е дорога поворачивает влево, устремляясь лесами к Серетской пойме. Недалеко от этого постоялого двора, который к тому времени стали именовать «казначейским», протекала Молдова. На другой стороне виднелись тимишские угодья с конским заводом господаря Штефана. За тимишскими пажитями тянулась волнообразная гряда пологих лесистых холмов.
В этом месте львовские купцы встретились со своими сборщиками воска, приехавшими четыре недели тому назад. Их тоже было трое. Но лишь двое из них без устали ходили по пасекам и скупали воск. На ильин день, когда пасечники выбраковывают слабых маток и подрезают соты, устанавливаются и цены на воск. Вот в эту-то пору сборщики ходили по пасекам, требуя самого ярого воска и доставая из кожаных поясов новенькие злотые. Но они только показывали их, советуя пасечникам еще раз перетопить воск, продержать его девять дней в чистом источнике и выбелить на солнце, чтобы выступила вся его красота.
Третий служитель, видом тщедушный, торговлей не занимался; скорее всего был приставлен присматривать за остальными. То был полуседой одноглазый мужчина. Правый глаз его был прикрыт пластырем. Левый, тоже увечный, беспрестанно слезился. Неведомыми путями узнал этот русин, что над Тимишем, в березняке бьет из скалы родник ржавой воды, целительной для его недуга. Он ходил к этому роднику почти каждый день и уверял, что больной глаз стал проясняться и меньше слезился.
— Слава Христу и пресвятой богоматери, — кланялся дед Илья Алапин, поглядывая на трех прибывших товарищей и на собравшихся в харчевне поселян. — Тут я нашел исцеление от моего недуга. Авось доведется видеть божий свет до конца дней моих.
Сборщики воска почтительно поклонились трем прибывшим купцам и остались стоять, покуда Григорий Погонят не повел им сесть и протянуть обожженные солнцем ручищи к кружкам с вином.
Тома луй Богат громко расспрашивал сборщиков, как у них идут дела. Крестьяне, бражничавшие тут же, удивленно поглядывали на львовского купца, который так бойко изъяснялся по-молдавски, меж тем как его сборщики что-то бубнили в ответ, частенько вставляя русские слова.
Дела, оказывается, шли неплохо. В пасеках на берегах Молдовы уплачен задаток за десять возов воска. За кодрами [42], на берегах Серета, тянутся в лучах солнца благодатные луга — там можно достать до девятисот фунтов зеленого воску и нагрузить еще один — одиннадцатый воз. У местных жителей крепкие телеги и добрые волы. После успения можно нагрузить товар и перевезти его в ляшскую землю. Дороги охраняются надежно, пошлины невысокие, честные. К новому году, то есть к первому сентября, товар доставят во Львов. Все будут довольны.
Старший купец Григорий Погонат внимательно слушал, удовлетворенно поглаживая бороду.
— Пусть сперва честной корчмарь принесет нам второй кувшин с вином, — приказал он и бросил на стол медную монету. — А как опорожним его, то попрошу почтенного хозяина принести еще одни кувшин, на который, как всякий честный львовский купец, бросаю на стол еще одну деньгу. А уж потом пойдем в вашу хату и поглядим, хорош ли у вас товар.
Образцы товара находились недалеко от постоялого двора, в доме, нанятом на три месяца у бедной вдовы. Хозяйка погрузила на телегу свой немудреный скарб, кур и поросенка и перевезла их к дочери, вышедшей замуж за хуторянина из села Моцки, что за холмом. Львовские сборщики держали круги воска в избе, а сами спали на сене под навесом. Пока оба сборщика уходили за товаром, кривой дед Илья сторожил дом. Возвращались они в третьем или четвертом часу дня, а тогда старик брал свой посох, переходил вброд Молдову и направлялся к своему роднику, протекавшему в лесу над Тимишем. Медленно ковылял он по тропинке в гору и возвращался поздно. Обычно его товарищи к тому времени уже спали. Он подбрасывал коням в ясли корму и тоже укладывался спать.
— Ну, а теперь, други и товарищи мои, — проговорил старший купец Григорий, спешившись во дворе вдовы, — выкладывайте все по порядку.
— Сейчас все поведаем, атамане, — пробормотал дед Илья. — Целую связку луковиц истратил я, чтобы заслезился мой здоровый глаз. От этого лука да от ржавой водицы как бы мне не лишиться и второго глаза. Что же до всего остального, то надеюсь, отправимся этой ночью восвояси.
— Так оно и будет, дед. Нечего нам тут насиживаться, надо не мешкая домой воротиться.
Старик перекрестился.
— Пошли нам всевышний и святая богоматерь удачи этой ночью. Только как старый и честный разбойник должен сказать тебе, атамане Григорий Гоголя, все что поведал мне мой здоровий глаз: в Тимише живут разбойники не хуже нашего.
— Что, почуяли?
— Нет, о том ты не заботься. Если уж за дело взялся старый Илья Одноглаз, никто не учует, зачем он ходит и что ему надобно. Может, его преосвященство киевский митрополит, просидев три дня со своим собором, что-нибудь разберет. А только и ему ничего не разобрать. Хожу я тут к своему родничку, и никто меня и слова не спросил. Да и что спрашивать с бедного горемыки! Заприметил я все конюшни, загоны, какая там стража и сколько сторожей. Проследил я, как они стоят, как меняются, какая у них сила, и понял, атаман Григорий, что вшестером не осилить нам шесть десятков.
