– К тому же, – негромко добавила донна Флоринда, –
можно сказать, что, проявляя заботу о менее удачливых, богатые и счастливые тем самым не только выполняют свой долг, но и благотворно действуют на души людей.
– Несомненно! Ничто не может принести столько пользы обществу, как правильное понимание всеми его гражданами своих обязанностей и своего долга по отношению друг к другу. Я полностью разделяю это мнение и надеюсь, моя воспитанница следует моему примеру.
– Она счастлива, что у нее такие учителя, которые так искусно и так охотно передают ей необходимые знания, –
ответила Виолетта. – Но теперь, после такого вступления, могу ли я надеяться, что сенатор Градениго выслушает мою просьбу?
– Я всегда охотно выполняю твои невинные желания.
Хочу только заметить, что иногда щедрые и, увлекающиеся натуры все свое внимание сосредотачивают на каком-нибудь отдаленном предмете, не замечая, что вокруг есть иные, не только более близкие и более важные, но и более доступные. Делая добро одному, мы должны быть осторожны, чтобы не повредить многим. Вероятно, тот, за кого ты хлопочешь, родственник кого-либо из твоих слуг, который неосмотрительно завербовался в солдаты?
– Если бы это случилось, я надеюсь, что у рекрута хватит мужества не посрамить чести знамени.
– Может быть, твоя кормилица, которая тебя вырастила и, конечно, этого не забывает, просит устроить кого-то из родни на службу?
– Мне кажется, все члены этой семьи давно уже пристроены, – смеясь, сказала Виолетта, – осталась разве что сама кормилица. Не устроить ли и ее на какое-нибудь почетное место?.. Нет, ни за кого из них я не хлопочу.
– Тогда, может быть, просьбы о помощи опустошили твой кошелек? Или, может быть, женские капризы в последнее время очень дорого стоят?
– Нет, нет! Я не нуждаюсь в деньгах, ибо ни одна девушка в моем возрасте не умеет должным образом хранить свое состояние. Я пришла к вам с более серьезной просьбой, чем вы думаете.
– Я надеюсь, никто из тех, к кому, ты благоволишь, не оскорбил тебя неосторожным словом! – воскликнул синьор
Градениго, бросая быстрый подозрительный взгляд на воспитанницу.
– Если бы кто-либо оказался так неосмотрителен, он понес бы должное наказание.
– Меня радует твой ответ. В наш век появилось слишком много новых убеждений, и их нужно искоренять любыми средствами. Если бы сенат пропускал мимо ушей все эти новые сумасбродные теории, порожденные легкомыслием и тщеславием, они легко нашли бы путь к беззаботным умам невежественных и праздных людей. Проси сколько угодно денег, но не, пытайся склонить меня к помилованию того, кто нарушает общественный покой!
– Мне не нужны деньги. Моя просьба более благородного свойства.
– Скажи мне ясно, без загадок, о чем ты просишь.
Теперь уже ничто не мешало Виолетте высказать свою просьбу, но она все не могла решиться произнести ее вслух.
Лицо ее то вспыхивало, то бледнело, и она умоляюще поглядывала на свою насторожившуюся и недоумевающую наставницу. Ничего не зная о намерениях Виолетты, донна
Флоринда могла только ласковым взглядом подбодрить ее, ибо в такой поддержке ни одна женщина никогда не откажет другой представительнице своего пола. Виолетта наконец поборола смущение и, сама смеясь над своим волнением, продолжала:
– Вам известно, синьор Градениго, – сказала она высокомерно, что тоже казалось странным, хотя и более понятным, чем волнение, минуту назад мешавшее ей говорить, – что я – последний отпрыск древнего венецианского рода, прославленного столетиями.
– Так гласит история.
– Что я ношу славное имя своих предков и должна сохранить его незапятнанным.
– Эта истина, которую едва ли нужно объяснять, – сухо ответил сенатор.
– И что я, несмотря на происхождение и богатство, дарованные мне судьбой, не отблагодарила за оказанное мне благодеяние в той мере, как этого требует честь дома
Тьеполо.
– Это и в самом деле серьезно. Донна Флоринда, наша воспитанница взволнована и говорит невразумительно, поэтому я хотел бы получить объяснение от вас. Ей не подобает принимать благодеяния от кого бы то ни было.
– Я ничего не знаю и могу только догадываться, –
скромно ответила наставница, – но я думаю, что она имеет в виду спасение ее жизни.
Лицо синьора Градениго помрачнело.
– Теперь я понимаю, – холодно произнес он. – Это правда, неаполитанец проявил готовность спасти тебя, когда несчастье постигло твоего дядю из Флоренции, но ведь дон Камилло Монфорте не какой-нибудь гондольер, и его нельзя вознаградить так же, как того, кто выудил со дна безделушку, упавшую с гондолы. Ты уже поблагодарила его. Я уверен, что в подобном случае этого вполне достаточно для такой знатной девушки, как ты.
– Да, я поблагодарила его, и поблагодарила от всей души, – горячо воскликнула Виолетта. – И если я забуду его помощь, то пусть пресвятая Мария и добрые наши святые покровители забудут меня!
