Их было человек десять или двенадцать. Перед лицом грозной опасности могучие сыны старшины задвигались с такой быстротой, какой трудно было от них ожидать. Напрягая все силы и подбадривая друг друга басистыми голосами, они метнули в нападавших свои тяжелые колы. С гулом и свистом пролетели колы и врезались в толпу разбойников, разбивая головы, ломая руки. Кэлиманы схватились за сабли, но тут же отбросили их. Вытащив из саней, опрокинутых в свалке, тяжелые колеса, они, размахнувшись, метнули в разбойников по колесу. Казалось, это летели ядра бомбард. Затем, перебросив в правую руку второе колесо, братья стали вращать его наподобие мельничных крыльев.
Перед ними осталось всего лишь три всадника. Остальные лежали в снегу. Одни еще дергались, другие лежали недвижно. Пали на снег и несколько коней. Прочие скакали по полю, болтая стременами. Не лучше для нападавших протекала схватка и в других местах: всюду их встречали стрелы или меткие удары сабли. Но с главными их силами расправились у задних саней. Там уж была не схватка, а прямо божья кара.
— Кого еще попотчевать? — кричал Самойлэ, озираясь выпученными глазами и размахивая колесом.
Тогда громко закричал казак с саблей и пикой:
— Стойте! Стойте, люди добрые! Против такой силы мы не воюем. Кто вы такие?
Ждер, целившийся в него стрелой, узнал этот голос. То был Григорий Гоголя, прозванный Селезнем, тот самый злодей, что пытался пробраться в Тимиш и увести или заколоть белого жеребца князя Штефана. Сняв стрелу с тетивы, Ионуц поскакал к бойцам, крикнул сынам Кэлимана, чтобы они остановились и бросили колеса. С земли, недалеко от Гоголи, поднялся, покачиваясь и сжимая руками лоб, старый одноглазый казак. То был дед Илья Алапин.
— Где ты, атаман? — спросил он, запинаясь и, точно слепой, ища опору.
— Тут я, дед Илья. Ну и попали мы в передрягу…
— Ох, атаман, попали… Решат они нас жизни, и не станет у нас больше забот на этом свете.
— Не настал еще час, дед Илья. Это не купцы. Ошиблись мы. Не нашли мы того, чего искали, а их милостям нечего взять с таких горемык, как мы.
Ждер осадил коня. Гнев еще кипел в нем. Приладив лук к седлу, он выхватил саблю, собираясь по-свойски разделаться с Селезнем.
Гоголя удивленно взглянул на него.
— Готов побожиться, боярин, что мы уже однажды понесли урон от твоей милости. Дед Илья, это же тот самый ионэшенский дьявол.
— Ага! — пробормотал дед Илья, с трудом опускаясь на землю.
— Вот тебе крест, ей-богу, боярин, — продолжал Селезень, — не знал я, кто вы такие. Вот он, наш прибыток, лежит вокруг.
Кое-кто из товарищей казака уползал в сторону лечить раны. Уцелевшие бегали по полю, ловя коней. Гурты были в овраге. Служители Ионуца стали собирать сани и приводить их в порядок. Снег был утоптан и во многих местах залит кровью. Онофрей и Самойлэ отыскивали свои колеса и колы среди павших коней и всадников, совершенно равнодушные к своим недавним подвигам. Более того, вид у них был такой, словно они стыдились всего, что натворили, и оба не смели взглянуть на Ждера.
— Слушай, Селезень, — проговорил с недоброй улыбкой Ионуц. — Будь тут батяня Симион, ты бы опять, возможно, спасся, ибо у тебя с ним свои дела. Но я должен убить тебя, чтобы ты не вернулся к своему хозяину.
— Какой такой хозяин? — удивился Гоголя.
— Тот, что послал тебя против нас. Выходит, он знает и о моем брате, и об отце архимандрите и замыслил что-то и против них.
Ждер сжал рукоятку сабли. Гоголя отчаянно крикнул:
— Клянусь верой своей, самым святым, что есть у меня! Ничего не понимаю, что ты там говоришь, боярин. Я и в самом деле иногда служу некоему хозяину. Но нынешнее дело задумано мной, а направили меня сюда мои друзья — один прутский паромщик и старый мельник. Больше я ничего знать не знаю. Велено мне только завернуть в волчинецкую усадьбу. Туда сегодня или завтра должен приехать и сам боярин Миху.
— И боярин Миху ничего не знает?
— А что он должен знать?
— Я спрашиваю, знает ли он о чем-либо? И ответь, не мешкая, если хочешь сохранить голову на плечах.
Селезень прохрипел, сдерживая бешенство:
— Руби мою глупую голову, боярин Ионуц. Мне она ни к чему, да и не стоит она ломаного гроша. Не понимаю, о чем ты говоришь. Убей меня, но я ничего не понимаю.
Дед Илья, внимательно слушавший разговор, устремил вдруг единственный свой глаз на Ждера.
— Православные, тут, должно быть, замешана бесовская сила, иначе говоря, женщина, — жалобно проговорил он. — Уж не та ли девка, которую привез в волчинецкую усадьбу молдавский боярин, к которому послал нас боярин Миху?
При этих словах Ждер заерзал в седле. Гоголя легко прочитал вспыхнувшую в его глазах радость и тут же догадался, зачем следует вооруженный торговый караван по дорогам Польши.
— Боюсь, что тут не только моей голове грозит опасность, — ухмыльнулся он.
Ионуц грозно посмотрел на него.
