«Благословенна жена, делающая честь мужу», — размышлял про себя второй казначей Кристя Черный. Все поглядывают на Кандакию, зная, что она жена такого видного мужчины, как он; вот проведать бы еще, как распределены места за трапезой, как рассадят бояр и с какого места будет смотреть на них царственный жених. А уж коли государь в такой радостный час заметит казначея Кристю, не может того быть, чтобы он не вспомнил об усердии и уме такого всеведущего боярина. И опять же, если узрит государь прославленную красоту боярыни Кандакии, то непременно вспомнит про ее супруга. Только вот неизвестно, как распорядился на этот счет великий логофэт Тома. Говорят, часть пирующих будет веселиться в городском княжьем дворце. А государь покажется только иноземным гостям со своей царевной — и то ненадолго. Новобрачные скушают по яичку, выпьют по глотку вина. И в это время все гости поднимут кубки в их честь. Затем господарь отправится в крепость, где будет накрыт другой свадебный стол для его теток — княгини Кэтэлины и княгини Кяжны, княгини Анны, дяди и двоюродного брата господаря — хотинских пыркэлабов, для свата Биртока и князя Басараба да еще немногих родичей Штефана.
Если великий логофэт именно так распорядился, то порядок этот никуда не годится.
— Ну как, нравится тебе княжья свадьба? — спросил его кто-то на ухо.
Кристя вздрогнул и повернул голову. Рядом, улыбаясь, стоял Ионуц в пышном дворянском наряде.
— Нравится, — ответил казначей. — Хотелось бы только узнать, как расположены места за свадебным столом.
— Расположены они, как всегда в таких случаях, — ответил Маленький Ждер. — Посаженый отец и мать, новобрачные, послы венценосцев и высокородные сановники сидят отдельно по порядку, указанному самим господарем.
— Ты так думаешь, Ионуц?
— Я точно знаю.
— И государь не собирается уезжать в крепость?
— Нет, он уедет.
— Что же нам, прочим боярам, делать в такой день?
— Есть и пить, каждому за столом, где ему указано, — именитым боярам отдельно, именитым боярыням отдельно.
— Одно время слышно было, что государь заведет новые порядки при дворе — и женщины будут сидеть вместе со своими мужьями, как заведено в Буде и Кракове. И еще говорили, что после свадьбы государь привезет немецких и ляшских музыкантов.
— Насколько мне ведомо, государь привезет еще воинов. Что же до музыкантов, то, думаю, обойдется и без них.
Боярыня Кандакия приятно улыбнулась своему деверю Ионуцу. Она слышала его последние слова.
— А как же мы? — вздохнула она, когда все выходили, толпясь, в одну из дверей храма.
— О ком речь, невестушка?
— О нас, боярынях. О старых я уже не говорю. Они успели повеселиться при дворах прежних князей. Я говорю о нас, молодых, и о боярышнях. Хотя боярышни тоже еще успеют взять свое в годы княжения Алексэндрела-водэ и других. Я говорю о нас, тех, кому суждено расцветать в этот час.
— Будем терпеть и надеяться, невестушка.
— До каких же пор терпеть?
— До тех пор, пока господарь не закончит своих ратных дел.
— Опять ратные дела! Князья только о них и помышляют. Хоть бы спросил нас, боярынь. Или вот эту девицу, что проходит мимо нас.
— Это дочь боярина Яцко, милая невестушка.
— Она? А ведь прав деверь Ионуц, — повернулась она с нежной улыбкой к казначею. — Я ее едва узнала. Девушка как будто еще больше отощала и подурнела.
Ионуц развеселился.
— Гляди, невестушка, как бы не услышал постельничий Симион.
— Да может ли это быть? Неужто не прошла у него эта блажь? Ох-ох-ох! Я-то ведь знала, что братец слаб духом, что любая пришлая бабенка может завлечь его, как завлекла однажды гречанка, из-за которой он просто затворником сделался. А теперь только призвал его государь ко двору, он сразу и подставил шею под другое ярмо. Права маманя, когда оплакивает его. А возможно, другие слухи тоже подтвердятся…
— Не случись оно в ту пору, не было б и разговору[52], — мудро заметил второй казначей. — Боярыня Илисафта, родительница наша, осведомлена лучше всякого другого, хоть и живет в Тимише и не разъезжает, как мы, по княжеским свадьбам.
Кандакия тоненько рассмеялась.
— Ничего, она немало поездила на своем веку. А слухи ходят не только такие, про которые ее милость говорит.
Ионуц, удивленный ее словами, увел в сторону брата и невестку. Мимо них непрерывным потоком шел народ. Княжеская чета еще не выходила из храма. В ожидании выхода свиты воины стояли ровной стеной, держа коней под уздцы. Полуденное солнце метило огненными искрами острия копий. Постельничий Симион подошел к рядам конников, и перо на шапке его развевалось по ветру. На нем был великолепный наряд, и неказистая дочь боярина Яцко не могла оторвать глаз от него. Оглядываясь, она то и дело отставала от матери, которая дергала ее за руку. Девушка смеялась и продолжала оглядываться.
Немалое удовольствие получал и боярин Яцко, глядевший на воинов господаря и их начальников.