– Мне кажется, синьора Флоринда, что ваша воспитанница проводит слишком много времени за чтением романов в библиотеке ее покойного отца, вместо того чтобы читать требник.
Глаза Виолетты сверкнули, и она обняла свою спутницу, как бы защищая ее. Наставница опустила на лицо вуаль, но ничего не ответила.
– Синьор Градениго, – сказала юная наследница, –
возможно, я не заслуживаю похвалы своих учителей, но, если ученица ленива, это не их вина. К тому же я прошу сейчас за человека, которому обязана жизнью, – это ли не доказательство того, что учение христианской церкви преподавалось мне неустанно? Дон Камилло Монфорте давно и безуспешно хлопочет о своем деле, и требование его так справедливо, что даже если бы не было иных оснований удовлетворить его, то сами принципы Венецианской республики должны были бы подсказать сенаторам, что промедление опасно.
– Вероятно, моя воспитанница проводит свой досуг с докторами из Падуи. Республика имеет свои законы, и ни одна справедливая просьба не остается тщетной. Я не осуждаю тебя за чувство благодарности – оно достойно твоего происхождения и твоего будущего, – и все же, донна
Виолетта, мы должны помнить, как трудно иногда отсеять правду от обмана и хитроумного коварства. И судья должен прежде всего быть уверен, что его решение в пользу одного человека не ущемит законных прав других людей.
– Но ведь сенаторы попирают его права! Он родился в
Неаполе, и потому его заставляют отказаться от всех владений на родине, а они гораздо больше и богаче тех, которых он добивается здесь. Он попусту тратит жизнь и молодость в погоне за призраком! Вы пользуетесь большим влиянием в сенате, синьор, и, если бы вы оказали ему поддержку своим могущественным голосом и силой убеждения, дворянину была бы оказана справедливость, а
Венеция, потеряв какой-то пустяк, поддержала бы свой престиж, о котором она так заботится!
– Ты отличный адвокат. Я подумаю, что тут можно сделать, – сказал синьор Градениго. Выражение лица его изменилось, мрачная настороженность уступила место ласковой улыбке: он умел придавать лицу нужное выражение в зависимости от обстоятельств – искусство, приобретенное большой практикой. – Теперь мне по долгу судьи следовало бы выслушать самого неаполитанца, но его услуга тебе и моя к тебе слабость порукой тому, что ты своего добьешься.
Донна Виолетта приняла это обещание со светлой и простодушной улыбкой. Она поцеловала протянутую ей руку с таким жаром, что ее проницательный опекун снова не на шутку встревожился.
– Ты слишком очаровательна, чтобы перед тобой мог устоять даже такой искушенный человек, как я, – добавил он. – Молодые и великодушные верят, что все в жизни должно складываться соответственно их наивным желаниям, не правда ли, донна Флоринда? Что же касается прав дона Камилло… Но все равно, раз ты этого хочешь, дело будет рассмотрено с той беспристрастностью и слепотой11, которую считают недостатком нашего правосудия.
– Я всегда думала, что эта аллегория означает: «слепы к пристрастию, но не бесчувственны к правам».
– Боюсь, что как раз чувство может убить наши надежды… Впрочем, посмотрим. Надеюсь, мой сын за последнее время проявил к тебе больше должного уважения?
Я знаю, мальчика не придется уговаривать оказать честь моей воспитаннице, красивейшей девушке Венеции. Ты уж прими его как друга ради любви к его отцу.
Донна Виолетта с подобающей сдержанностью присела в поклоне.
11 Здесь игра слов: намек на принятый обычай изображать богиню правосудия с завязанными глазами и с весами в руках.
– Двери моего дворца всегда открыты для синьора
Джакомо, когда этого требуют вежливость и приличие, –
холодно сказала она. – Сын моего опекуна не может не быть почетным гостем в моем доме.
– Я бы заставил его быть внимательным.., и даже больше.., мне бы хотелось, чтобы он доказал тебе хоть малую долю того глубокого уважения… Впрочем, люди здесь завистливы, донна Флоринда, и у нас осторожность –
высшая добродетель. И если юноша не так пылок и настойчив, как мне бы хотелось, то поверьте, это только из боязни преждевременно вызвать подозрительность тех, кто интересуется судьбой нашей воспитанницы.
Обе женщины поклонились и плотнее завернулись в свои мантильи, явно собираясь уходить. Донна Виолетта попросила благословения и, получив его, обменялась с хозяином дома несколькими вежливыми фразами, а затем вместе со своей спутницей вернулась в гондолу.
Синьор Градениго некоторое время молча шагал по кабинету, в котором он принимал свою воспитанницу. Во всем огромном дворце не было слышно ни звука; тишина и настороженность царили в нем, словно в это жилище прокрались тишина и настороженность города. Наконец сенатор увидел через открытые двери молодого человека, в чертах и манерах которого можно было безошибочно узнать светского гуляку и кутилу. Он слонялся по комнатам, пока сенатор не приказал ему подойти.
– Тебе, как всегда, не повезло, Джакомо, – сказал сенатор с упреком и отеческой лаской в голосе. – Донна