахнул через подоконник. Правой рукой он перехватил перепуганного княжича, а левой зажал ему рот. И держал Алексэндрела, как в клещах, пока не почувствовал, что тот дрожит и слабеет.
Еще раз завыло в земле, в царстве мертвецов.
— Душа Атанасия Албанца! — послышался стон в тяжелой тишине.
Княжеский отпрыск глухо замычал — крепкая рука сжимала его челюсти.
Он упал на колени. На мгновение лишился чувств. Ждер в темноте подвел княжича к постели. Уложил и все так же крепко держал его.
— Завтра ты подумаешь, что это был сон, — угрожающе шепчет он. — Но ты не спишь, ты бодрствуешь, ты дышишь и видишь. Атанасий Албанец погиб по твоей вине и взывает к богу о мщении. Он признался в том, что ты приказал ему совершить, и над тобой теперь нависла угроза его признаний. Есть у тебя побратим, ты его преследуешь. Однако помни: заболеет он — заболеешь и ты, умрет он — тут же и за тобою придет смерть. Снится тебе это или не снится?
— Не снится, — стуча зубами от страха, ответил Алексэндрел.
Он почувствовал себя во власти давних страхов, которые испытывал в детстве.
— Закрой глаза, иначе смерть тебе.
Ждер слегка кольнул княжича кинжалом, который подарил ему постельничий Штефан Мештер.
Алексэндрел затрепетал под одеялом и уткнулся головой в подушку. Еще раз прозвучали издалека зов мертвецов из-под земли и стон несчастного Атанасия. Ждер стоял и следил за княжичем. Тот глухо стенал и вздыхал, бормоча молитву — заклинание княжны Кяжны:
— С нами крестная сила! С нами крестная сила!
Ионуц Черный выскользнул, как кошка, в окно. Уходя, накинул на петли крючки. Поднялся на чердак и вытащил петуха, а потом исчез так же неслышно, как и пришел. В ночном мраке он быстро и незаметно пробрался на сеновал, а оттуда спустился вниз, к изгороди, где за частоколом его ждал татарин.