Толпы людей — кто прижавшись к стенам, кто взобравшись на них — смотрели во все глаза. Бояре, не очень именитые и кое-кто из высокородных, теснились у выхода. Житничер Никулэеш Албу, прежде чем пройти под своды ворот, остановился, глядя вслед боярину Яцко, его жене и дочке, затем сделал знак кому-то в толпе. На этот знак господина отозвался хорошо одетый и вооруженный служитель. То был Дрэгич, уже чуть-чуть навеселе. Бросив несколько слов какому-то человеку, с которым до этого говорил, Дрэгич стал пробиваться сквозь толпу, спеша к житничеру.
Ионуц заметил все это, но не придал увиденному значения. Он был всецело занят тем, что объясняла ему Кандакия.
— Боярыня Илисафта столько наговорила мне, — сказал он, смеясь невестке, — что я уж и не знаю, что можно к этому прибавить.
— Прибавить-то можно кое-что, о чем немногие знают. И думают, что именно тут скрывается истина.
— Что же именно, милая невестушка? — вкрадчиво спросил Ионуц.
— Молодым не следует все знать, — возразила боярыня Кандакия. — Много будете знать, скоро состаритесь.
— В таком случае изволь сказать хоть мне, — распорядился казначей Кристя.
— Честной казначей, мне не хочется, чтобы и ты состарился. Но уж коли вам обоим так не терпится знать и иначе никак невозможно, скажу: эта девица не дочь Яцко Худича.
— Это известно.
— Что тебе известно, Ионуц?
— Об этом и конюшиха говорила. Будто Марушка дочь чужеземного боярина, погубленного турками в темнице Семи башен.
— В таком случае ты ничего не знаешь.
— Известно, что девушка дочь боярыни Анки.
— Ах, как мало знают конюшихи и их сыновья! Да будет вам известно, что она и боярыне Анке не доводится дочерью.
— Ну тогда она свалилась прямо с небес на подворье боярина Яцко, — сказал Ионуц.
— Истинно так.
— Может, змей высидел ее?
— Истинно так: не гляди на меня, вытаращив глаза, а то я перепугаюсь и прикушу язык. Имя того змея нельзя называть — можно лишиться головы. На нем княжеский венец, а сейчас он надел еще и венец жениха.
— Как это можно? — удивился младший Ждер. — Откуда тебе это известно?
— В этом мире ничего не скроешь.
Ионуц покачал головой.
— Не верю я. Другое ведомо доподлинно: государь сказал боярину Яцко Худичу, что сам подберет девушке жениха. Приданого давать ей не надо: у боярина Яцко целая гора золотых, поди, всю угрскую землю купить на них можно.
— Вот и получается, как я говорила и как говорят другие. Ты бы лучше посоветовал, дорогой деверь, неразумным постельничим умерить свой пыл. Хоть она и неказиста, эта девица, да сила стоит за ней великая. И тот, кто доводится ей истинным отцом, сумеет найти ей родовитого жениха. Верно рассудил господь, лишив высокородных девиц красоты, иначе было бы несправедливо.
Между тем новобрачные вышли из храма, и Ионуц торопливо пробрался к своему месту. Вскочив в седло, он гордо загарцевал среди воинов. На всех звонницах Сучавы загудели колокола. В крепости то и дело грохотали пушки, сотрясая землю.
Свадебный поезд направился ко дворцу.
Между тем Никулэеш Албу отчитывал своего служителя Дрэгича. Прежде чем перейти в дом, где для него и других бояр его чина был накрыт стол, он пожелал узнать, выполнены ли все его приказания, которые он еще накануне дал Дрэгичу.
— Из Куеждиу поклажа отправлена?
— Отправлена, господин. У Прутского брода все готово. Мы условились со смотрителем переправы заплатить десять злотых за перевоз: по два злотых за подводу. Как только стемнеет, переправятся. И паром останется на той стороне до самого утра. Кто бы ни кричал на этом берегу, — по своему ли делу либо по государеву, — никто не отзовется. А за ночь твои подводы успеют добраться до условленного места, и мы их там найдем.
— Именно так ты договорился с логофэтом Стырчей?
— Да. А Стырча — хозяин своему слову. Скажи он тебе, что за ночь построит церковь, значит, непременно построит.
— Попридержи язык, любезный. Нос у тебя больно красный.
— Так это я на радостях, что служу тебе, батюшка. Со вчерашнего дня пребываем мы с моим монахом в честном питейном доме — празднуем государеву свадьбу.
— Он не догадывается ни о чем?
— Где ему догадаться, отец родной, когда он беседует с Дрэгичем? Дрэгич умеет отговариваться. Это раз. А потом сам же горазд тянуть за язык других.
— Ну, не проболтался его преподобие?
— Сболтнул, что отправляют новую грамоту боярину Миху. Неизвестно, кто повезет ее в Польшу. Может статься, сам отец архимандрит повезет ее и вручит его светлости королю, прося выдать боярина.
— Сказал ты ему, что король выдаст его?
— Сказал, что король непременно выдаст боярина. Но чернец лукав: не хочет верить. А все же посол от господаря повезет грамоту. Не позже чем через неделю.
— Что ж, это хорошо. За неделю успеем управиться с божьей помощью.
Дрэгич рассмеялся:
— Божья помощь в твоей силе и нашей удали.
— Удаль должна дружить с умом, Дрэгич. Как писано в книге некоего ритора: «Витязь, именуемый Смелостью, должен скакать на старом коне Благоразумия».