Тут же явился Иосип. Радостный — думал, что по пути завернет к родителям своим в Нимирчень.
— Добрые новости, Иосип, — сказал ему Дэмиан. — Ехать не придется ни сегодня, ни завтра, да, возможно, и не через десять дней. Однако ты не бей себя кулаком по голове, не рви на себе волосы. Хочешь, чтобы мы отправились пораньше, тогда навостри уши и слушай, что я тебе прикажу. У моего батяни Симиона случилась пропажа.
— Что за пропажа, господин?
— Уронил он иголку в воз сена, и надо нам ее непременно найти.
— А какая она, эта иголка, господин? И какие у нее глаза?
— Вижу, человек ты мудрый, Иосип. Таким ты был всегда. Иголка эта — княжна Марушка, дочь боярина Яцко.
— То золотая иголка. Ее найти легче.
— Верно сказано. Эта золотая иголка — княжна Марушка боярина Яцко Худича. И похитил ее и увел в ляшскую землю боярин князя Штефана по имени Никулэеш Албу.
— А было на то согласие девушки или нет?
— Судя по твоему вопросу, Иосип, — ответил купец Дэмиан, — не такая уж ты умная голова, как я полагал. Будь на то согласие девушки, к чему бы скакать батяне Симиону в чужую сторону? Что родители девушки подняли шум, это еще ничего не значит. Но до того как ее увели, девушка успела кое-что шепнуть моему брату. Так что слушай и мотай на ус. Как известно, Никулэеш Албу доводится племянником логофэту Миху. Еще известно, что Никулэеш Албу сделал привал в городе Коломые. Он был с крытым возком и служителями. Потом поехал дальше, но куда, не удалось узнать, хотя слуги постельничего расспрашивали множество людей и обшарили всю окрестность. И все же такой воз сена не мог пропасть. Надо найти его. Искать же следует начиная отсюда, изо Львова, от дома логофэта Миху. Пошли своих людей разведать, позови и тех казаков, что иногда служат логофэту. Твое дело — узнать только, где остановился житничер Никулэеш. Как только ты это узнаешь, запряжем коней и с божьего соизволения поедем к боярыне Илисафте, прихватив по пути еще одного жениха с невестой. Ну как, навострил уши?
— Вовсю.
— Понял, что к чему?
— Понял, господин.
— Тогда сперва загляни на Королевскую улицу и извести пани Теодору, что я сейчас же приеду к ней с братом Симионом и преподобным архимандритом Амфилохие. Скажи, чтобы сняла дорожную кацавейку — сегодня мы не уедем. Задержка вышла, пусть радуется гостям, которых я везу к ней.
Так и было сделано. Иосип Нимирченский мгновенно исчез: нашел в десяти местах своих людей и погнал их в разные стороны, потом передал весть пани Теодоре. Затем, усевшись на коня, умчался и пропал на целых два дня.
Дэмиан Черный повел отца архимандрита и постельничего на Королевскую улицу.
Там в двухъярусном доме ждала их красивая, статная и смуглая женщина. Дэмиан в нескольких словах пояснил своей избраннице причину задержки, от которой тяжко страдает его душа: невозможно тронуться в путь, пока не утешится горестное сердце его брата.
— А как же иначе! — вскричала пани Теодора. — Никуда мы не поедем, пока не отыщется невеста его милости. Скажи мне, очень она тебе мила?
— Очень, — признался постельничий.
— Так вот почему ты такой невеселый и ходишь как в воду опущенный! Я сейчас же отправлюсь к Трофиму в Еврейскую слободу, пусть льет в воду расплавленный свинец и раскроет тайну; а то схожу к отцу Поликарпу, что служит во храме введения, чтобы он погадал мне по «Деяниям Апостолов», прочтя то место, куда я ткну пальцем. Да хоть бы пришлось спознаться с ворожеями и потратить десять золотых, все равно помогу тебе.
Произнеся эти слова, пани Теодора обняла постельничего Симиона и поцеловала его в обе щеки.
— У этой вдовы, господин, — продолжал татарин, — золотое сердце, и очень она пригожа. И будет еще того пригожей, когда малость прибавит дородства. Думаю, боярыне Илисафте она придется по душе. Сперва обнимутся и засмеются, потом начнут лить слезы, думая о счастье твоего брата Дэмиана.
«Сдается мне, — думал Ионуц, — что братец Дэмиан взвалил на себя тяжелую ношу».
— А теперь, — сказал он служителю, — передай последнюю весть изо Львова.
— Весть такая, господин, — ответил вполголоса Ботезату, осторожно оглядываясь. — Велено тебе идти не дальше одного перегона от города Коломыи. Есть там сельцо по названию Слоним. Там и ждите. Не более чем через три дня приедет с вестью Иосип. Уже известно, что Никулэеш Албу сделал где-то остановку. Никто не знает еще толком, по какой причине и где именно. Об этом уже передали логофэту Миху. Но до сих пор Миху еще не тронулся с места. Сказывают, он собирается послать туда человека. А может, и сам выберется. Так что мы должны быть наготове Мне же велено, прихватив одного из твоих людей, скакать без роздыха до известного нам места на Черемуше-реке, в Стежары, и стан гетмана Петру. Передам ему нужные повеления и вернусь обратно с твоим человеком в Слоним. Как только все будет готово и откроется, где скрывается житничер, мы оба вернемся к гетману. Один из нас остановится на полпути. Другой поспешит что есть силы в стан гетмана. Так велено было во Львове. А теперь дозволь мне, господин, погреться, высушить у огня одежду и поспать. Больше ничего мне на этом свете не нужно — ни еды, ни вина.