— А мы и не собираемся осилить их. Наше дело иное.
— Знаю. Только какое может быть дело, когда конюшни охраняются, точно казна короля Казимира? Прежде всего Каталанова конюшня не стоит с краю. Не стоит она и в овраге, где можно незаметно снять стражу. А расположена она близ жилья сторожей, в десяти шагах от домика конюшего Симиона. Так крепко стерегут жеребца, что я и придумать не могу, как это возможно пробраться к нему, отвязать и увести.
— А пробраться все же надо, дед. Не то не видать нам ковшика обещанного боярином злотых.
— Ну, хорошо. Проберемся — небось не впервой. Уведем коня. Переведем на ту сторону реки во двор избы, где храним воск, перекрасим его, обвяжем копыта мешковиной, — сделаем все как полагается. Ты этого хочешь? Так ничего же не получится! Не успеешь оглянуться, а все эти караульные налетят роем на нас. И придется нам упасть ничком на землю и принять из их рук смерть. Вот оно как!..
— Дед, не болтай вздор — ты не маленький. Рассуждай толком, как положено людям в твои годы, — мягко ответил атаман. — Выслушал я тебя и вот что надумал. Раз нельзя увести коня, мы его и не уведем. Погоди, не тревожься и не радуйся. Мне бы лишь пробраться к нему и полоснуть его ножом по горлу. И еще, коли возможно, снять метку со лба, чтобы доказать, что все сделано по уговору. Ты думаешь, я ничего заранее не обдумал и не договорился с моим боярином? На что ему старый жеребец? Ему надо, чтобы коня не стало. Он знает, что, если сгинет Каталан, не удержаться на престоле и князю Штефану, ибо ратное счастье ему этот конь приносит.
— А что, если не поднимется на него рука? Сказывали, Каталан, заколдован.
— Дед Илья, опять говорю тебе: не мели вздор. Коли он заколдован, так и украсть его нельзя. А коли он обычный конь, значит, свалится, как всякая тварь. Волшебные жеребцы бывают только в твоих сказках. Пырну я его ножом, и он свалится. Вот и все. Времени много не потребуется, сосчитай до десяти — и конец. А вы должны напасть в другом месте, чтоб я мог пробраться к конюшне. Сосчитаю до десяти, сделаю то, что надо, и поминай как звали. Каждый пойдет своей дорогой кто побыстрее, кто хитро заметая следы. Встретимся в условленном месте. Можно так устроить?
— Думаю, атаман, что можно, — развеселился старый Илья, подмигивая здоровым глазом.
— А раз можно, насыпь песку на дно этой бочки и нарисуй прутиком, где конюшня, где загоны, где овраг, где дом конюшего. А потом поворотись лицом к Тимишу и покажи мне все рукой. Отсюда до места недалеко, многое разобрать можно простым глазом. Ты ведь знаешь, как далеко видит глаз Григория Гоголи. Посмотрю, что ты нарисовал и что покажешь, а потом решу, с какой стороны ударят четверо наших хлопцев. Меня же ты поведешь своей тропкой к самому близкому месту, откуда удобней пробраться. Покажешь мне все, уговоримся и подбросим коням корму. Потом ляжем и поспим. А когда покажется месяц, мы уже будем отсюда далеко. Хорошо задумано?
— Хорошо, — ответил с сомнением в голосе дед Илья.
Атаман Григорий от души рассмеялся.
— Слушай, дед, — проговорил он без гнева, — погляди своим здоровым глазом на наших товарищей. Разве тебе удалось поколебать их решимость своими причитаниями? Нет, не удалось. Так знай же, Григорий Гоголя не настолько глуп, чтобы положить свою голову за гроши. Не тревожься. Все задумано так, чтобы воротиться нам домой целыми и невредимыми.
Дед Илья успокоился, стал молиться.
— Да поможет тебе, хлопче, царь небесный и святая богородица.
Он трижды широко перекрестился, положил земной поклон и уснул, улегшись ничком на сене рядом со своими товарищами.
В двенадцатом часу ночи лунные лучи косо падали с востока на воды Молдовы, петлявшей между отмелями и прибрежными рощицами. Ночь благоприятствовала «купцам»: с юга то и дело наплывали громады облаков, застилавшие луну. Потом небо очищалось, но немного погодя на небесное светило опять надвигались скользящие горы, многоголовые змеи и прочие чудища, непрестанно менявшие очертания. Ветра не было, лишь изредка тревожил листву торопливый, тут же угасавший шепот.
На Тимишском заводе, наверху, где стояла хибарка второго конюшего, а рядом конюшня Каталана и недалеко от нее жилье служителей, все шло как обычно в ночное время. Караульные стояли на своих местах. Когда кукарекал старый петух, спавший на своем насесте среди упряжи и инструментов, позади домика конюшего, они громко звали сменщиков. Из каморок выходили служители и только им знакомыми тропками пробирались в самые дальние уголки завода сменять караулы.
Вот уже четыре недели Симион Ждер стоял ночами на страже, следя со своего места за сменой караульных, ловя любой необычный, новый звук или движение. Если со стороны гор налетали грозовые ливни или бури, люди, согласно приказу, неусыпно стояли в своих укрытиях, держа оружие наготове.