— Да, да, — весело продолжал Гоголя. — Теперь я понял, чего вы ищете. Так что прощайте и не поминайте лихом.
Сказав это, он натянул поводья и, вонзив коню шпоры в бок, поднял его на дыбы. Но Илья Одноглаз дико завопил:
— Погоди, безумец!
Ионуц уже натягивал тетиву лука. Онофрей и Самойлэ угрожающе подняли свои колья.
— Погоди, безумец! — завопил дед Илья и, схватив за узду коня Гоголи, повис на ней всей тяжестью. — Неужели ты не видишь, что сам господь направляет наш путь? Сперва в Тимише был нам ниспослан знак, но мы не прислушались. А ковша обещанных золотых мы и в глаза не видали, хотя жизнью едва не поплатились ради прихоти сумасбродного вельможи. Теперь мы опять служим боярину Миху, а господь снова посылает нам знак и бьет нас по щекам. Приспело время свершить нам правое дело, атаман Гоголя. Помнишь, мы собирались построить скит и затвориться в нем. Я думаю, что мы можем заключить с этими боярами самую лучшую сделку: раз их милости явились за логофэтом Миху, поможем им — пусть берут его и увозят к своему князю, как пожелал и повелел господарь Штефан-водэ. А нам пусть за это дадут нашу долю на возведение святой обители, о которой я говорил.
Ионуц с удивлением слушал слова деда Ильи Одноглаза.
— Мы не затем пришли, — сказал он. — Однако ж такую сделку можно заключить. Я и сам могу вам обещать от имени пана Яцко ковш золотых. А то могу отдать вам эти три гурта, пока не прибудет преподобный архимандрит Амфилохие.
— Меня отпевать еще рано, — прорычал атаман. — Да и в толк не возьму, к чему все это.
— Покорись, Селезень! — жалобно взмолился дед Илья Алапин. — Сейчас нам с тобой лучше всего ничего не понимать. Покоримся и помолимся господу о построении обители.
Атаману ничего не оставалось, как покориться. Он был раздавлен и жалок. А рядом, не спуская с него глаз, стояли наготове сыны Некифора Кэлимана.
ГЛАВА XVИз коей явствует, что женщины всегда правы
Собрав волов, разбежавшихся по Бабьим оврагам, Ионуц Ждер и его люди вышли к Слониму. Там, вблизи какого-то селения у перекрестка дорог, ждал их Иосип Нимирченский. Верный слуга Дэмиана Черного избрал себе для привала уединенное место под древним, давно высохшим тополем, сторожившим перекресток. Толстый, в четыре обхвата, ствол высоко вздымал над снежным полем крону из перепутанных ветвей. У самой вершины сидел на суку ворон в то и дело каркал, словно подавал непонятные знаки человеку, сделавшему привал под деревом. Этот человек развел костер в углублении у корней и, привязав рядом коня, надел ему на голову торбу с зерном. Сам же он лежал на потнике, подставляя огню то один бок, то другой.
Ждер довел своих людей и гурты до самой околицы и, по обыкновению, купил в деревне стог сена, заплатив за него семь гривен из шелкового кошеля. Затем направился к костру, у которого сидел Иосип. Подъезжая, он вглядывался в гонца, пытаясь угадать по его лицу, какую весть сейчас услышит.
Иосип поклонился в ожидании вопроса.
— Как я понимаю, друг Иосип, вести у тебя добрые.
— Ты правильно сказал, боярин. Небо милостиво к нам. На второй же день после того, как мы направили к тебе Ботезату, явился к нам служитель Миху-логофэта. Наконец-то удалось кое-что узнать про житничера Никулэеша Албу. Оказывается, накануне у людских служб спешился некий Дрэгич, гонец Никулэеша Албу, и потребовал, чтобы его тут же повели к боярину.
Дела, о которых он поведал, должно быть, не терпят отлагательства, ибо утром логофэт Миху велел слугам готовиться к отъезду. Правда, ни на второй, ни на третий день он не сдвинулся с места. Больно грузен и тяжел на подъем боярин, все делает мешкотно. Пятнадцать лет собирается вернуться в Молдову, да так и не вернулся. Преподобный архимандрит Амфилохие улыбается и говорит, что, возможно, самое время ему теперь воротиться. Как только стало известно, куда направляется логофэт, человек мой прибежал и все рассказал. А я, по приказу постельничего Симиона, тут же сел на коня. Отсюда до Волчинца, где, как мы узнали, находится боярин Албу, недалеко. Но постельничий Симион велел тебе сказать, чтоб ты стоял на месте. Он, мол, знает твой нетерпеливый нрав. Так что не трогайся с места, покуда не приедет его милость. Он собирает своих людей, расставленных по разным местам, и к полуночи или к утру должен прибыть сюда. Мы опередили логофэта Миху, и времени у нас хватит. Но у меня есть и более строгий приказ. Потому-то, как видишь, боярин Ионуц, я надеваю на коня седло и затягиваю подпругу. Велено мне, как только я тебя увижу и скажу все, что имею сказать, ехать дальше и отвезти весть к Черемушу-реке. В назначенном месте, у Большого подворья францисканских монахов, недалеко от Коломыи, найду Георге Ботезату и его товарища. Оттуда весть полетит к Черемушу без промедления. Так велено. Прощай.
Ионуц остался один. Когда Иосип пустил внезапно коня во весь дух, разбрызгивая льдинки на подмерзшей дороге, ворон испугался и взлетел над тополем. Проделав круг, он опустил крылья, снизился и крикнул Ионуцу; кар-кар!