ГЛАВА XIIIОднажды ночью свершилось чудо
Ионуц Ждер долго сидел у костра, погруженный в раздумье. Наконец он заметил, что Онофрей и Самойлэ дважды прошли мимо него. Они мялись, хотели что-то сказать — и не смели. Знали, что если уж молодой боярин погрузился в думы, то словно канул в мир иной: ничего, кроме видений, для него не существует. А окликнешь его, — вздрагивает и удивленно озирается.
— Что случилось? — спросил Ждер.
— Еда давно готова, — сказал густым басом Онофрей. — Не худо бы тебе, боярин, воротиться в мир земной. А то там, где ты теперь, нет ни еды, ни питья. Да и татарин хорош! Гляди, свалился у огня и спит непробудным сном.
Ждер потянулся, подняв руки над головой. В лицо ему ударили холодное дыхание ветра и колкие ледяные иглы.
— Разыгрывается непогода, — заметил он, выходя из-под навеса.
— Эге-ге! — подбоченился Онофрей. — Теперь держись. К завтрашнему дню весь мир переменится.
Северный ветер, беснуясь, взметывал серые вихри, стремительно катил по земле целые облака снега и ледяных игл. На жухлую траву ложилась первая снежная пелена.
— Нехорошо получается, — пробормотал Ждер.
Самойлэ удивился.
— Отчего же? Такова господня воля. А человек зимой чует в себе больше силы и ест за троих.
— Это ты верно заметил, — улыбнулся Ждер. — Только теперь вместо того, чтобы завалиться спать в зипунах под навесами, придется нам снять телеги с колес и поставить их па полозья. А коней надо подковать на передние ноги. Как только утихнет метель, землю прихватит морозом. А нам нельзя мешкать. Велено ехать дальше.
Онофрей поскреб висок.
— Далеко ли? Сколько времени?
— До места, которое я укажу. А там остановимся и достанем из-под поклажи сабли.
— Что ж, побьем, кого надо, а потом домой. Скоро идти на медведей и кабанов, старику же теперь без нас не управиться.
Прошло не больше часа, пока они ели на мельнице, но за это время окрестности преобразились. Пруд чернел в белой оправе. Позади хат росли сугробы. Тучи теснились, сотрясаясь, точно громадные сита, а под ними бесновался студеными вихрями ветер, развеивая снежную пыль. Откуда-то показались малиновки и щеглы п принялись усердно расклевывать коробочки семян на высоких кустах чертополоха. С полей и из шумных зарослей камыша проносились прыжками зайцы, искавшие укрытия в яру на околице села. Свет еще больше померк. Казалось, мельница ежится, жалобно стонет и под вопли ветра, завывавшего на чердаке, роняет с водяных колес слезы вперемежку с мокрым снегом.
Служители вышли к телегам, и кузнецы разожгли угли, готовясь подковать коней. Мельник Онисифор с удивлением наблюдал за этими приготовлениями.
Не раз проходили этой дорогой гурты быков из Молдовы, направлявшиеся в неметчину, не раз делали они привал на мельнице. Купцы располагались поудобнее и заводили всякие разговоры, слуги заваливались спать под навесами. А если случалось — как часто бывает, — что нападали волки или разбойники, все вскакивали, суетились и не знали, что предпринять. С волками, конечно, управлялись легче, чем с лихими людьми. Тут сами быки выходили на простор и защищались от зверей, в ярости роя землю копытами и разбрасывая снег рогами. А когда из глухих степей налетали казаки — мастера таких набегов, то одни из них выгоняли копьями гурты из загонов, а другие бросались рубить купцов. Загонщики разбегались от греха подальше, спасая свою жизнь, словно бог весть какую драгоценность. Хотя ей-то, горемычной, красная цена — три гроша. Один отдают при рождении, второй при переходе в мир иной. На всю жизнь только и остается, что один-единственный грош…
А у этого купчика и его хлопцев — невиданные повадки. Ставят телеги на полозья и подковывают коней. И откуда их тут взялось такое множество? Поначалу как будто было меньше. На три гурта, по пятьдесят быков каждый, полагается не больше десяти гуртовщиков. Три хлопца на гурт, гуртоправ — десятый. Их же в три раза больше. И, видать, люди не робкого десятка. Но все же, если узнает о гуртах некий Григорий Гоголя, так хотя эти гуртовщики и не из пугливых, а придется им покориться. Гоголя всем разбойникам разбойник — и завел он себе привычку брать пошлину с проходящих гуртов, отделяя, как положено, добрую долю паромщикам и своим дружкам мельникам. Только не всегда застанешь его на месте. Дела у него по всему свету. А уж коли не застанешь Гоголю, так напрасно потрудится гонец. Без атамана вряд ли ватага управится с этими хлопцами.
Ионуц неожиданно вырос рядом. Оглядев со всех сторон мельника, он заговорил с ним. Старик вздрогнул, хотя голос купца звучал ласково.
— Должно быть, тебе нравится все, что ты видишь, дед Онисифор. Очень уж приглядываешься.
— Нравится, отчего же. Сразу видать, что люди вы бывалые. Да стоило ли нынче столько трудов принимать, вьюга-то продлится не меньше трех суток.